Живые и взрослые (сборник)

– Университет – дело хорошее, – говорит Лёва. Ему почему-то хочется заступиться за Аннабель – может быть, он вспомнил, как дымился в ее руке серебряный нож и разлетались под ударами головы зомби.

– Ага, – говорит Марина, – отличное. Просто пока она будет тренироваться и заниматься, мы будем спасать Гошину маму – вот и всё. И вот еще… Знаешь, почему она с нами не едет? Не потому что занятия или там тренировки. Она боится!

– Мертвых боится? – спрашивает Лёва. – Не слишком-то она их боялась – там, в доме!

– Нет, – говорит Марина, – мертвых она боится не больше нашего. Она другого боится. Если мы в самом деле найдем там Гошину маму – что тогда? Ведь Гошина мама – в сто раз круче! Никаких сердец, молний, сережек, никаких тебе разговоров «Ах, мы смертники, нам нечего терять!» – а просто пошла и стала рушить Границу. Как будто ей нет разницы – мертвые, живые. Вот это – по-настоящему круто! А Аннабель что может сказать – что новую мертвую кассету записала? Вот я и говорю: врушка.

– Жалко, – замечает Ника, – она мне всегда очень нравилась. Я даже когда-то хотела быть на нее похожей.

– Она слишком взрослая, – уже спокойней говорит Марина, – как наши родители. Как учителя. Мы не можем на нее рассчитывать, ты же видишь.

– Ой, – вдруг спохватывается Ника, – вы знаете, что Зиночка мне сказала? Что у Павла Васильевича в ту пятницу был сердечный приступ, увезли по скорой, он в больнице теперь.

– Пойдем его навестим? – предлагает Гоша, и Лёва понимает, что это первые слова, которые тот сказал после появления Аннабель.

– Пока к нему нельзя, – отвечает Ника, – может, в конце недели.

– Как Олимпиада-то? – говорит Гоша.

– Да вроде нормально, – говорит Ника.

– Задачи покажешь? – спрашивает Лёва и как бы между делом добавляет: – Кстати, с праздником тебя!

– Разве это праздник? – Ника пожимает плечами. – День живых женщин – тоже мне большое дело!

И в самом деле, думает Лёва, глупость одна. Пора уже взрослеть, не до праздников теперь! У нас – дела поважнее: Белое море, Гошина мама, живые, мертвые, Граница и Заграничье.

2

Первая мысль: как он постарел! Неужели всего за месяц можно так постареть? Еще совсем недавно – Марина помнит – он стоял, опираясь на учительский стол, подняв голову в ореоле седых волос, и голос его, обычно тихий, разносился по классу. Павел Васильевич читал: Сзади Нарвские были ворота – впереди была только смерть…

Был урок внекласного чтения. Тема самая банальная: стихи о войне. Оля оттарабанила какую-то героическую балладу, с должным пафосом, но без чувства – по большому счету как и все остальные отвечавшие. Только Ника приготовила грустное стихотворение о том, как хочется вернуться в до войны и предупредить тех, кто должен погибнуть: Мне вон тому сказать необходимо: Иди сюда – и смерть промчится мимо, – но до нее очередь не дошла. Павел Васильевич устал слушать и, махнув рукой стоявшему у доски Васе Кузину – мол, садись, хватит уже, – стал читать свое любимое: Вот о них и напишут книжки: «Жизнь свою за други своя».

Марина знала это стихотворение, и следующее тоже знала, слушала вполслуха. Она вообще не слишком любила стихи, тем более если они каждый год одни и те же, пусть даже и про войну, и читает их Павел Васильевич. Марина почти не слушала, думала про будущий поход на Белое море, про то, как улизнуть от ДэДэ, как найти правильное место, – но внезапно Павел Васильевич опустился на стул, грустно посмотрел на присмиревший класс и совсем другим голосом начал читать незнакомые стихи о том, как холодно и высоко гудят рельсы, как спасаются беженцы, как идет война и проходит молодость, – и почему-то эти стихи Марина слушала внимательно.

Конец ознакомительного фрагмента.