Живые и мёртвые

Французская социологическая школа, возглавляемая Дюркгеймом [42а], такие социальные психологи, как Жан Пиаже [111a], а также такие социальные антропологи, как Радклифф-Браун [114b] и Малиновский [85а] в Англии, Мосс [88] на континенте и Клакхон [280] [72а] в Соединенных Штатах, также внесли важный вклад в теорию символизма, разработав понятие коллективного символа, или коллективного представления. Коллективное представление, как известно, есть социальный символ, создаваемый коллективными действиями группы и репрезентирующий определенные реалии групповой жизни. Категории логического понимания, считал Дюркгейм, религиозны по своему происхождению. Он писал: «Религиозные представления — это коллективные представления, выражающие коллективные реальности; обряды — это способы действия, возникающие только в собравшихся вместе группах...» Что касается, например, категории времени, то «это не мое время организовано подобным образом; это время вообще»; последнее принадлежит к категории «объективных знаков», создаваемых психическими действиями коллектива, тогда как первое — «мое время» — чаще всего зависит от индивидуальных чувств и впечатлений. Индивид узнает, что такое время, лишь тогда, когда усваивает в своем опыте время группы [281] .

280

 Клакхон (Kluckhohn) Клайд (1905-1960) — американский антрополог, наиболее известен своими исследованиями культуры навахо. Главные работы: «Колдовство у навахо» (1944), «Зеркало для человека» (1949), «Культура: критический обзор понятий и определений» (1952, совм. с А. Кребером).

281

Durkheim [42a], р. 10. См.: Социология религии: классические подходы. Хрестоматия. М., 1994. С. 20, 21.

Теории Джорджа Мида являются по содержанию и социальными, и психологическими. Знак становится значимым для индивида только тогда, когда «благодаря принятию общей для всех роли он обнаруживает себя говорящим с самим собой и другими от лица группы... Следовательно, значащий символ — это жест, знак, слово, которые адресуются самому себе в то время, когда они адресуются другому индивиду». И наоборот, когда они осмысленно адресуются человеком самому себе, они облекаются в такую форму, в которой могут быть в равной мере адресованы и другим. «Значащий символ» в индивиде является продуктом общественного опыта и достижением социализации [90b].

Теории Фрейда, Мида, Дюркгейма и других ученых будут нами существенно модифицированы, но не потому, что они неадекватны или бесполезны, а именно потому, что они адекватны и полезны, а содержащиеся в них системы идей необходимо связать в единое целое как необходимые компоненты понимания природы ментальной жизни коллектива.

Объекты и знаки как метки значения

Как уже было сказано, хотя знаки и представляют собой наблюдаемые данности, при исследовании природы символической жизни в качестве исходной точки следует брать компонент значения, ибо значение есть центральный факт человеческой жизни [104]. Этот драгоценный продукт продолжительного коллективного опыта человека как животного и как социального существа всегда проявляет свою действенность — а вместе с тем и жизненность — лишь в постоянно наличном здесь и сейчас, в действиях конкретного человека и конкретного общества. Упорядоченный запас осмысленных реакций, которые все индивиды приучаются выполнять, ориентируя свое внимание на себя, окружающих людей и естественные среды, сохраняется в череде сменяющих друг друга поколений; вместе с тем, переходя в будущее, все системы значения постоянно трансформируются в непосредственной деятельности текущего момента [90a]. Наделение знаков при их отправлении и получении общими, сообща признаваемыми значениями является необходимым элементом любого социального действия [90b]. «Знание» того, что представляют собой люди и окружающий мир, выполняет адаптивную функцию и имеет решающее значение для выживания общества и выживании в нем индивида [90с]. Когда члены общества наделяют самих себя, вещи и собственные действия какими-либо значениями, они действуют сообща, даже если при этом не наблюдается никакой внешней активности. Общество, понимаемое таким образом, есть система разделяемых всеми значащих актов. Значение же может быть понято лишь как жизненно необходимая человеческая деятельность. Подобно Гераклитовой реке времени, значение в обществе всегда одно и то же и вместе с тем постоянно меняется. Несколько расширяя эту метафору, скажем, что «вода» в контексте этой реки — не то же самое, что «вода» в тихих границах природного водоема или «вода» в спасительной благодати крестильной купели. Парадоксально, но большинство значений, несмотря на свое непостоянство и изменчивость во времени и контексте, остаются постоянными и неизменными. Значения «воды» в случае спасения души через крещение, Гераклитовой реки и реки Олдмен [282] , а равно с ними и той воды, которая по утрам набирается в ванну или струится по оросительному каналу на сельскохозяйственные угодья, различны, однако имеют общее смысловое ядро.

282

 Река Олдмен (Old Man River) — название популярной в конце 20-х годов песни о Миссисипи, исполнявшейся Полом Робсоном в театральной постановке.

Знаки помечают значения вещей. Люди обмениваются этими знаками внутри себя и между собой. Знаки могут публично передаваться и приниматься лишь до тех пор, пока среди членов общества сохраняется согласие относительно того, что именно они обозначают. Символические системы общества — например, Янки-Сити — определяют и ограничивают мир людей. Они репрезентируют мышление и чувствование, находящиеся в соответствии с установленными границами человеческого знания. Символы народа устанавливают пределы расширению его знания о самом себе и об окружающем его природном мире. Так называемая реальность, которую индивид познает, даруется ему теми символами культуры, которые он усваивает в различных ситуационных контекстах [95].

Основная задача аналитика, исследующего символы и их системы, состоит в том, чтобы понять, каковы их значения, и узнать, как они функционируют в жизни индивидов и обществ. Он должен выяснить их общие и различные значения и связать их с действиями людей. А чтобы связать их с жизнью людей, он должен знать, что они значат для тех, кто ими пользуется, и выяснить, какую они выполняют роль и что они обозначают в контекстах групповой жизни. Строго говоря, знаки являются символами лишь тогда, когда они используются, ибо только тогда они действительно имеют значение. Поскольку ими пользуются общественные животные, то их никоим образом нельзя изучать в отрыве от внутренней и внешней деятельности этих человеческих особей, являющихся социальными существами.

Значение всегда удерживается в границах, установленных культурой и биологическим видом. Мы всегда должны принимать во внимание общественные и видовые контексты, в которых используются те или иные знаки. Осмысленное существование в границах органического вида и культурной традиции контролируется и детерминируется обеими этими закрытыми системами. Каждая из них должна быть адаптирована ко всему остальному природному миру, и эти адаптации оказывают на нас исключительно важное влияние; однако переживания, получаемые от внешнего мира, находящегося за пределами человека и его культуры, достигаемые в этом мире результаты, а также его значения всегда опосредуются и трансформируются теми ограничениями и потребностями, которые навязываются человеческим организмом и культурным контекстом. Непосредственное переживание природы необходимо и неизбежно, однако значение этого переживания, а также то, что лежит за пределами тех, кто переживает в своем опыте внешнюю для человека «реальность», всегда преобразуется в нечто значимое для животной и социальной жизни группы. Изменяющаяся американская культура, простирающая свое технологическое наступление вширь и вглубь природного мира вещей, постоянно наращивает свой запас значений, связанных с природной реальностью; тем не менее ощущаемый, регистрируемый и известный опыт передается пусть через изменчивые, но все-таки традиционные ядра значений этой культуры и остается ограничен органическими пределами вида. Ученым не следует забывать о том, что и миф, и «научная реальность» наделяют человеческую жизнь и природу значением лишь постольку, поскольку человек переживает их в своем опыте, а переживает он их в границах, установленных его видовой принадлежностью.

Люди, вовлеченные в какое бы то ни было общество — включая Янки-Сити, — являются неотъемлемыми элементами жизни человеческого вида и поступательного жизненного потока взаимосвязанных видовых событий [3]. Будучи таковыми, они по самой своей природе вынуждены жить и живут в границах, навязанных их виду социальной структурой. Внешние акты и жесты, связывающие физически обособленных индивидов, представляют собой комбинацию видовых актов, которые соединяют индивидов и тем самым поддерживают сохранение и биологическое выживание группы. Эти внешние акты сопровождаются внутренними чувствами и эмоциями, которые индивид выражает и интерпретирует, отчасти выступая как отдельное существо, а отчасти достигая этого посредством обмена жестами, взаимно связывающего его с другими членами видовой группы. Такие акты (или последовательности актов), как совокупление, беременность, деторождение, уход за детьми, добывание пищи, питание, пищеварение и дефекация, сопровождающиеся определенными чувствами, — лишь некоторые из наиболее очевидных элементов видового поведения. Изменения, происходящие в поведении индивидов в периоды зрелости, старости, болезни и смерти, — это тоже видовые события, которые в разной степени влияют на видовую жизнь и являются ее частью. Все они необходимы для выживания группы, а также производства и сохранения новых индивидов. Они должны происходить и происходят независимо от того, обладает вид культурой или нет. Человек, другие приматы и высшие животные разными способами разделяют друг с другом общие видовые характеристики как составную часть условий своего существования. Культуры, как бы ни отличались они друг от друга и какими бы причудливыми они ни были, могут не более чем модифицировать это центральное видовое ядро человеческой жизни, расширяя и сужая возможности, уже заложенные в его немногочисленных компонентах.

В результате подавления и редукции одних аспектов и акцентирования и усиления других, а также вследствие различных способов совмещения этих частей складывается исключительное многообразие обществ. С точки зрения культуры, простые общества охотников и собирателей, пользующихся каменными орудиями и поклоняющихся своим тотемическим богам, разительно отличаются от Америки с ее промышленностью, наукой и многомерным контролем над естественной средой, сложными социальными учреждениями и индивидуальным поклонением «монотеистическому» божеству. Подробное исследование этих двух типов культуры углубляет понимание их громадных различий. Тем не менее у сообщества живущих охотой и собирательством австралийских тотемистов и промышленно-научного сообщества Америки больше сходств, чем различий. Культура каждого из этих сообществ может быть не более чем символическим выражением, моральным контролем и технологическим инструментальным оснащением, модифицирующими видовое поведение соответствующей группы. Рациональная и нерациональная жизнь группы и образующих ее индивидов является продуктом накопленного опыта, а составляющие ее значения, ощущаемые чувствами и сознаваемые разумом, есть необходимые компоненты системы действия как каждой группы, так и всего человеческого вида в целом.

Каждое общество обладает своей особой системой значений. Несмотря на то, что каждый индивид имеет свой собственный мир значения, значительная часть которого остается его частным достоянием и даже не достигает порога его сознания, символические значения не могли бы существовать ни в нем, ни в других людях, не будь он и они членами общества. У каждого общества есть свои собственные зримые и узнаваемые вещи — метки, цвета, формы, действия и движения, — наделенные общепризнанными сознательными и бессознательными значениями, сохраняющимися с течением времени. У каждой культуры есть собственные звуки, шумы и молчания, которые привлекают внимание ее членов и имеют общепринятую значимость [122а]. Существуют сложные системы отправления и получения звуков и молчаний, каковыми являются также и те сложные оральные и слуховые мышечные движения, которые мы называем языком. Другие человеческие чувства тоже обладают своими «метками» значения: «хорошие» и «дурные» запахи, дружелюбные рукопожатия и примитивные пощечины представляют собой обонятельные и тактильные знаки, имеющие общепринятые коннотации.

Такие «метки» — будь то шумы, какие-то действия, бездействие, запахи или что-то другое, — воспринимаясь описанным образом несколькими органами чувств, становятся значащими знаками, зависящими, в свою очередь, от того, как они интерпретируются и используются. Их пользователи, намереваясь известить других людей о своих значениях, сразу же попадают в зависимость от этих меток значения [27].

Комбинацию знака и его значения мы называем символом. Значение, передаваемое знаком, может быть значением какого-то другого объекта или какой-то другой идеи, а может и не быть. Оно может всего лишь выражать чувства тех, кто им обменивается [24b]. Независимо от того, выражает ли оно чувство или обозначает какую-то объективную вещь, мы называем комбинацию знака и значения символом, выделяя таким образом важнейшие составные части символа и признавая в то же время его целостный характер.

Когда природные объекты не интерпретируются, они, разумеется, лишены какого бы то ни было значения; они ничего не обозначают; они обретают значение и становятся знаками лишь тогда, когда их кто-то интерпретирует. Существование всех знаков зависит, по определению, от сообщества интерпретаторов, заключающего их — и знаки, и самих интерпретаторов — в систему значений, сообща разделяемых теми, кто в нее вовлечен. Значение знака, сколь бы обособленно от всего прочего он ни воспринимался, всегда заключает в себе и предполагает значения других знаков. Значение любого знака может быть понято лишь при условии его соотнесения со значениями других знаков; знак всегда является частью одной или нескольких знаковых систем.