Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

– Наверное, беглый колонист, скрывается. А зачем мне языком болтать? Живи он, как хочет. Слава Богу, нас живыми оставил, добрый попался, а то, поди, и сам пострадал ни за что.

Мы торопливо пошагали дальше.

Все предсказания мамы сбылись. Контуженный Иван не давал нам покоя, особенно ночами. Он бегал по избе и истошно кричал:

– Танки идут, самолеты бомбят, а ты, Лиза, иди стряпай мне блины!

– Пошел ты к черту, я не Кока, надо мной изголяться!

– Стряпай! Приказ даю!

Тут Иван начинал бить поленом по полатям, на которых мы спали. От этого я просыпалась, но не боялась Ивана. Думала, что ему нас не достать – полати были приделаны к самому потолку в конце избы.

– Надо будет полено нам с собой класть, Таня.

Что мы и делали.

Однако и днем было не лучше. Днем у мамы была прорва работы: ухаживать за домашним скотом, лечить сестрицу не где-нибудь, а на русской натопленной печи в сильнице (это круглое большое железное корыто). Огромная кирпичная печь стояла, раскорячившись, посреди избы.

Но самым тягостным и унизительным было для мамы при виде Вани, входившего в ограду с пихтой, отправлять меня «подальше с его глаз», тоже на горячую печь. Это ли не пытка? Иван патологически меня ненавидел, но есть не запрещал, хотя кормили меня одну (по его указанию) на печи, за стол не сажали. Поначалу мама мирилась с этим: чего не сделаешь ради того, чтоб дитя было сытым? Как-то раз мы услышали от Ивана: «Объели нас совсем, ведь вас двое». Эти слова были последней каплей в нашей чаше терпения.

– Почему он меня ненавидит? – спросила я маму.

– А потому, что у них с Кокой нет дитя. Она много рожала, даже двойню, но все дети умирали, вот они и зарятся на тебя, а мне завидуют. Не для дружка, а для своего брюшка живут.

Мама не вынесла всех издевательств и при ее терпеливом характере совершила отчаянный поступок. Мы собрались, и, перед тем как уйти домой, мама с порога резко заявила:

– От вас только кусок в горле застрянет. Не отпрашивайте меня опосле из колхоза, там хоть над дочерью так не изгаляются, как здесь.

Зимой тетке Крестине стало легче, и она выслала с кем-то старое потертое байковое одеяло темно-синего цвета в благодарность за все труды. Мы возвращались в Ленск. На обратном пути нам повезло: мы встретили попутную лошадь и уселись на телегу. Лошадь шла ровно и тихо, а после удара вожжами побежала рысью. Телега загромыхала, нас трясло на проселочной дороге. Завидя издали деревянную высокую ажурную конусообразную башню, мы заулыбались. Это была когда-то геодезическая вышка, стояла она на самом краю нашего села и для путников служила опознавательным знаком. Бревна ее уже изрядно прогнили от времени, и даже самые отчаянные головушки из сельских ребятишек не лазили на нее. Башня придавала селу неповторимый вид, служила его украшением, а потому все любовались ею и даже втайне гордились: на всю округу такой больше не найти. Но пришла пора, и ее разобрали за ненадобностью, а еще и потому, что она от старости могла рухнуть в любое время. Село сразу стало приземистым и затерялось в пойме реки Туры среди полей и кустарников.

– Видишь, Таня, башню? Там – наш Ленск. Куда завтра нарядит меня бригадир на работу? Если пошлют в курятник, то ты ко мне не ходи, там петухи клевачие.

Неужели целый день глядеть в низкое оконце, когда на дворе прекрасная погода? В наших краях это дар природы. Разве усидишь, хоть ты и маленькая, и рахитичная?

В один из погожих дней пошлепала я вдоль села по большаку и увидела, как стая домашних гусей медленно шагала от маленького озерка в центре села через дорогу. Домашние гуси людей не боятся. Они ковыляли важно, вразвалочку, не представляя никакой опасности. И вдруг какой-то бес погнал их. Они вытянули шеи и с шипом, все разом погнались за мной, хлопая крыльями, облепили меня со всех сторон и начали щипать изо всех сил за ноги, спину, живот. Я закричала, упала от боли на дорогу, зарыдала. Проходившая мимо женщина подхватила меня на руки и понесла домой. Помню, как она гладила и утешала меня.

С той поры еще долго я боялась гусей и бежала от них со всех ног по деревне, завидев издали. Чуть позже, прочитав сказку «Гуси-лебеди», я волновалась, как бы они не подхватили и не унесли меня «в темные леса». Помню, что после работы мама оборачивала меня мокрым платком, плакала надо мной и молила Господа помочь нам все перенести и выжить. На самый черный день берегла она свое рукоделье: кружевные скатерти, подзоры, вышитые полотенца… Черный день настал. Решила мама все это отнести заведующей детским садом, чтоб та взяла меня на какое-то время в детсад. Денег у нас не было.

– Пять лет сидишь ты одна без догляда. Разве так можно? Это хорошо, что Бог несет, а ведь все до притки [2] . Ну-ка калекой останешься! С колхоза нет спросу, виноватых не найдешь. Руки мои никто не отнимет, они с шести лет все делать учились. Опосле навяжу и тебе, Таня, всего. Будет же на нашей улице праздник… – приговаривала мама и доставала из сундука свое богатство.

За все ее рукоделие зачислили меня в садик на два летних месяца. Кстати сказать, так и не довелось маме навязать мне кружев… Ни продавать, ни покупать она не умела. Была слишком доверчивой и даже наивной. Еще задолго до моего появления на свет, когда пошли колхозы, а наше село голодало, понесла она фамильное рукоделье на базар в город Туринск, за сорок километров от села, по бездорожью продавать или менять на хлеб, но ее там мгновенно обчистили, выхватив прямо с руки самые красивые вещи, а она и не заметила. «Завыла я, да вернулась домой с пустыми руками», – рассказывала она мне.

2

Притка – несчастный случай.

Глава 3. Матушкина услуга

В годы моего детства особую нужду испытывала мама, как и все односельчане, в медицинском обслуживании, оно было плохое и очень плохое. Чаще всего обходились своими силами, прибегая к помощи знахарей, бабушек, соседей или надеясь на собственный опыт. У моей мамы главная надежда была на Бога. Нередко она так и говорила: «Без Бога – не до порога».

Помню, когда я внезапно сваливалась с высокой температурой на лавку или на печь, мама, придя с работы, тут же шептала молитву на чистую воду в чашке, бросив в нее горящий уголек, а когда он остывал, давала мне попить, просила помочить голову и грудь.

– Вот увидишь, хворь сразу как рукой снимет. Опять тебя изурочили. Нет ничё хуже сглазу. Давай-ка поглажу да попричитаю: «Не я тебя правлю, не я тебя глажу. Правила-гладила бабушка Саламанида. Шла из-за синего моря, несла доброго здоровья рабе Божьей Татьяне. Выскакайте, выпрыгайте, все скорби-болезни. Направь, нагладь по-старому, как мать поставила…»

Мама настолько верила в чудодейственную силу молитв, что с ними растила моих детей. Верила в сглаз, приметы, гадания… во все сверхъестественное. Бабушку Саламаниду помнят до сих пор наши дочери. А что остается человеку делать, когда не на кого надеяться?! Без молитвы в то время едва ли можно было представить жизнь любого россиянина.

Наш дом стоял в самом центре села. Напротив, через дорогу, посреди берез возвышалась когда-то деревянная церковь с колокольней. Осенью церковный купол вместе с золотом берез придавал особую прелесть селу. Каждый путник прибавлял шаг, завидя эту красоту. Глядя на нее, душа пела от восхищения, а путник думал о вечном. Мои предки были людьми верующими. Звонил колокол, шли в воскресенье нарядные люди к обедне или на престольный праздник. Здесь, у церкви, встречаясь, обменивались новостями, рассказывали друг другу о своем горе или радости, приглашали в гости. Батюшка наш отец Егорий (в миру Попов Георгий Петрович) вместе с матушкой Елизаветой Александровной жили через дом от нас. Батюшка занимался пчелами и садом, матушка – домом и огородом. Своим прихожанам они никогда не отказывали в помощи. После того как, говорила мама, «на всех нашло умопомрачение и церковь наша пала», они с матушкой никуда от своих прихожан не уехали, а остались тут до последнего своего часа. Нередко мама прибегала к их помощи.