Жизнь – что простокваша
Шрифт:
– Самое большее, протянет два-три дня.
Мы плакали, просили Бога помочь, но чуда не случилось. Через два дня после визита фельдшера я после занятий нашла в дверях горницы маму с Изой, они в растерянности смотрели на больную.
– Что? – рванулась я, бросила на скамейку портфель, но мама приложила к губам палец.
Услыхав мой голос, няня оживилась, приоткрыла глаза, едва заметно протянула руку.
– Нельзя! – дёрнула меня к себе мама.
Я взглянула на неё, не понимая.
– Умирающий может задавить человека, – шёпотом пояснила она.
Бессильная
– Пусть подойдёт.
Но мама не отпускала – я долго не могла ей этого простить.
Няня умирала. Голова оставалась повёрнутой к нам, лишь тело чуть-чуть дрогнуло. Мы подошли к умершей, по-прежнему держась за руки. Я заплакала навзрыд, Иза вторила потише, мама поправила мёртвой голову, закрыла ей глаза и ладошкой просушила свои. Через годы я спросила её, совсем уже старенькую:
– Зачем тогда ты так поступила?
– Я часто вспоминала эту сцену и поняла, что была не права, прости.
Позвали соседок. Мёртвую обмыли, одели в подвенечное платье, на голову натянули веночек из маленьких цветочков, покрытых воском. Привезла она всё это из Мариенталя и завещала так себя хоронить: «Я не вен-чаная, обвенчаюсь с Богом…»
Увозили её утром, торопились – вернуться с кладбища надо было по морозу, пока лёд на реке был ещё прочен. Гроб стоял на санях, возчик погонял убогую лошадку, человек десять понуро шло за санями.
Няня проведала меня через девять дней.
С ощущением счастья иду в школу. Спускаюсь в яр, на дне которого весенние воды вымывали глубокие ямы, и в одной из них вижу по пояс няню в белом. Она протягивает ко мне руки-крылья, и я с радостью бросаюсь к ним:
– Мутер! Голубушка! Я соскучилась! Ты куда девалась?
Няня уже близко! Я скоро обниму её! Подбегаю и – о ужас!.. Няня, приседая, постепенно исчезает… Становлюсь на колени, смотрю вниз – няни нет!
– Ты почему?.. – и, не успев крикнуть «прячешься», проснулась.
Утром рассказала сон маме.
– Господи! Хорошо, что в яму не спустилась! – испугалась она.
– Почему? Так хотелось к ней!
– Слава Богу, что сон так закончился!
Через год мы переехали в другое село, потом в город, и могила няни затерялась на алтайском кладбище села Степной Кучук.
Светлые воспоминания
Занятость дома и в школе смягчала горечь утраты.
Чаще приходила теперь бабушка Зина – нянчилась с детьми. Жила она в учительском доме с Лидой, что преподавала у нас в школе. Жизнь бабушки обретала контуры покоя – она не жаловалась.
Лида любила готовить школьные праздники – возможно, в ней умер режиссёр. В день концерта или спектакля все, кто мог двигаться: дети, взрослые, старики, безногие, хромые – устремлялись к школе, как в театр.
Среди преподавателей выделялся ссыльный украинец спортивного вида – математик Шевченко Пётр Григорьевич. Высокий лоб его плавно переходил в большую лысину, что ничуть его не старила. Его живые и выразительные на смуглом лице глаза выделялись, как чёрные семечки на ещё не отцветшем подсолнухе. Любимец учеников,
он двигался легко и весело.Овальные печи часто не топились – нечем было. Дети на уроках сидели в пальто, шапках и даже в рукавицах; учителя являлись тоже в пальто; никогда не позволял приходить одетым один только Пётр Григорьевич.
Его уроки были, как маленькие спектакли. В один из таких холодных дней ждали мы, нахохлившиеся, прихода учителя. Резко открылась дверь, и в своём неизменно коричневом пиджаке и чёрных брюках с какими-то наглядными пособиями энергично вошёл Пётр Григорьевич, скользнул глазами по классу и полушутя спросил:
– Что? Замёрзли? Ничего – согреемся! У нас сегодня геометрия – новый предмет, познакомимся со многими понятиями.
Оптимизм радовал, но услышанное не грело – на учителя глядели стыло.
– Посмотрите-ка, что я принёс! Как вы думаете, что это за фигура? – показал он прямоугольник.
В ответ – тупое молчание.
– А что она напоминает? – хитро оглядел он класс.
– Ну, стену дома… – равнодушно-робко заметил кто-то и зажал рот, что сказал глупость.
– А почему бы нет? Конечно, стену дома! – Пётр Григорьевич улыбнулся весело-игриво.
Развеселились… Загалдели…
– А это что? – показал он треугольник.
Опять молчание.
– А теперь что? – тормошил он, приставив треугольник к прямоугольнику.
– Ой, домик получился! – радуясь открытию, догадался кто-то.
– Правильно, получился домик. Крыша – треугольник, стена – прямоугольник, а вместе – домик. Знание геометрических фигур необходимо при строительстве зданий, стороны которых соединяются прямо и косо. Прямо – прямой угол, косо – косой.
< image l:href="#"/>Учителя Степнокучукской семилетней школы. Верхний ряд: справа Иван Федосеевич Максачук, в центре Пётр Григорьевич Шевченко, нижний ряд: слева ветеран школы учительница начальных классов Антонина Фёдоровна Шевченко, вторая справа Лидия Александровна Германн. 1951
– Ой, как интересно! – раздался чей-то восторженный голос.
– Конечно, интересно! С прямыми углами дело обстоит просто, у них – всегда! – девяносто градусов. Запомнили?
– Да-а!
– С косыми углами посложнее, у них и градусы разные, а измерять их надо вот чем! И называется этот предмет – тран-спор-тир! Вот это – острый угол, он меньше прямого; вот это – тупой, больше прямого!
Мы, как заколдованные, слушали, забыв про холод, – при 30-градусном сибирском морозе школа не отапливалась уже неделю. И когда Пётр Григорьевич произнёс: «Чтобы трудные слова легче запомнились, их лучше записать», активное большинство спустило с плеч пальто, сняли шапки и рукавицы; их засунули для тепла под мягкие места – изнеженное меньшинство освобождало для письма лишь правый рукав. Чертили углы, биссектрисы, прямые; у доски большим деревянным транспортиром учились определять углы. Объём знаний, полученный за 45 минут урока, был большим, но дети не устали и не заметили, как прошли минуты.