Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

– Рано или поздно, с оглядкою или без нее, ум и государственная опытность тех, кто создан управлять миром, возьмут верх над косными предрассудками невежественной массы простолюдинов. Разум всегда одолеет инертную, тупую силу - хотя будущий исход сей борьбы иногда выглядит неочевидным.

– Для меня - так совершенно неочевидным. И в мировом масштабе, и здесь, на Востоке, в особенности. Нежные и прекрасные цветы высокой культуры слишком уязвимы: не успеют они расцвести, как грубый плуг очередного бунта перевернет пласты и похоронит их глубоко под землею, наверх же вынесет всякое дерьмо. Которое тоже послужит удобрением каким-нибудь новым чертополохам...

– О, дорогой Александр! Ваш пессимизм понятен, ибо бесконечные несчастья способны ввергнуть в мрачное расположение духа даже самого мужественного человека. Но поверьте, полоса бедствий позади. Здесь Вы среди друзей...

Слушать сладкоголосое пение бородатой сирены и отвечать на фальшивые уверения в дружбе столь же пустыми любезностями - не требовало ни малейших усилий. Собеседник изображал радушного хозяина; я взаимно поддерживал эту игру, хотя прекрасно понимал, что остаюсь в положении пленника. Минувшей ночью проверил - и убедился, что стража бдит. От мыслей, как бы избыть сей пригляд, отвлекло лишь промелькнувшее в потоке лицемерной элоквенции громкое имя.

Едет 'женераль де Румьянтсов'. С 'великим посольством', призванным окончательно урегулировать итоги минувшей войны, подписать 'вечный мир' и, может быть (чем черт не шутит?), начать переговоры о союзе. По крайней мере, в глазах Бонневаля сей противоестественный альянс выглядел не только возможным, но и весьма желательным. Крепко же их напугал Надир-шах!

– Румянцев? Александр Иванович?! О, это важная персона! Для дипломата, пожалуй, слишком прямолинеен - но притом неглуп. Склонен упорно отстаивать занятые позиции: чисто военная черта.

– Вы не откажете в дружеских советах, если таковые понадобятся в ходе переговоров?

– Консультировать турецкую сторону? Это, друг мой, в некотором роде уже служба.

– Никто не потребует у Вас таких советов, которые могут быть вредны для Российской империи. Напротив: помочь устранить взаимное непонимание, найти пункты общих интересов, всячески содействовать установлению мира...

Ну вот, опять фонтан включил. А вроде человек здравомыслящий и в меру циничный: мог бы уже понять, что громкие фразы на меня действия не оказывают. Или оказывают противоположное.

– Клод, mon ami. Мое участие в какой бы то ни было форме, пусть негласное, о котором русский посол непременно догадается или узнает по своим каналам, способно причинить лишь вред столь желанному для Вас примирению. Императрица настроена ко мне крайне враждебно, и ни один ее подданный не дерзнет уклониться от проявления столь же неприязненных чувств к графу Читтано.

– И Румянцев? Я слышал, вы были друзьями...

– Он правильный генерал: присяга для него выше дружбы. Впрочем...

– Что, Александр?

– Думаю, ничего плохого не воспоследует от нашего с вами обмена мнениями по будущему мирному трактату. Только мне надо ознакомиться с прелиминарными кондициями.

На самом деле, прибытие именно этого посла могло таить в себе ряд труднопредсказуемых возможностей. При безусловной верности Румянцева государыне, он был мне кое-что должен. Может быть, и жизнь. Когда сенаторы дружной чередой сказывали ему смертную казнь за оскорбление величества, я один нарушил единогласие и объявил ссылку в дальние деревни. Как знать, не это ли подтолкнуло Анну к смягчению приговора? С началом турецкой войны, при большом недостатке в способных воевать генералах, опала была снята, и прежний изгнанник быстро занял место, подобающее опыту и умениям. Захочет ли вспомнить старое? Бог весть. Но, во всяком случае, Клоду-Ахмеду об этом эпизоде знать не для чего. Лучше его внимание направить на другое.

К тому же, было дьявольски любопытно: чем, все-таки, закончилась война? Доселе узнать об этом было неоткуда. Бонневаль, по возвращении домой, передал мне через Мавлюда целую кипу бумаг; я глянул - и забыл обо всем на свете. Подлинная дипломатическая переписка! По-французски; большинство документов вышли из канцелярии посла Вильнева.

Оторвался от чтения далеко заполночь, когда глаза совсем отказались видеть. Итак, в отличие от венских неудачников, Россия из войны вышла с прибылью. Не такою, как мечталось, и явно недостаточною, чтобы окупить затраты - но все же... Граница с Крымом прошла по Перекопскому валу; на западе - без перемен, по реке Буг; в Азии - по Кубани, от истока до устья. Статус закубанских черкесов остался мутным: нигде не сказано было, отходят они под султанскую руку или сохраняют вольность. Ногайские улусы попали под власть союзных России калмыков. Хан Дондук-Омбо устроил там знатную резню - впрочем, и сам полуостров, после двукратного набега русских армий и приключившегося морового поветрия, совсем обезлюдел. Чума тридцать восьмого года, поразившая причерноморские страны, далеко превзошла жестокостью обоих противников, вместе взятых. Русские гарнизоны Очакова и Перекопа, турецкие - Ак-Кермена и Бендер в равной степени оказались ее жертвой и вымерли почти полностью. Крепости, частью разоренные, частью просто брошенные, стояли пустыми. В последнюю кампанию Миних перенес действия в Молдавию и, одержав важную победу, полностью это княжество завоевал - но сей успех был обесценен катастрофическим провалом цесарцев и заключенным ими сепаратным миром. Турки, можно сказать, легко отделались: почти все людские и территориальные потери пришлись на владения крымского хана. Из принадлежавшего султану Россия удержала один Таманский остров. Сильно поредевшие полки Ласси занимали также и Керчь; однако возврат этой крепости прежнему владельцу в принципе не оспаривался. Прения шли о сроках ее эвакуации, да еще о нейтрализации приграничных городов и провинций, чтобы отнять угрозу coup de main. Русские требовали нейтрализовать весь Крым, полностью разрушив его крепости и убрав оттуда войска; турки, естественно, не соглашались и выдвигали аналогичные предложения по ландмилицким землям и Гетманщине. То и другое виделось неисполнимым и выдуманным не от большого ума - исключительно затем, чтобы торжественно отказаться от сих претензий при заключении 'вечного мира'. Вопросы мореплавания и торговли тоже отложили на потом: пожалуй, само упоминание их было лишь данью европейской моде, иначе обе державы об этом бы и не вспомнили. Какое дело их величествам до убогих купчишек?!

Гостеприимный мой тюремщик с обещанным обменом мнениями не торопил. И вообще не слишком докучал принужденному гостю. Днями я продолжал вникать в отношения между державами, а по вечерам составлял компанию за ужином ему и тем туркам, коих Бонневалю угодно было допустить в свой дом. Большей частью то были пожилые сановники не самой первой руки, владеющие хотя бы итальянскою речью, более-менее знакомые с жизнью христианских стран и в целом настроенные про-европейски. Иногда визитировали помощники хумбараджи-баши - но, заметив мое отвращение к ренегатам, он стал отдавать больше предпочтения природным османам. Насколько можно было судить по всем признакам, его тактика заключалась в постепенном, едва заметном вовлечении меня в свои дела. Человеку нашей с ним породы просто невмоготу сидеть праздным; на то и был расчет. Сначала любопытство; потом советы; потом помощь; там, глядишь, и полноценная служба.

Утром, когда хозяин дома отправлялся в Хендесхане, сиречь свою артиллерийскую школу, ваш покорный слуга оставался под надзором разговорчивого Мавлюда и столь же любезного, но более сдержанного бошняка Фарука Микулича, исполнявшего должность эконома и следившего, вероятно, не только за мною, но и за своим господином. Похоже, что и Мавлюд был не так прост, как хотел казаться. В чью пользу он шпионил, не знаю: но чужеземца и бывшего иноверца, хотя бы и доказавшего службой верность султану, явно без присмотра не оставляли. Пользуясь случаем, я попросил левантинца об уроках турецкого языка - и получил, с дозволения Бонневаля, благоприятный ответ. Наверно, ему в этом виделся знак моего поворота в желательную сторону; развеивать же сие заблуждение мне не казалось нужным. Равно как посвящать новоявленного ментора в то, что лет тридцать назад уже имел случай учиться оттоманской речи и нуждался теперь только в том, чтобы оную вспомнить. На восторги его по поводу моих быстрых успехов отвечал такими же, по-восточному неумеренными, дифирамбами его учительским талантам, принимаемыми самовлюбленным юношей за чистую монету.

Так проходили дни, затем недели. Добрался, наконец, до турецкой столицы Румянцев с чудовищным обозом в полторы тысячи возов - если у него там подарки здешним вельможам, то в Сибири, наверно, всех соболей перевели. Только теперь последовал деликатный намек, что дальше тянуть с разговором о будущих отношениях держав вроде бы как и неприлично.

– Я готов изложить свои мысли хоть сейчас, ежели Вашему Превосходительству будет угодно меня выслушать.

– Cher Alexander, зачем так официально! Приватная беседа двух старых приятелей... Прикажете подать вина?

– На Ваше усмотрение. Говоря по-приятельски, откровенно, сразу же должен указать, что предполагаемая Вами опасность от воинственного персидского шаха для Оттоманской Порты и Российской империи - далеко не равная. Собственно, для России ее почти что нет, невзирая на близость границ. Какие провинции доступны для нападения персов? Извольте взглянуть на карту. Наиболее уязвима Терская область, вместилище нескольких тысяч беглых сервов и обрусевших горцев, именующих себя казаками, сиречь вольными людьми. Никакими ценностями они не владеют, кроме оружия: у некоторых превосходные и довольно дорогие клинки. Завоевание сей земли во всех отношениях бессмысленно.