Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса: Сцены из московской жизни 1716 года

Дойдя до раствора киприановской полатки, он пристукнул деревянной ногой, приложил пальцы к замызганной своей треуголке и рапортовал:

– Их превосходительство губернатор и кавалер господин Салтыков… требуют!

Выпил поднесенную ему по чину рюмку и удалился куда-то со следующей повесткой. А Киприанов страшно всполошился: не по поводу ли задержки ландкарты, которая все еще на кончике резца? У него дрожали руки, когда он собирал в парадную папку пробные оттиски. Кричал Федьке: «Запрягай, чего копаешься?» – а сам лихорадочно соображал: почему же вызвал как посадского тяглеца, а не упомянул ни ратушного его звания, ни библиотекарского чина?… И верно Марьяна сказывает: побыстрей надо бы царю подавать челобитную, чтобы узаконить выход из слободы. Да всё руки не доходят – то календарь делал, возился день и ночь, теперь вот ландкарта!

Пока тряслись по колдобинам Никольской улицы, он все повторял, что скажет в свое оправдание: «Триангуляции [140] и съемок геодезических во вверенной вашей милости губернии доселе не велось… Только уж при вашем благотворном правлении учитель Леонтий Магницкий с навигацкими школярами измерил направление на Клин – Тверь – Торжок, да и то государевой дороги ради в Санктпитер бурх. Все волости, честно сказать, по пойме Клязьмы-реки до самого Ополья нарезаны мною, усердным слугой вашего высокопревосходительства, на глазок, по разумению чувствий…» Потом ему пришло в голову, что вызывает-то его не вице-губернатор Ершов, который ландкарту эту заказывал, а сам Салтыков!

140

Триангуляция – система геодезических измерений для составления топографических карт.

И стало еще боязней. Ершов хоть и в чинах высоких и к государю приближен, но он свой человек, понятный – бывший холоп… А Салтыков – у него две царицы в роду!

В прихожей у губернатора, унылой длинной комнате, украшенной, кстати, киприановскими ландкартами «Всего земного круга таблицы», уже давно дожидались вызнанные.

Это был Федор Поликарпович Орлов, мужчина угрюмый, и хотя был он чисто брит и облачен в придворный кафтан, даже с каким-то шитьем золотым, но всем своим обликом напоминал постника, монаха. Это про него сочинил вирши митрополит [141] Феофан Прокопович:

141

Митрополит – высший чин православной церкви, епископ, имевший право носить митру – род короны

Если в мучительские осужден кто руки,Ждет бедная голова печали и муки,Не вели томить его делом кузниц трудных,Не посылать в тяжкие работы мест рудных:Пусть лексикон делает – то одно довлеет,Всех мук роды сей един труд в себе имеет.

Сей Орлов ревностно сочинял алфавитари, азбуки, такоже лексиконы и поседел на этом поприще, стал уже и людей живых воспринимать как некие единицы из лексикографической картотеки. Это быстро заметили высокопоставленные попы и монахи и выдвинули его в директоры Печатного двора – чем подальше от струй животворных, им для дел казенных надежнее. Царь Петр Алексеевич ценил его за знание языков и за беспрекословную исполнительность, а уважая просьбу церковного синклита, повелел именовать по отцу – Поликарповым, так-де прямее усматривается его духовное происхождение.

– Ну, ты, Мазепа! – сказал Поликарпов своему помощнику, который держал наготове бумаги для доклада. – Плохо, видать, ты с утра читал акафист [142] . Попали мы не в добрый час.

Действительно, за высокой палисандровой [143] дверью губернаторских покоев слышался сердитый голос хозяина. Туда пробежал при шпаге дежурный офицер – артиллерии констапель Щенятьев, бросив на ходу Поликарпову:

– Изволят бриться.

За Щенятьевым поспешал цирюльник в белом подстихаре [144] , за ним лакеи несли медный таз, кувшин, полотенце, скрытно с бритвенными принадлежностями.

142

Акафист – вид церковного песнопения.

143

Палисандровый – изготовленный из редкого тропического дерева.

144

Подстихарь – белый, часто кружевной передник.

– Так сказывай, Мазепа, – толкнул помощника Поликарпов, – что ты накопал там про еретика Киприанова?

Помощник, по прозвищу Мазепа, щупленький и тоже бритый, со странной дьячковской косицей, хотя никакого отношения к духовному сословию не имел. Просто окончил он в свое время Киевскую духовную академию и носил подрясник как закоренелый бурсак. Кем теперь ему не приходилось прикидываться! В свое время с большими родственными связями ему удалось устроиться писарем Нежинского полка. Думал, карьера теперь обеспечена. Ан нет! Сделал ставку на гетмана Мазепу, тот к свейскому королю переметнулся, а тут Полтава, а тут русский царь – победитель! И теперь бедный Иоанн Мануйлович, как любит он себя называть, на Московском печатном дворе из милости при кухне и лебезит перед каждым повытчиком [145] и терпит прозвище «Мазепа». А ведь вирши может складывать даже и на латынском языке!

145

Повытчик – чиновник в приказах Московской Руси.

– Не нашел пока ничего, ваша милость… – ответил он, и голос у него был как у поповича – певучий тенорок. – Трудявайся многажды, скудно же восхитих. Еретического, лютерского [146] в его, зловредного сего Киприашки, смотренных мною таблицах и картах ничего нету.

– Хохлацкая ты рожа! – закипел Поликарпов. – Мало что ничего нет! Надо сделать так, чтоб все было…

В этот момент палисандровые створки распахнулись, из двери послышалась громкая русская брань и вылетел медный таз, выплескивая мыльную воду. Затем выскочил и цирюльник, бежал задом, кланяясь в сторону палисандровых дверей и оправдываясь:

146

Лютерский – лютеранский, от имени Мартина Лютера, основателя немецкой протестанской церкви.

– Охти, ваше превосходительство, я лишь слегка подбрил вам височки, так же, по самым достоверным сведениям, изволит подбриваться и его царское величество Петр Алексеевич…

Под глазом у цирюльника зрела свежая дуля. Вновь пронесся озабоченный артиллерии констапель Щенятьев, придерживая шпагу и ведя за собой повара, буфетчика и целую толпу лакеев с блюдами и подносами.

– Изволят завтракать.

Затем в губернаторские покои преображенцы проволокли какого-то бедолагу, закованного в цепь.

– Гляди, Мазепа! – усмехнулся Поликарпов, растирая ладонями свое обрюзгшее лицо. – Ходить тебе тоже в мелкозвонах.

– Не извольте беспокоиться, ваша милость, – лебезил помощник. – Я намедни говорил с его благородием Щенятьевым, коий ныне при дежурстве. Господин Щенятьев также заинтересован в турбации [147] на Киприашку, они ему какую-то чинят в брачных его намерениях противность. Его благородие господин Щенятьев изволили заверить, что их превосходительство губернатор прищелкнут богопротивного Киприашку, яко гнуснейшую вшу.

147

Турбация – переворот, перемена.

– Сам ты вша! – резюмировал Поликарпов и принялся разглядывать развешанные по стенам киприановские маппы [148] . (Тьфу! Куда глаз ни кинь – везде оный Киприанов!) На карте Европы у него совершенно голую нимфу еще менее пристойный бык похищает. На карте Африки львы более похожи на деревенских полканов, а орлы – на ощипанных ворон. И это царственные, геральдические звери! Но сие – увы! – к обвинению не пришьешь.

А вот киприановская карта под названием «Америка именование имать от Америка Веспуция Флорентина, иже Емануила, Португалии царя помощию от Гадов в лето 1497 отшеды, первый из европейских, поелику надлежаще, но оную вниде…» Фу! Ну и язык! Таких, с позволения сказать, лексикографов надо при жизни заставлять адские сковородки лизать. Но тут тоже нет ничего для обвинения. Разве что в титуле царском внизу маппы есть оплошность – государь наименован «всепресветлейшим», а сие именование пристойно лишь для герцогов и великих князей. Не забыть упомянуть губернатору Салтыкову и об этом.

148

Маппа – листовое печатное издание (гравюра, портрет, карта).

В это время палисандровая дверь сама приоткрылась, и стало слышно, как охает и молит о пощаде человек, вероятно, тот, которого провели на цепи. «Ваше превосходительство, ваше превосходительство, – задыхался он. – Христом богом заклинаю, помилуйте… Не видал я той гончей вашей, как ей лапку отдавило!»

Слуги гремели судками, а губернатор командовал:

– Подлей-ка мне соусу!

Послышалось, как он разламывает и вкусно разгрызает птичью ногу. Прожевав, Салтыков закричал исступленно: