Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

Густою смолой тянулось время. Рука по привычке дергалась к часовому карману - ан нет, часики-то уплыли! Вещь памятная, подарок мастеров из Тайболы - дескать, мы и такое можем! Но для возврата долгов - не жалко. Мне отмщение, и аз воздам! Воздам, суки! Так легко вам было избежать гибели: принести извинения и вернуть чужое. А лучше - вовсе не брать. Мне отмщение... Не говорите о милости Христовой. Когда-то, давным-давно, мой учитель синьор Витторио рассказывал о поразившем его распятии в одном из римских храмов. Иисус был изображен не изможденным страдальцем - атлетом! Могучие руки перевиты мускулами. Богатырь во вражеском плену. На лице: "Вырву эти гвозди - хрен вас кто спасет!" Вот какой бог нужен солдатам!

Тихий плеск у борта. Мокрая голова, с сосульками волос, показалась над планширем. Вторая... Третий где?! Будем полагать, что просто отстал...

– Ну как, Ефим?

– Закрепил насмерть! На двух коловоротах, у самого киля... Чуть не сожрали на обратном пути: какое-то чудище кругами ходило... Аккула, верно... Ежели Федька не приплывет - стало быть...

Бегут секунды, и надежда, что матрос Федор Кукушкин уцелел, становится все более призрачной. Мрак и ужас выползают из адской бездны, овладевая постепенно людьми... Сбить, немедленно сбить эту смертную тоску!

Перекрестившись, я поднял взор в ночную звездную высь:

– Блажен, кто жизнь отдаст за други своя. Неважно, что стало с плотью: душа его ныне с небес на нас взирает.

Мужики дрожат, что зубы слышно. Замерзли, или со страху - лекарство одно.

– Всем по пол-пинты рома! Не жмись, Семеныч! Знаю, что последний. Ради такого дела не жалко.

Рано поутру "Беркенроде", "Флора" и "Платтенбург" подняли якоря, вышли из бухты и повернули на юг, к мысу Бон Эсперанца. Только у берегов Европы и Северной Африки, примерно до Канарских островов, ост-индцы стараются ходить большими караванами: дальше опасность нападения снижается. Из Капштадта в Батавию корабли отправляют по два-три. Адская машина сработает следующей ночью, а в это время суда расходятся на несколько миль, дабы случайно не столкнуться в потемках. Глухой взрыв под днищем с такой дистанции могут и не услышать...

– Доброго здоровья, Александр Иваныч.

– И ты будь здрав, Ефим.
– Я обернулся на вчерашнего героя, с трудом продирающего заплывшие глаза и косматого свыше обыкновенного.
– По виду, у тебя не на пол-бутылки рома похмелье. Молодых, что ль, делиться заставил?

– Пошто заставлять? Добром поделились, парни уважительные. Да не с перепоя страдаю! Всё думаю, не грех ли мы творим?

– С голландцами-то? А что остается? Нас избили, ограбили, заперли в собственном трюме... Если бы губернатор дал управу на обидчиков, я бы их пальцем не тронул! А он в правосудии, под благовидным претекстом, отказал и предложил выбор: сдохнуть с голоду или идти в долговую кабалу. Неужто после этого мы не вправе посчитаться с виновными?!

– Там ведь, заодно с виновными, и невинных полно! Простые моряки, приказчики всякие... Один, сам видел, с женой...

– Невинных, Ефимушка, там нет. Кто видит, как творят зло его собратья, и сему не противостоит - уже виновен, хотя и меньшей мерой. В Голландии крепостных не водится, силой служить не заставят. Отыди ото зла - сотворишь благо. Несогласные с ван-винкелевым грабежом запросто могли списаться на берег в Капштадте. Смирились - значит, приняли его сторону. Так что, их воля - их доля!

– Всё одно, на сердце неладно. Триста душ, считай, погубил! Ром-то и вправду был последний?

– Последний, коль Семеныч не утаил. Терпи, брат! А насчет погубления душ... Скажи, вот может за целые сутки в воде заряд промокнуть?

– Не должон, купорили на совесть, но всякое бывает...

– Или, к примеру, если корабль большим ходом идет, бочонок сорвать потоком может?

– Ну, коли очень большим...

– Сие все в руце Божией, не так ли?

– Ну, положим...

– Так, значит, Он и судит: сработает мина, или нет.
– Я нелицемерно перекрестился.
– Господи, да будет воля твоя...

У всякого, кто колеблется меж верой и неверием, бывают минуты, когда хочется видеть над собою мудрое всепрощающее лицо.

На другой день, уведомив губернатора, мы покинули негостеприимный Капштадт. Обошли мыс - и двинулись на восток! Почему туда? Именно на этом берегу находили приют многие мореплаватели, от Васко да Гамы до Луки Капрани. В достатке удобных бухт, и есть возможность добыть провиант охотой или меной с туземцами. Западная сторона гораздо хуже.

Пройдя миль двести и обретя уверенность, что вышли за предел власти де ла Фонтена, бросили якорь в месте, именуемом голландцами Mosselbaai - "Залив мидий", а португальцами - Angra dos Vaqueiros, сиречь "Залив коровьих пастухов". Оба названия внушали надежду на доступный харч. Однако ракушек русские люди считают гадостью и согласны употреблять только под угрозой голодной смерти, а тех самых пастухов что-то не видать было. Сойдя на берег с небольшим вооруженным отрядом и прогулявшись по окрестностям, я обнаружил несколько убогих лачуг и рядом с ними - загородку из жердей, явно служившую загоном для скота. По свежему навозу и следам копыт, можно было предположить поспешное бегство туземных жителей вместе с их главным богатством.

Матросы моментально загорелись азартом преследования. Убегающее на четырех копытах свежее мясо (когда на судне и пованивающая солонина-то отпускалась половинной порцией) манило их, как стаю волков. Никакой рассудительности: так бы и сунулись в холмы, заросшие колючим кустарником! Совсем забыли, что европейское оружие в подобном ландщафте обесценивается. Преимущество на стороне того, кто лучше знает местность, а это отнюдь не мы.

Посему, сочтя предпочтительным (а, пожалуй, и единственно возможным) мирный путь, я решительно пресек голодные порывы двуногих хищников и повелел вернуться на корабльь, в порядке извинения за причиненное туземцам беспокойство повязав на ограду кусок парусины аршина в три, да пару ниток коралловых бус, которые на "Савватии" изготовляли все подряд в свободное от вахты время. Благо, материал для них лежал в трюме тоннами.

Разумная политика вскорости принесла плоды. На другой же день востроглазый Харька углядел на берегу полуголую смуглую фигуру, при всей видимой дикости вооруженную мушкетом. Очень хорошо: стало быть, торговля с иноземцами жителям не в новинку. Отправиться ли самому на переговоры, или послать кого помельче? Туземным вождям негоцировать с графом и полным генералом не по чину; однако, осрамившись с захватом "Савватия" голландцами, я должен вновь и вновь убеждать людей в моем праве их вести за собою. Да и подружиться с дикарями нужда великая: скоро совсем оголодаем! Подумавши, принял соломоново решение: назначил послом известного торговой хитростью парусного мастера Фому Зайцева, одолжил ему треуголку и камзол, а сам, одевшись попроще, сел рулевым. Присутствуя инкогнито, достоинства не роняешь, а вмешаться можешь всегда.

Берег встретил настороженной тишиною и неизбывным ощущением чужого взгляда, следящего каждый шаг пришельцев. С показной беспечностью расположившись у шлюпки (а на самом деле готовые в секунду схватиться за снаряженные к стрельбе штуцера), матросы смиренно ждали. Фома, ставши на открытом месте примерно в сотне сажен, размахивал пустыми руками и выкрикивал приветствия на всех знакомых языках: раз европейцы плавают в этих водах более двухсот лет, почему бы прибрежным жителям не научиться хоть дюжине самых употребительных слов? Старания мастера оказались не втуне. Раздвинув ветки, выбралась на свет Божий чудная фигура в набедренной повязке, драной жилетке с медными пуговицами и дырявой матросской шляпе, украшенной великолепными страусиными перьями. Персона сия бесстрашно последовала за нашим товарищем к лодке, приподняла нелепый головной убор и произнесла: "Хуедах!" (что значит "добрый день" по-голландски). Грызя отменно крепкими зубами твердый, как наждак, морской сухарь (больше попотчевать было нечем), туземец заговорил: со зверским акцентом, но вполне понятно. Он объвил, что рад встретить таких же белых людей, как он сам (цвет его кожи был, скорее, оливковым), что он хозяин всей здешней земли, а зовут его Яков! Из дальнейшей беседы выяснилось, что перед нами бастард, рожденный местной дикаркой от голландского матроса. Юные годы он провел в услужении в Капштадте, потом вернулся в материнское племя и сделался вождем - вероятно, благодаря украденному в городе огнестрельному оружию. Когда взаимное доверие утвердилось, по знаку "хозяина Африки" вылезли из кустов еще трое или четверо дикарей с ружьями и присоединились к скромной трапезе. Посиделки кончились приглашением в гости, в ту самую деревню, возле которой мы уже побывали днем раньше.

"Morgen", ответил я, отбирая у Зайцева нить разговора. "Завтра утром". Теперь было понятно, что именно захотят получить от нас туземцы. Порох, свинец, возможно - новые ружья: сии товары для них имеют прямо-таки жизненную важность; главное теперь - не позволить им догадаться, что сами мы настолько же сильно нуждаемся в свежем провианте. Для отвода глаз, я завел беседу о покупке слоновой кости и страусиных перьев, в обмен на бусы и кораллы в кусках. О порохе первым должен заговорить покупатель: сие поднимет конечную цену в несколько раз.