Жизнь и мечты Ивана Моторихина

– А у тебя вон - тоже механизм.
– И кивал на старинную швейную машину, которую бабушка качала, как помпу, когда шила.

– Это не механизм, - говорила бабушка убежденно, - это швейная машина.

* * *

Для себя, внутренне, все, что предстояло ему здесь, в Ступине, он сразу определил как ч у ж о е.

Вот сидит он в чужой школе, в чужом классе, на чужой парте, рядом с чужими ребятами, а за столом - чужая учительница: тихий голос, волосы седоватые на пробор, платок на острых плечиках, платьице старое на локтях блестит... В с в о е й бы школе увидел учительницу в таком платьице обязательно пожалел бы. Он всегда остро жалел учителей, у которых непорядок с одеждой или бедность какая-нибудь. Его бы воля - всем учителям новую одежду купил. Но эта - ч у ж а я, так хоть дыры на локтях!

И вот начинается ч у ж о й классный час. И учительница говорит:

– Ребята, у нас новенький в классе, Ваня Моторихин, давайте-ка сегодня послушаем, что у них интересного в фалалеевской школе, как там пионерская работа поставлена.

– Валяй, Ваня!

Это, конечно, самый веселый человек в классе. Вон сидит, у окна, красноголовый - голова круглая, как футбольный мяч. И веснушки у него красные. А уши просвечивают насквозь. Так и кажется: еще немного вспыхнут розовым огнем! Этому много не надо - палец только покажи!

– Ну, Ваня, валяй!

– Федоров! Борис! Помолчи!

Вот именно, помолчи-ка, Боря, слова тебе не давали.

Чего этим, ч у ж и м, рассказывать? Видишь, как встрепенулись, когда Федоров голос поднял! Цирк будет!

Вообще-то, Иван говорить не хотел, стеснялся - чужие кругом, минное поле кругом, не знаешь, где взорвется, кроме разве что Федорова - тот еще слова не услыхал, а уже смехом давится.

– Рассказывай, Моторихин, не стесняйся, - говорит учительница.

– Да не знаю я, про что...

– Про что хочешь. Про свою школу.

– Ну, звезды в честь лучших отрядов зажигаем, - скучно начал Иван, и Федоров откликнулся:

– У нас тоже!

– Фе-до-ров!
– отчеканила учительница.

...Все у Ивана перед глазами сейчас - и как знамя школьное выносят, и как рапорты сдают, а знамя хлопает на ветру, и он тоже подходит с рапортом: "Отряд на линейку построен! Председатель Иван Моторихин!" И с в о и, добрые лица смотрят на него: Тоня - вожатая, Андрей Григорьич, Саша Клопов - из райкома. Он фалалеевский родом, Саша Кнопов, даже сосед Ивану. А ветер такой сильный, что у всех волосы на сторону отлетели и бьются, как живые. У Тони - светлым пламенем, у Андрея Григорьича - кудри спутались и кипят, точно смола, а у Саши райкомовского - тоненькие, белые, чуть не отрываются!

Потом звезду зажигали... Как все это рассказать? Не расскажешь.

– Ваня, ты не молчи, рассказывай, - говорит чужая учительница.

– Давай, давай, Моторкин, а то скучно, - вторит ей Федоров.

– А мы сами зал построили, - со злостью сказал вдруг Иван. Спортивный.

– Ай, врешь!
– откликнулся Федоров.

– Не вру, - сказал Иван и тут же осекся: "Вот она, мина".

– Ай, врешь, - повторил Федоров, и девчонка, сидевшая позади него, прыснула в кулак.

– Федоров!
– укоризненно сказала учительница.

– У нас факельное шествие в День Победы, эстафета по селу бежит, сказал Иван сердито и громко, чтоб Федоров не успел встрять, но уже знал: Федоров свое возьмет.

– Ай, врешь.

– Не вру, - угрюмо сказал Иван и поглядел на Федорова в упор.
– Чего мне врать-то?

– Ай, врешь.

– Федоров, да перестань же!
– взмолилась учительница.
– Рассказывай, Ваня, все очень интересно.

Замолчать бы Ивану и сесть, да что-то нашло на него: ступил на минное поле и - напролом!
– была не была.

– А у нас бал-маскарад под Новый год, тридцать первого декабря, все костюмы шьют...

– И ты?
– Это Федоров. Вроде бы даже удивленно, с завистью.

– И я, - ответил Иван.

– А какой у тебя костюм?

– У меня? Космонавта, - сказал Иван, и сердце его вздрогнуло, когда он произнес это слово. Что-то прекрасное, оранжево-белое, марлевое вспыхнуло в памяти, а над оранжевым - красное, круглое - мотоциклетный шлем, Васьки Белова шлем, отцовского ученика.

– А врешь?
– Новая, удивленная интонация сбила Ивана с толку.

– Правда! Сам шил, красил сам!

– Ай, врешь!
– разочарованно. И взрыв смеха.

Так. Опять мина взорвалась. Иван огляделся. На него отовсюду смотрели глаза, полные веселого ожидания.

– Федоров! Еще одна реплика - и выйдешь вон!

Ну, что ж ты, Моторихин? Совсем бдительность потерял. Кругом мины рвутся, а ты... Замолчать надо. Немедленно. И сесть.

– А у нас классного руководителя нет! Сами...

Тут уж все, не дожидаясь федоровского "ай, врешь", прыснули и выразительно поглядели в сторону своей учительницы - что скажет? Поддел новенький, здорово поддел!

А Ивану и невдомек, что он кого-то поддел. Он правду сказал.

– Правду говорю! Валентина Сергеевна заболела, в город увезли, Андрей Григорьич приходит и говорит: свободных учителей нет, как хотите. Сами управитесь? А я, говорит, вам помогу.

– Как ты сказал, Ваня?
– переспросила учительница и сощурилась на него через очки.
– Класс без руководителя?

– А что такого?
– удивился он в свою очередь.

– Ну знаешь...
– Она с сомнением покачала головой.

– Да не верьте вы, врет он все!
– крикнул Федоров.

Кругом рвались мины.

* * *

На школьном дворе Ивана окружили. Пять человек. Впереди Федоров. Улыбается. Зубы большие, красивые. Только на одном, на переднем выбоинка. Круглая.

– Моторкин, - начал Федоров, - ты где так врать научился? У вас в Фалалееве уроки вранья, да?

"Драка, видно, будет", - печально подумал Иван. Ох, не любил он этого! Но видно, будет драка. Куда денешься...

Промолчал, глядя в упор на федоровский с выбоинкой зуб.

– А что, Моторихин, вы небось и в колхозе не работаете? Тилигенты!

– Почему не работаем? Работаем, - спокойно ответил Иван, обрадовавшись, что разговор пошел более или менее мирный.

– Ну?
– удивился Федоров.
– И деньги зарабатываете?

– Зарабатываем.

– А по сколько?

– А не знаю.

– Как это - "не знаю"?

– Правда, не знаю. Нам на руки не дают.

– Что-о??
– Федоров поражен. И глаза круглые, и рот нараспашку.
– А куда ж их девают, деньги-то?