Жизнь – что простокваша
Шрифт:
– Если Элла найдёт работу, надо кому-то присматривать за детьми. Она на работе – я дома, вам же легче!
Мама уговорила отца, и он сдался – всю ночь переписывал готовый уже алфавитный список жителей села, который утром предстояло сдать. Через полвека мы сделали запрос в архив Саратова и получили – к удивлению! – две алфавитные карточки. В одной из них бабушка значится – в другой её нет. Видимо, список жителей готовил не только отец – НКВД работало бдительно…
И сейчас, благодаря ей, мы сиротство своё на Алтае почти не ощущали. Возникало острое чувство незащищённости – бежали к ней и успокаивались. Если обижали
– Как не стыдно! Сироток обижаете.
Наша бабушка Лиза, наша Муттер или няня, (слева в платье) Елизавета Николаевна Зальцман (1885–1951). Село Мариенталь. АССР немцев Поволжья
Её рассказы о злых и непослушных детях, что наказывались Богом, учили послушанию и боголюбию. После её историй не хотелось ни лгать, ни обижать – искренне верилось, что Бог всё слышит и видит…
Избушку по вечерам топили соломой. Когда она остывала, бабушка усаживалась меж нами погреться на плите… И начинались разговоры в темноте. Особенно чудесны были вечера при лунном свете. Удивительно добрые глаза украшали некрасивое лицо – мы любили наблюдать за его мимикой…
– Бабушка, а после этой войны будут ещё войны?
– Будут…
– Опять Германия на нас нападёт?!
– Нет, Германия больше воевать не будет – сама от войны настрадается.
– А кто тогда будет воевать?
– Точно не знаю, но начнётся война с юга. Может, с Китая?
В такие полутёмные вечера нам было грустно и хорошо, мы охотно признавались ей в любви: «Какая ты хорошая, быбушка! Мы тебя сильносильно любим!» – «Бог пожалел нас – как бы мы без тебя жили?» – «Кто бы нам воды принёс, огород прополол?»
– У вас же ещё бабушка Зина есть! – лукаво косилась она.
– Бабушка Зина живёт с тётей Марусей – ей тоже помогать надо, – оправдывали мы бабушку Зину.
Она улыбалась. Видимо, эти вечерние беседы нравились и ей тоже. Мы целовали её и просили: «Живи долго-долго, бабушка!» Она тут же начинала спекулировать нашими чувствами:
– А вы слушайтесь – тогда и жить буду долго.
– А почему в деревне нет мужчин? Только дедушки, и то мало.
– Да, мужчин осталось мало… Война… – вздыхала она
– А война кончится – мужчины вернутся?
– Может быть, – и помолчав, – не все, конечно…
– Бабушка, а откуда берутся злые люди?
– Злые люди? Человека обидели один раз, другой, глядишь – и ещё одним злым на земле стало больше.
– А Иисус Христос никого не обижал – зачем же его казнили?
– Он на себя вину принял и страдал за тех, кто обижал, грабил, убивал. Хотел, чтобы все злые стали таким образом добрее.
– Бабушка, расскажи про него!
– Да я уже рассказывала!
– Ну и что – ещё расскажи!
И она (в который раз!) рассказывала, как мучили, казнили Христа, как он снова воскрес.
– Несправедливо устроено небо!
– Почему? – не понимала она.
– Потому что Бог сохранил злых убийц!
– Да, мог бы и наказать!
– Но Христос же ожил! Убийцы были наказаны его воскрешением! – оправдывала она смерть Христа.
Такая концовка нас устраивала – должно было прийти возмездие! После этих вечеров
наступало удивительное умиротворение.– Бабушка, а за что нас выслали?
– Не знаю. Война…
Вопрос оставался неудовлетворённым и, уже взрослая, когда училась я в восьмом или девятом классах, избегала оскорбительные глаголы «выслали», «сослали». «Мы эвакуированные», – заявляла я, хотя это, разумеется, не соответствовало действительности.
Не знаю, понимала ли бабушка Лиза, что в такие вечера лепила нас.
– Бабушка, расскажи про папу – мы по нему соскучились.
– Да, какой он был? – поддерживала меня Иза.
Она вспоминала и рассказывала об отце только хорошее, но рассказы эти, надо честно признаться, были не так интересны, как рассказы о Боге и всевозможных святых.
Перед тем как выйти из дома, няня обычно крестилась, а если кошка перебегала дорогу, возвращалась, тихо читала молитву и лишь потом уходила. Кто знает, что это было, набожность или суевере, только я с детства уверовала, что есть недобрые приметы. С одной из них связано известие о гибели отца.
Тёплый весенний солнечный день. Восемь-десять детей играли во дворе в прятки. Крики, смех… Вдруг из горницы раздался звон бесконечно долго бьющегося стекла. Дети вздрогнули и окаменели: внутри никого!.. Пришли в себя и, переглядываясь, обошли, крадучись, домик – «взрыв» не был придумкой! Окна оказались целы. Шептались: может, нечистая сила?! Наконец, осмелели и вошли… Весь пол – в осколках разбитого стекла. Большое зеркало, в высоту почти всей стены, орудие труда матери, сверкало на полу большими и маленькими бриллиантами. Одна из девочек тихо заметила:
– Это плохая примета.
Шура Логинов, сосед, успокоил:
– Верёвка была старая – порвалась.
Вечером с работы пришла бабушка. Убрала раму с узорчатым треугольным верхом и, подметая осколки, запричитала:
– Господи, где брать силы всё выдержать? – крестилась она. – Прости, Господи, мои прегрешения, смилуйся, отведи от меня и детей напасти. Сохрани сироток! Сохрани, Христа ради, их родителей, помоги детям выучиться, дай им счастья! Сделай так, чтобы скорей закончилась война и мы вернулись в родные края.
– Бабушка, а, может, ничего не случится?
Но случилось… И хотя нам было всего по пять лет, известие о гибели отца отозвалось эхом на психике – с этого времени я не по-детски сделалась серьёзной.
Со мной происходили удивительные метаморфозы: возникала боязнь темноты, по ночам я часто кричала, лежанка печи казалась объятой пламенем… Со временем эти странности исчезли – возможно, сказалось лечение деревенской старушки. Она плевалась, водила руками у головы, что-то нашёптывала и заставляла пить наговоренную воду. Няня боялась оставлять нас одних и чаще водила теперь к бабушке Зине и дедушке Сандру.
Дедушка Сандр
Декабрь 1942 года. Высвечивался свежий, с мягким морозцем день. Дедушка пришёл с ночного дежурства и прилёг отдохнуть. Бабушка Зина возилась у печи, тётя Маруся управлялась со скотиной. Быстрый резкий хлопок дверью – и тётя Маруся в грубой юбке, старых валенках, старой фуфайке, поверх которой был завязан чёрный платок, испуганно сообщила:
– По тропинке к нашему дому трое в шинелях!..
Дедушка проснулся, попытался успокоить.
– Мали ли кто и зачем, – натягивал он брюки. – Не паникуй.