Жизнь Бетховена

Как ни печально было детство Бетховена, он навек сохранил о нем и о родных местах, где оно протекало, нежное и грустное воспоминание. Он был вынужден покинуть Бонн и почти всю жизнь прожил в Вене, в унылых предместьях этого большого легкомысленного города, но никогда не забывал он долину Рейна и величественную реку, мощную, отечески родную (unser Vater Rhein), – «наш отец Рейн», как он называл ее, – почти человечески живую, подобную некой гигантской душе, где сменяют друг друга столько мыслей, столько могучих порывов; и, пожалуй, особенно прекрасен, могуч и спокоен Рейн там, где он с ласковой мощью омывает тенистые и цветущие берега прелестного Бонна. Там прожил Бетховен первые двадцать лет своей жизни, там родились первые мечты юного сердца, среди этих лужаек, которые лениво плывут куда-то вместе с водой, и прибрежных тополей, среди окутанных туманом верб и низкорослого ивняка и яблонь, что купают свои корни в бесшумном и быстром потоке, над которым в сонном удивлении, сгрудившись по берегам, застыли деревушки, церкви и кладбища; а вдали, на горизонте, выступают голубоватые очертания Семи Гор – жилища бурь, – увенчанных хрупкими, причудливыми силуэтами полуразрушенных замков. Сердце его навеки осталось верным этому краю; до последней минуты жизни он мечтал увидеть его вновь, но мечте этой так и не дано было осуществиться. «Родина моя, чудесный край, где я увидел свет, она все так же прекрасна для меня и все так же явственно стоит перед моими очами, как в тот день, когда я покинул ее». [13]

13

Вегелеру, 29 июня 1801 г. (Ноль, XIV). – Р. Р.

* * *

Разразилась революция; она начала стремительно распространяться по всей Европе, она овладела и сердцем Бетховена. Боннский университет был рассадником новых идей. Бетховен зачислен в списки студентов 14 мая 1789 г., он слушает лекции по немецкой литературе знаменитого Евлогия Шнейдера, будущего прокурора департамента Нижнего Рейна. Когда в Бонне узнали о взятии Бастилии, Шнейдер прочел с кафедры пламенные стихи, вызвавшие бурный энтузиазм слушателей. [14] В следующем году он выпустил сборник революционных стихов. [15] В числе подписчиков значатся: «Бетховен, придворный музыкант» и «семейство Брёнинг». [16]

14

Они начинались так: «Разбиты деспотизма цепи… Народ – счастливый… Француз – свободный человек». – Р. Р.

15

Вот одно из них: «Презирать фанатизм, сокрушать глупость на троне, сражаться за права человечества… о, на это не способен ни один из лакеев монархии.

Это под силу только свободным душам, которые предпочитают смерть – лести, нищету – рабству. Знай, среди таких душ моя будет не последней». – Р. Р.

16

См. Карл Нефе, «Отношение Бетховена к политике» («Beethoven's Beziehungen zur Politik»), журн. «Зонтагсблат дер Баслер Нахрихтен», №№ 26, 27, 28 от 1, 8 и 15 июля 1923 г.). – Р. Р.

В ноябре 1792 г. Бетховен уехал из Бонна в тот самый момент, когда война уже вступала в город. Он намеревался устроиться в Вене – музыкальной столице Германии. [17] По дороге в Вену ему пришлось пробираться сквозь расположение гессенских войск, посланных против Франции. Понятно, что его охватили патриотические чувства. В 1796 и 1797 гг. он положил на музыку воинственные стихи Фридберга «Песнь расставанья» и патриотическую хоровую «Мы – великий немецкий народ» («Ein grosses deutsches Volk sind wir»). Но тщетно пытается он воспевать врагов революции. Революция захватывает всех, захватывает она и Бетховена. С 1798 г., невзирая на обострившиеся отношения между Францией и Австрией, у Бетховена завязываются дружеские связи с французами, кое с кем из посольства и генералом Бернадоттом, который тогда приехал в Вену. [18] Во время встреч и бесед этих лет в Бетховене укрепляются республиканские чувства, мощное развитие коих можно наблюдать далее на протяжении всей его жизни.

17

Он уже ездил туда ненадолго весной 1787 г. Там он встретился с Моцартом, который, повидимому, не обратил на него особого внимания.

Гайдн, с которым он познакомился еще в Бонне в декабре.179.0 г., дал ему несколько уроков. Бетховен занимался также у Альбрехтсбергера и Сальери. Первый преподавал ему контрапункт и фугу, а второй научил его писать для голоса. – Р. Р.

18

В свите Бернадотта был скрипач Рудольф Крейцер, которому Бетховен посвятил впоследствии свою знаменитую сонату. – Р. Р.

Портрет, сделанный с него Штейнгаузером, дает довольно верный образ Бетховена того времени. По отношению к позднейшим изображениям Бетховена этот портрет – то же, что Бонапарт работы Герена: жесткое лицо, снедаемое лихорадкой честолюбия – в сопоставлении с другими канонизированными изображениями Наполеона. Бетховен кажется там моложе своих лет; он худ, держится очень прямо, тугой и высокий галстук подпирает подбородок, взгляд недоверчивый и настороженный. Он знает себе цену, он верит в свои силы. В 1796 г. он записывает усебя в книжечке: «Смелее! Невзирая на все слабости телесные, мой гений восторжествует… Двадцать пять лет! Вот они и пришли! Мне двадцать пять лет… В этот самый год мне как человеку должно подняться во весь рост». [19] Г-жа фон Бернгард и Гелинк свидетельствуют, что он крайне горд, резок в обращении и угрюм, говорит с ярко выраженным провинциальным акцентом. Но близкие его друзья знают, сколько чудесной доброты прячется под этой заносчиво-неуклюжей манерой. Когда он пишет Вегелеру о своих успехах, вот какая мысль первой приходит ему в голову: «Представь, один из моих друзей находится в нужде; если кошелек мой пуст и я не в силах помочь тотчас же, ну что ж, мне стоит только сесть за стол и взяться за работу, и довольно скоро я помогу ему выбраться из беды… Понимаешь, до чего это замечательно». [20] И немного далее он пишет: «Пусть мое искусство служит ко благу бедняков» («Dann soll meine Kunst sich nur zum Besten der Armen zeigen»).

19

Он тогда только еще начинал выступать. Первый его концерт в Веке как пианиста состоялся 30 марта 1795 г. – Р. Р.

20

Вегелеру, 29 июня 1801 г. (Ноль, XIV).

«Ни один из друзей моих не должен нуждаться, пока уменя есть на кусок хлеба», – пишет он Рису около 1801 г. (Ноль, XXIV). – Р. Р.

Но беда уже постучалась у его дверей, поселилась у него и больше его не покидала. Между 1796 и 1800 гг. глухота начала свою страшную, разрушительную работу. [21] Даже ночью в ушах у него стоял непрерывный шум; его мучили острые боли в желудке. Слух постепенно ослабевал. В течение нескольких лет он никому в этом не признавался, даже самым близким друзьям; он избегал появляться на людях, чтобы как-нибудь не обнаружился его недостаток; он хранил про себя эту ужасную тайну. Но в 1801 г. он уже не в силах молчать и в отчаянии рассказывает обо всем друзьям – доктору Вегелеру и пастору Аменда:

21

В завещании 1802 г. Бетховен говорит, что он уже шесть лет болен – иными словами, с 1796 г. Отметим кстати, что в каталоге его произведений только одно сочинение ор. 1 (три трио) появилось ранее 1796 г. Ор. 2, три первые сонаты для фортепиано, вышел в свет в марте 1796 г. Можно, таким образом, сказать, что все, созданное Бетховеном, создано глухим Бетховеном.

Глухота усиливалась, однако никогда не была полной. Бетховен различал низкие тона гораздо лучше, чем высокие. Говорят, что в последние годы жизни он пользовался деревянной палочкой, один конец которой он клал в корпус фортепиано, а другой держал в зубах. Он прибегал к этому приспособлению, чтобы лучше слышать, когда сочинял. В Бетховенском музее в Бонне хранятся акустические аппараты, сделанные для Бетховена около 1814 г. механиком Мельцелем.

Насчет глухоты Бетховена см. статью К. Г. Кунна в «Винер медицинише вохеншрифт» за февраль – март 1892 г.; статью Виллибальда Нагеля в «Музик» за март 1902 г.; статью д-ра Клоц-Форэ в «Кроник медикаль» от 15 мая 1905 г. – Р. Р.

«Мой дорогой, добрый, мой сердечный друг Аменда!.. Как часто я жаждал видеть тебя здесь, около себя! Бетховен твой глубоко несчастен. Узнай, что благороднейшая часть меня, мой слух,очень ослаб. Еще в то время, когда мы с тобой были вместе, я чувствовал симптомы болезни, и я скрывал их, но с тех пор мне становилось все хуже и хуже. Выздоровею ли я? Конечно, я надеюсь, но надежда слабая: такие заболевания редко поддаются излечению. Какая грустная у меня жизнь – избегать всего, что любишь, что тебе дорого, особенно здесь, в этой мелочной, себялюбивой среде. Жалкая участь – сносить покорно свои несчастья и в этом видеть единственное прибежище. Конечно, я твердо решил быть сильнее своих страданий, но удастся ли мне это?» [22] И Вегелеру: «Я влачу печальное существование. Вот уже два года, как я тщательно избегаю всякого общества, потому что не могу же я сказать людям: «Я глухой!» Это было бы еще возможно, будь у меня какая-нибудь другая профессия, но при моем ремесле ничто не может быть ужаснее. Как обрадовались бы мои враги! А ведь их у меня немало!.. В театре я вынужден садиться у самого оркестра, чтобы разбирать слова актеров. А как только сяду подальше, уже не улавливаю высокие тона инструментов и голосов… Когда говорят тихо, я еле слышу… но когда кричат – это для меня совершенно невыносимо… не раз я проклинал свое существование… Плутархнаучил меня покоряться судьбе. Но я не желаю сдаваться и не сдамся, если это только возможно, хотя бывают минуты, когда я чувствую себя самым несчастным из творений божьих… Покорность судьбе! Какое жалкое прибежище! Но только это одно мне и остается!» [23] Эта трагическая скорбь отразилась в некоторых произведениях того времени – в «Патетической сонате» (ор. 13, 1799 г.) и еще более в ларго Третьей сонаты для фортепиано (ор. 10, 1798 г.). Удивительно, что печаль эта не коснулась стольких других произведений того времени, – сияющий радостью септет (1800 г.), прозрачная Первая симфония (до-мажор, 1800 г.) выражают юношескую беспечность. Значит, душа не сразу привыкает к страданию. Ей так нужна радость, что, лишенная радости, она не может не создавать ее. И если настоящее слишком уж невыносимо, она живет в прошедшем. Счастливые дни прошлого не исчезают из памяти в один миг; долго еще сияние их не тускнеет, хотя сами они уже канули в вечность. Бетховен в Вене, несчастный и одинокий, уходит в воспоминания о родной стране, и его творческая мысль в то время пронизана ими. Тема андантес вариациямив септете – это одна из рейнских «Песенок» («Lied»); симфония до-мажор – это тоже творение Рейна, поэма молодости, улыбающейся своим грезам. Веселая, томная поэма: в ней слышится желание завоевать сердце любимой и надежда, что это сбудется. Но в некоторых местах симфонии, в вступлении, в светотени сумрачно звучащих басов, в причудливом скерцо,вы замечаете, замечаете с волнением, как сквозь юный облик вдруг проглянет на вас будущий гений. Это глаза Бамбино из «Святого семейства» Ботичелли, очи младенца, в которых словно уже читаешь всю будущую трагедию.

22

Ноль, «Письма Бетховена», ХIII. – Р. Р.

23

Ноль, «Письма Бетховена», XIV. – Р. Р.

К физическим страданиям присоединились огорчения совсем иного порядка. Вегелер рассказывает, что он не помнит Бетховена иначе, как в состоянии страстной влюбленности. Его увлечения, по-видимому, всегда отличались поразительной чистотой. Между страстью и наслаждением нет ничего общего. И если в наши дни все-таки умудряются путать одно с другим, то только потому, что большинство людей пребывает на сей счет в неведении и истинная страсть стала величайшей редкостью. В натуре Бетховена было нечто пуританское; вольные разговоры и мысли внушали ему ужас, любовь была для него святыней, и тут он оставался непримирим. Говорят, он не мог простить Моцарту того, что тот унизил свой гений, написав «Дон Жуана». Шиндлер, близкий друг Бетховена, уверяет, что «он прожил жизнь свою в девственной чистоте и ему никогда не приходилось упрекать себя в минутной слабости». Такие люди словно созданы для того, чтобы стать жертвой обманщицы-любви. И это оправдалось на Бетховене. Он без конца влюблялся до безумия, без конца предавался мечтам о счастье, затем очень скоро наступало разочарование, он переживал горькие муки.

И вот в этих-то чередованиях – любви, гордости, возмущения – надо искать наиболее плодотворные источники бетховенских вдохновений вплоть до того времени, когда природная буря его чувств затихает в грустной покорности судьбе.

В 1801 г. предметом его страсти была, видимо, Джульетта Гвиччарди, которую он обессмертил, посвятив ей свою знаменитую сонату, известную под названием «Лунной», ор. 27 (1802 г.). «Мне стало отраднее жить, – пишет он Вегелеру, – я чаще встречаюсь с людьми… Эта перемена… ее произвело очарование одной милой девушки; она любит меня, и я люблю ее. Первые счастливые минуты в моей жизни за последние два года». [24] Он дорого заплатил за них. Прежде всего эта любовь заставила Бетховена еще больнее почувствовать, какое несчастье его глухота и как непрочно его положение, раз он не имеет возможности жениться на любимой девушке. Кроме того, Джульетта была кокетка, ребячливая, себялюбивая; она причиняла Бетховену тяжкие страдания, а в ноябре 1803 г. вышла замуж за графа Галленберга. [25] Такие страсти опустошают душу; а когда душа уже ослаблена недугом, как это было с Бетховеном, они могут сокрушить ее вконец. Это единственный период жизни Бетховена, когда он был чуть ли не на краю гибели. Он пережил минуты страшного отчаяния, о чем свидетельствует одно его письмо. Это его «Гейлигенштадтское завещание» братьям Карлу и Иоганну со следующей надписью: «Прочесть и привести в исполнение после моей смерти». [26] Душераздирающий вопль возмущения и невыносимой муки! Нельзя читать его без глубокой жалости. Бетховен в эту минуту готов был наложить на себя руки, и только несокрушимая стойкость духа спасла его. [27] Последние его надежды на выздоровление рухнули. «Даже то высокое мужество, что поддерживало меня, иссякло. О провидение, дай мне увидеть хотя бы единый раз, на один день, один-единственный день, истинную радость! Мне уже так давно неведомы глубокие звуки истинной радости. Когда же, о господи, когда будет мне дано обрести ее вновь… Неужели никогда? Нет, это было бы слишком жестоко!»

24

Вегелеру, от 16 ноября 1801 г. (Ноль, XVIII). – Р. Р.

25

Впоследствии она не постеснялась воспользоваться былой любовью Бетховена к выгоде своего супруга. Бетховен помогал Галленбергу. «Он был врагом моим, и именно в силу этого я и сделал для него все, что только было возможно», – записывал он для Шиндлера в одной из своих «Разговорных тетрадей» за 1821 г. Но от этого он еще больше презирал ее. «Она приехала в Вену, – пишет он по-французски, – и со слезами добивалась встречи со мной, но я ее презрел». – Р. Р.

26

6 октября 1802 г. (Ноль, XXVI). См. Приложения. – Р. Р.

27

«Растите детей ваших в добродетели: только она одна и может дать счастье, а совсем не деньги. Говорю это по личному опыту. Она одна поддерживала меня в несчастье, только ей да искусству моему я обязан тем, что не кончил жизнь самоубийством». В другом письме, от 2 мая 1810 г., он пишет Вегелеру: «Если бы мне не довелось прочесть, что человек не вправе добровольно расставаться с жизнью до тех пор, пока у него есть надежда сделать добро, меня уже давным-давно не было бы на свете, и, разумеется, это было бы делом моих собственных рук». – Р. Р.

Это похоже на предсмертное стенание – и тем не менее Бетховен проживет еще двадцать пять лет. Слишком могучая это была натура, чтобы сдаться и пасть под бременем испытаний. «Мои физические силы растут и прибывают больше чем когда-либо вместе с силой духовной… Да, юность моя только еще начинается, я чувствую это. Каждый день приближает меня к цели, я вижу ее, хотя и не могу определить… О! если бы я освободился от моего недуга, я бы обнял весь мир!.. Не надо мне отдыха! И я не знаю иного отдыха, кроме сна; как печально, что я вынужден отдавать ему больше времени, чем прежде. Если бы мне хоть наполовину избавиться от моего недуга, тогда… Нет, я бы не перенес этого. Судьбу должно хватать за горло. Ей не удастся согнуть меня. О! как было бы прекрасно прожить тысячу жизней!» [28]

28

Вегелеру (Ноль, XVIII). – Р. Р.

Эту любовь, страданье, упорство воли, эти чередования уныния и гордости, внутренние драмы – все это мы находим в великих творениях Бетховена, написанных в 1802 г.: в сонате с похоронным маршем, ор. 26, в сонате «Quasi una fantasia», так называемой «Лунной», ор. 27, во Второй сонате, ор. 31, с ее драматическими речитативами, напоминающими величественный, скорбный монолог; и в скрипичной сонате до-минор, посвященной императору Александру, и в «Крейцеровой сонате», op. 47; в шести героических и трогательных религиозных песнях на слова Геллерта, ор. 48. Вторая симфония, создание которой относится к 1803 г., отражает преимущественно его юношескую любовь; в ней чувствуется, что воля решительно берет в нем верх. Необоримая сила отметает прочь все грустные мысли. Сила жизни бьет ключом в финале. Бетховен во что бы то ни стало хочет быть счастливым, он не соглашается признать, что несчастье его непоправимо: он жаждет исцеления, жаждет любви, он полон самых светлых надежд. [29]

29

Миниатюра Хорнемана, относящаяся к 1802 г., показывает нам Бетховена одетым по всем требованиям моды того времени, с бачками, с прической, – которая называлась «а ля Титюс», с роковым взором байроновского героя, но и с той наполеоновской энергией человека, который никогда не сдается. – Р. Р.

* * *

В некоторых из этих произведений с поразительной энергией и настойчивостью возвращаются ритмы марша и сражений. Особенно это чувствуется в аллегрои в финале Второй симфонии, а еще более того в первой – торжественно-героической части сонаты, посвященной императору Александру. Воинственный характер этой музыки напоминает об эпохе, когда она родилась. Революция пришла в Вену, и Бетховен был совершенно захвачен ею. «Он охотно высказывался в тесном кругу друзей, – вспоминает кавалер фон Зейфрид, – о политических событиях и судил о них с редкой проницательностью, ясно и верно». Все симпатии Бетховена влекли его к революционным идеям. «Ему были дороги республиканские принципы, – говорит друг Бетховена Шиндлер, знавший композитора в последний период жизни лучше, чем кто-либо другой. – Он был сторонником неограниченной свободыи национальной независимости… Он хотел, чтобы все принимали участие в управлении государством… Хотел для Франции всеобщего голосования и надеялся, что Бонапарт введет его и тем самым заложит основы для счастья всего человечества». Мятежный римлянин, вскормленный Плутархом, он мечтает о героической Республике, чьим основателем стал бы бог Победы, иными словами – первый консул. И вот следуют одна за другой «Героическая симфония – Бонапарт» (1804 г.), [30] эта Илиада империи, и финал симфонии до-минор (1805–1808 гг.), эпопея Славы. Это первые произведения истинно революционной музыки, дух времени живет в них с той силой и чистотой, какими наделяет великие события великая и одинокая душа, воспринимающая впечатления бытия в их подлинном масштабе, не искаженном мелочами повседневной жизни. Облик Бетховена выступает в них озаренный отблесками этих легендарных походов. Бетховен отражает их, быть может даже помимо воли, во всех своих произведениях того времени: в увертюре «Кориолан» (1807 г.), где бушуют бури; в Четвертом квартете, ор. 18, первая часть которого столь родственна увертюре; в «Апассионате», ор. 57 (1804 г.), о которой Бисмарк говорил: «Если бы я почаще ее слушал, я был бы храбрецом из храбрецов»; [31] в партитуре «Эгмонта» и даже в фортепианных концертах, в концерте ми-бемоль, ор. 73 (1809 г.), где сама виртуозность становится героической, где слышится мерная поступь войск. И в этом нет ничего удивительного. В ту пору, когда Бетховен писал свой «Похоронный марш на смерть героя» (в сонате, ор. 26), он, конечно, не знал, что наиболее достойный его гимнов герой, больше, чем Бонапарт, приближающийся к идеальному образу «Героической симфонии», а именно Гош, только что погиб на берегу Рейна, где и по сю пору на вершине небольшого холма меж Кобленцом и Бонном возвышается надгробный памятник ему; как бы то ни было, в самой Вене Бетховену дважды довелось увидеть победоносную Революцию. На первом представлении «Фиделио», в ноябре 1805 г., присутствуют французские офицеры. И не кто иной, как генерал Гюлен, тот, что брал Бастилию, живет у Лобковица, друга и покровителя Бетховена, которому посвящены и «Героическая симфония» и симфония до-минор. А 10 мая 1809 г. Наполеон располагается на ночь в Шёнбрунне. [32] И вскоре Бетховен начинает ненавидеть французских завоевателей. Но это не помешало ему остро ощутить лихорадочную атмосферу наполеоновской эпопеи, и только вникнув в чувства Бетховена, можно по-настоящему понять его музыку, созданную в годы походов и побед императорских армий.

30

Известно, что «Героическая симфония» была написана для Бонапарта и о нем. И первоначально рукопись имела заглавие «Бонапарт». Тем временем Бетховен узнает о короновании Наполеона, Он приходит в бешенство. «Так, значит, он просто заурядный человек!» – воскликнул Бетховен, в гневе разорвал посвящение и тут же начертал нижеследующее заглавие, разом мстительное и трогательное: «Героическая симфония… в знак воспоминания об одном великом человеке» («Sinfonia eroica… composta per festeggiare il sovvenire di un grand Uorao»). Шиндлер рассказывает, что с течением времени презрение Бетховена к Наполеону несколько ослабло; он видел в нем некоего заслуживающего сострадания Икара, низвергнутого с небес. – Когда Бетховен узнал о его смерти на острове св. Елены в 1821 г., он промолвил: «Еще семнадцать лет назад я написал музыку, которая подходит к этому печальному событию». Ему нравилось думать, что похоронный марш его симфонии есть как бы предчувствие трагического конца завоевателя. Весьма возможно, что «Героическая симфония», особенно первый ее отрывок, была задумана Бетховеном как своего рода портрет Наполеона, разумеется совсем не похожего на оригинал, но такого, каким его рисовало воображение и каким он хотел бы видеть Наполеона в действительности, то есть как гения революции, однако в финале «Героической симфонии» Бетховен снова возвращается к одной существенно важной фразе из партитуры, уже написанной им в прославление величайшего революционного героя – бога свободы Прометея (1801 г.). – Р. Р.

31

Роберт фон Кейдель (бывший германский посол в Риме), «Бисмарк и его семья», 1901.

Роберт фон Кейдель сыграл эту сонату Бисмарку на скверном фортепиано 30 октября 1870 г. в Версале. О последней фразе этого произведения Бисмарк заметил: «Это борьба и рыдания целой жизни». Он предпочитал Бетховена всем другим музыкантам и не раз говорил: «Бетховен больше всего подходит моим нервам». – Р. Р.

32

Домик Бетховена стоял близ укреплений, которые Наполеон приказал взорвать после взятия города. «Что за дикое существование, одни развалины вокруг меня! – писал Бетховен издателям Брейткопфу и Гертелю 26 июня 1809 г. – Только и слышишь, что барабаны да рожки, и всюду горе».

Портрет Бетховена того времени дошел до нас в описании одного француза, барона де Тремона, аудитора Государственного совета, посетившего Вену в 1809 г. Тремон очень живописно рисует необыкновенный беспорядок, царивший в квартире Бетховена. Они беседовали о философии, о религии, о политике, «а главным образом о Шекспире, который был его кумиром». Бетховен всерьез подумывал отправиться с Тремоном в Париж, где, как ему было известно, в консерватории уже исполнялись его симфонии и где у него имелись восторженные поклонники. [См. во французском журнале «Меркюр мюзикаль» от 1 мая 1906 г. статью барона де Тремона «Визит к Бетховену», опубликованную Ж. Шантавуаном. ] – Р. Р.