Жизнь графа Дмитрия Милютина

Император принял Николая Милютина, высказал ему сожаление, что потревожил его, а Милютин в свою очередь попросил императора о продлении ему отпуска на лечение до зимы.

– Надеюсь, Николай Алексеевич, в скором времени вы поправитесь и вернетесь на государственную службу, ваши недавние труды незабываемы.

После этого братья вновь встретились и долго говорили об императоре и великом князе Константине Николаевиче.

– Какая непоследовательность в поступках императора, – сказал Николай Алексеевич, – сначала захотел меня назначить, а потом кто-то подсказал ему о моем поведении в крестьянском деле, и он передумал…

– На это место император хотел назначить великого князя Михаила Николаевича, у него нет приличной государственной службы, а к власти стремятся все, в том числе и великие князья, – перебирая в памяти недавние поступки великих князей Михаила и Константина, сказал старший Милютин. – Император уже готов был объявить Михаила наместником, но Константин Николаевич отговорил Михаила от этой должности: не справишься, пропадешь, и началась длительная борьба вокруг этого назначения… Ты не можешь себе представить, Николай, как мучительно было это решение. Сначала император решил назначить Михаила наместником, а Велепольского гражданским управляющим в царстве Польском. Но потом выступил Валериан Платонович Платонов, ну, ты знаешь его, он тайный советник, сенатор, статс-секретарь царства Польского, и стал говорить старую песню о Велепольском, о том, какое это будет иметь влияние на армию, я тоже поддержал Платонова, Александр Второй явно занервничал, из его предположений ничего не проходило. Спор продолжался, стало весьма неудобно при этом присутствовать, и Александр, разгневанный и неуступчивый, прекратил заседание в отчаянии. На следующий день мы опять встречаемся в том же составе. Князь Долгоруков сказал, что с Велепольским можно назначить только великого князя Константина Николаевича. Валуев и Горчаков тоже поддержали назначение Константина. Платонов решительно возражал против Велепольского. В итоге приняли решение назначить наместником великого князя Константина, снять военное положение в Польше, уговорить Лидерса принять Велепольского на гражданскую должность, а Константину собираться в Варшаву. Потом Михаил, Константин и Александр ушли в императорский кабинет и там обо всем договорились, вскоре нам стало известно, что Александр очень не хотел посылать в Варшаву Константина только потому, что он ему нужен здесь, в Питере, а Константин сказал, что он готов пожертвовать собой во имя общих интересов, здесь ему хорошо, даже очень хорошо, а там он будет влиять на маркиза Велепольского, и в Польше он будет действительно полезен в теперешнюю трудную минуту. Потом вышли из кабинета, все в слезах, сказали, что они, братья, обо всем договорились. А на следующий день мы с Валуевым и Константином Николаевичем вместе по чугунке возвращались в Питер и все время говорили о Варшаве, о составе управления царства Польского, великий князь предполагает полностью его убрать, как несостоятельный, а набрать новый, в том числе предложить очень видное место и тебе, Николай Алексеевич.

– Вроде бы я привык к двуличию царствующего дома, – грустно сказал Николай Милютин, – Яков Ростовцев, самый доверенный боярин Александра, сначала просто слышать не хотел об отмене крепостного права, но Александр уговорил его, он стал просто яростным поборником нашего крестьянского дела… Вот и в этом случае… Головнин рассказывал мне, что император удивляется согласию великого князя на Варшаву, ведь там ожидается подлинный котел несогласных мнений. Как это все совместить, как из этого положения выйти крепким и здоровым? А ведь у великого князя жена на сносях, вот-вот родит, а он туда поедет, где очень опасно… Мы с Головниным недавно обедали у великого князя, разговоры были только о Варшаве, никто не знает, что там происходит… Великий князь намерен многое там исправить…

Братья Милютины редко виделись, но, когда выпадет такая удача, долго общались, разговаривали друг с другом, а потом думали все о том же – о Варшаве, великом князе, о предчувствии серьезных событий в Польше.

27 мая император подписал указ о назначении великого князя Константина Николаевича наместником в царстве Польском и главнокомандующим всеми войсками, расположенными в Польше. Наместник обладал полнотою власти, кроме законодательной, он – председатель в Государственном совете царства. Начальником гражданского управления был назначен маркиз Велепольский.

Но через две недели после этих указов произошло событие, которое ускорило подготовку и отъезд маркиза и великого князя: 15 июня наместник царства Польского генерал Лидере прибыл в Саксонский сад, чтобы выпить воды, неизвестный выстрелил в него и попал в челюсть. Дмитрий Милютин вскоре получил депешу, в которой генерал-лейтенант Бебутов, варшавский военный комендант, подробно описал это печальное событие. Варшавский военный генерал-губернатор Николай Крыжановский немедленно выехал в Варшаву. 20 июня великий князь прибыл в Варшаву, на следующий день прием военных, потом духовных и гражданских властей. Навестил Лидерса, пообедал с женой, потом поехал в театр, послушал оперу немецкого композитора Флотова «Александро Страделла» об итальянском композиторе и певце XVII века, опера понравилась, и вышел к коляске, сел, к нему подходит поляк, думал, с каким-нибудь прошением, а он выхватил пистолет и выстрелил прямо в грудь. Его тут же арестовали. А далее приводим воспоминания самого великого князя: «Я бросился назад в театр, не зная, что я – убит или ранен. Оказалось, что пуля пробила пальто, сюртук, рубашку, ранила меня под ключицей, ушибла кость, но не сломала ее, а тут же остановилась, перепутавшись на снурке лорнетки с канителью от эполет. Один Бог спас. Я тут же помолился. Какой-то доктор мне сделал первую перевязку. Телеграфировал Саше. Общее остервенение и ужас. Убийца Ярошинский. Портной-подмастерье. В 11 ч. в карете с сильным эскортом воротился в Бельведер. Сказал жинке так, что не было испуга. Дома другая перевязка, и лег. Дрожь скоро прошла. Долго приходили разные донесения и ответный телеграф от Саши. Хорошо спал».

На следующий день великий князь Константин Николаевич приступил к своей повседневной работе, познакомился со всеми деятелями управления.

Имел очень милую беседу с архиепископом Варшавским Зыгмунтом Фелинским, на которого столько было обвинений от управления царства Польского. Из всех этих беспрерывных встреч и донесений полиции Константин Николаевич вынес одно – нелегкое чувство отсутствия единства и власти. А к вечеру он ослаб, рана хорошо заживала, но давала о себе знать.

В следующие дни обычная работа, приемы, разговоры, дискуссии. Состоялся суд над Ярошинским, приговорили к расстрелу, великому князю пришлось подписать ему смертный приговор, ужасное настроение в связи с этим решением, никому этого бы не хотелось пожелать.

Несколько раз стреляли в маркиза Велепольского, но неудачно.

«Надо на красных навести страх. Дай Бог, чтоб этим удалось их остановить», – записал 4 августа в дневнике Константин Николаевич.

Константин Николаевич написал свое выступление на Государственном совете, послал его Александру Второму, который одобрил его. Великий князь в своем выступлении на Государственном совете царства Польского развернул обширную программу по улучшению положения в Польше, о переводе крестьян с барщины на оброк, об открытии новых учебных заведений, о полном равноправии евреев, о других серьезных преобразованиях в стране.

– Поляки, – завершал свое выступление Константин Николаевич, – вверьтесь мне, как я вверился вам. Да одушевляет нас единое чувство. Будем трудиться сообща и в мире для счастья Польши, моля Бога, чтобы Он благословил наши усилия, и новая эра благосостояния и довольства откроется для отчизны, которую вы так любите.

Но уговоры великого князя-наместника не помогли, как и уговоры маркиза Велепольского. В Варшаву съехались более 300 польских дворян и приняли обращение к наместнику, в котором требовалось возвращение полякам всех древних прав и вольностей: «Мы не отказываем в нашем содействии образованию новых учреждений; мы хотим только заявить, что меры, принятые доселе в стране, довели возбуждение умов до такой степени, что ни военная сила, ни чрезвычайные суды, ни тюрьма, ни ссылка, ни эшафот не в состоянии их обуздать, а только вызовут крайнее отчаяние, которое толкнет нацию на путь, одинаково вредный для управляющих и управляемых. Как поляки, мы можем поддерживать правительство лишь тогда, когда оно станет правительством польским и когда все области, составляющие нашу родину, будут соединены воедино и будут пользоваться конституцией и свободными учреждениями. В своем воззвании великий князь сам уважил и понял нашу привязанность к родине; но эта привязанность не может быть раздроблена, и если мы любим нашу родину, то всю в совокупности, в пределах, начертанных ей Богом и освященных историей», то есть мы хотим Польшу 1772 года, до ее раздела.

Послание польских дворян было направлено графу Замойскому, который должен передать послание великому князю. Константин Николаевич послал Александру Второму требование польских дворян. Александр Второй просил адрес дворян не принимать, а графа Замойского отправить в Петербург, в котором графа Замойского допросили и выслали в Кенигсберг под охраной жандармского офицера.

Отменили военное положение и помиловали более трехсот осужденных.

Накануне тысячелетия России многие русские задумывались о прошлом и мечтали о лучшем будущем. После ареста и высылки Михаила Михайлова был арестован и Чернышевский, писавший листовки антиправительственного содержания, в том числе и листовку «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», и заключен в Петропавловскую крепость. Арестованы и другие проповедники социализма и свержения монархии насильственным путем.

Юрий Самарин, один из творцов Положения 19 февраля, один из верных друзей Николая Милютина, тоже думал о будущем и критически относился ко многому в этой жизни. «Прежняя вера в себя, – писал он Марии Аггеевне, жене своего друга Николая Милютина, – которая при всем неразумии возмещала энергию, утрачена безвозвратно, но жизнь не создала ничего, чем можно было бы заменить ее. На вершине – законодательный зуд в связи с невероятным и беспримерным отсутствием дарований; со стороны общества – дряблость, хроническая лень, отсутствие всякой инициативы, с желанием, день ото дня более явным, безнаказанно дразнить власть. Ныне, как и двести лет тому назад, во всей Русской земле существуют только две силы: личная власть наверху и сельская община на противоположном конце; но эти две силы, вместо того чтобы соединиться, отделены промежуточными слоями.

Эта нелепая среда, лишенная всех корней в народе и в продолжение веков хватавшаяся за вершину, начинает храбриться и дерзко становиться на дыбы против собственной единственной опоры (как то: дворянские собрания, университеты, печать и проч.). Ее крикливый голос только напрасно пугает власть и раздражает толпу. Власть отступает, делает уступку за уступкой, без всякой пользы для общества, которое дразнит ее из-за удовольствия дразнить. Но это не может долго продолжаться, иначе нельзя будет избежать сближения двух оконечностей – самодержавной власти и простонародья – сближения, при котором все, что в промежутке, будет разделено и смято, а то, что в промежутке, обнимает всю грамотную Россию, всю нашу гражданственность. Хорошо будущее, нечего сказать! Прибавьте к этому совершенный застой, оскудение в полном смысле слова нашего Юга, который за недостатком путей сообщения, за неимением капиталов и предприимчивости, благодаря, в особенности, непосильной конкуренции с Венгрией и Дунайскими княжествами, беднеет и истощается с каждым днем. Прибавьте польскую пропаганду, которая проникла всюду и в последние пять лет сделала огромные успехи, в особенности в Подолии. Прибавьте, наконец, пропаганду безверия и материализма, обуявшую все наши учебные заведения – высшие, средние и отчасти даже низшие, – и картина будет полная…»