Жизнь и мечты Ивана Моторихина

На следующий день в школе подходит к нему Тоня - вожатая. "Моторихин, - говорит, - ты очень хорошо вел вчера экскурсию, но зачем ты рассказал эту историю про купол и укротителя?" - "Так было же", - сказал Иван и пожал плечами. Мол, о чем разговор - не понимаю... "Мало ли что б ы л о, - загадочно сказала Тоня, - не обо всем говорить следует.
– И видя, что Иван искренне ее не понимает, добавила: - Это же роняет авторитет школы! Наши ребята лазают на купол, стреляют галок, церковь сожгли... Подумай, Ваня, и сделай выводы..." И чтоб он не очень расстраивался от критики, Тоня мягко потрепала его по макушке.

Оставшись один, Иван задумался: может, и правда авторитет уронил? Но вспомнил крепкие рукопожатия кубинцев и решил: "Загибает Тоня".

* * *

Внизу хлопнула дверь. Иван прислушался.

– Парасковия!
– пропела соседка.

– Тут я!
– откликнулась бабушка и остановила машину.

– Парасковия, матушка, нет ли рисовой крупы, полстакашка?

– Сейчас погляжу.

Заскрипели дверцы буфета.

– Парасковия, а дочка-то в гости приехала? Аль насовсем?

– Кто их знает, Клавдия. Вроде насовсем.

– А что, Парасковия, люди грят, развод у их?

– Людей-то не больно слушай!
– прикрикнула бабушка.
– Мелют всякое! Ты меня слушай!

– Ай-я-яй, вражья сила, - непонятно в чей адрес высказалась соседка.
– Ну, я пошла, спасибо тебе. Из сельпа принесу - отдам.

– Ладно, чего там.
– Бабушка пошла следом за соседкой к выходу и в сердцах шуганула забежавшую в сени курицу:

– Пшла, немытая!

Ивану понравилось, как бабушка отшила соседку. Это по делу. И он так ответит, если что. Пусть не суются, куда не следует.

...А про бассейн он кубинцам вот почему не сказал: постеснялся Андрея Григорьича. Позапрошлый год - только перешел Иван в пятый - директор попросил всех ребят от мала до велика написать свои предложения и мечты: "Какой я хочу видеть школу". Иван тогда и написал про бассейн. Перед тем как раз он ездил с матерью в город и в цветном киножурнале видел этот бассейн - белая кафельная плитка, зеленовато-золотистая вода, цветные флажки под крышей, ребята в разноцветных плавках и - гудит, как баня.

Написал Иван Моторихин про бассейн в таком духе, что иметь его в фалалеевской школе было бы замечательно и даже очень здорово, но, увы, невыполнимая это мечта...

На следующий день Андрей Григорьич собрал ребят в широком коридоре, поднял над головой пачку листков, провозгласил: "Молодцы! Хорошо мечтаете! Давайте теперь думать, за что в первую очередь браться".
– "Стадион! кричат.
– Теплица!.. Стадион!.. Зал спортивный!" - "Тише, тише, остановил Андрей Григорьич, - я предлагаю для начала, что полегче. Например, стадион..."

Стали обсуждать стадион - где, да как, да что... Иван Моторихин все ждал, вспомнит ли Андрей Григорьич про его листок. А потом подумал: "И хорошо, если не вспомнит - только смеяться будут". В эту минуту Андрей Григорьич и говорит: "Послушайте, я вам один листок вслух прочту". И читает моторихинскую мечту про бассейн. Чем дальше читает, тем громче в коридоре смех...

Андрей Григорьич дочитал, поднял руку: "Я не буду называть того, кто это написал. Вы сейчас смеетесь, а зря. Написано-то по делу".

Иван стоял не шевелясь, и кончики ушей его горели. Ему казалось, все смотрят на него, догадались и сейчас начнут хохотать, показывая пальцами...

И когда этого все-таки не случилось, он облегченно вздохнул и с благодарностью подумал про Андрея Григорьича. А тот еще так сказал: "Сейчас бассейн кажется невыполнимой и даже смешной мечтой, но погодите построим стадион, теплицу, потом зал спортивный. Сил наберемся, опыта, в колхозе будем летом работать, разбогатеем, а там, глядишь, и бассейн!"

– Вань!
– крикнула снизу бабушка.
– Слезай, дело есть!

Иван неохотно поднялся с тулупа, оторвался от приятных и грустных воспоминаний. Однако с чердака слезать не торопился. Подошел к люку, свесился:

– Чего?

– А того, что задумался ты, голубок, крепко, - сказала бабушка. Поди-ка, принеси воды да дров наколи.

Пошел, думая о сочинении, которое хочешь не хочешь, а писать надо Можно бы, конечно, составить так: мечтаю, мол, стать летчиком, покорять воздушный океан... Или, скажем, пограничником, защищать нерушимую границу... А лучше бы всего написать правду, да неохота с ч у ж и м и откровенничать.

От бабушкиной избы в огород вела узкая тропка. На полпути к сараю, прямо посреди тропки, рос молодой крепкий дубок. Дубок был двуствольный. Оба ствола выходили из земли рядышком и ровно, как по ниточке, держась друг за друга, шли вверх. Кожа у дубка была здоровая, блестящая. Так и тянуло поднести руку и погладить.

Все деревья кругом давно облетели, и только на дубке держались листья. Словно жестяные, звенели они на ветру.

Поскольку дубок перегораживал тропу, по обе стороны от него вытоптали обход. Тропа вела в конец огорода, к старой обгорелой баньке. Впритык с нею стоял сарай с одним, узким, в ладонь, пыльным оконцем.

Иван вошел в сарай, и сразу охватил его милый запах сухих сосновых дров, березовых веников, ржавого железа. С удовольствием взвесил в руке топор, погладил отполированное ладонями топорище и, прежде чем, крякнув по-отцовски, вонзить топор в первое полешко, повернул его к себе лезвием и попробовал - острый ли. Палец встретился с зазубринами. Иван принялся точить топор.

Лезвие и брусок, едва встретившись, соприкоснувшись, породили мягко-хрупающий звук, и приятно было слушать, как с тихим хрустом шурх-шурх - перетираются какие-то невидимые частицы и загорается свежим блеском закругленное полумесяцем лезвие.

Этот мягкий хруст что-то напомнил Ивану, какую-то картину, случай, день, час... Шурх-шурх...

Оттачивая топор, Иван вслушивался в его шершавую песню и напрягал память. Что?.. Где?.. Когда?..

И внезапно увидел. Вот он сидит в классе, у окна, и слышит там, за окном, этот равномерный звук - не хруст, не звон, а хрусткий звон, хрустозвон... Шурх, шурх - и звоночек в конце. "Большой топор точат", подумал тогда Иван, но в окно не заглянул, потому что в эту минуту Андрей Григорьич развязывал на столе узел - старенькую скатерть с бахромой...