Жизнь и приключения чудака

– Это твой, - ответила Надежда Васильевна.
– Я же тебе его подарила. И впервые добавила слова, не имеющие прямого отношения к отъезду: - Ведь это самый веселый крокодил в мире, пусть он живет с тобой.
– Вновь вскинула виолончель на плечо и подняла чемодан.
– Ну, не поминайте лихом...
– И снова замолчала, она явно ждала от нас каких-то слов.

– Давайте я вам помогу, - сказал я и, не дожидаясь ее согласия, подхватил чемодан и выволок на лестничную площадку.

Я решил их оставить вдвоем, - может быть, им надо о чем-нибудь поговорить в последний раз. Вызвал лифт. Стою, жду.

Наконец она вышла.

Ничего у них, видно, не получилось: лицо у нее было по-прежнему строгое, губы крепко сжаты, а глаза совсем почти закрыты, словно ей не мил был белый свет.

– Дальше не провожай, - сказала Надежда Васильевна, - я сама, - и захлопнула дверь лифта.

Я ворвался обратно в пустую комнату и сделал вид, что мне ужасно нравится все то, что сейчас произошло, что случилось нечто веселое. Я стал прыгать, дурачиться, схватил Наташку за руки, кружил ее и кричал.

Потом мы оба с хохотом упали на пол.

– А Малыша все равно не будет, - вдруг сказала Наташка.

– Будет, - уверенно ответил я и таинственно добавил: - Я его найду.

– А как?

– Это секрет.

– Смотри, - сказала Наташка, - я буду ждать.

Она встала, подошла к крокодилу, наступила на него ногой и выпустила воздух. И прекрасный, веселый крокодил превратился просто в кусок резины. После этого его жалкие останки она запихнула под шкаф.

Теперь от Надежды Васильевны в комнате ничего не осталось.

Нет, остались еще цветы. Свежие, вымытые, вновь ожившие, они стояли в большом стеклянном кувшине.

"Как можно не любить цветы! Это все равно, что не любить землю", услышал я глубокий и ровный голос Надежды Васильевны. И готов был оглянуться - мне почудилось, что она стоит в дверях. Но я знал, конечно, что ее там нет. И мне стало горько от того, что я должен был разочароваться в ней. Лучше бы я ее не знал...

И тут вбежал дядя Шура! Он, видимо, невероятно торопился, потому что вошел в комнату в необычном виде: пальто нараспашку и шарф торчит из кармана... Но, как видите, не успел.

Дядя Шура быстро обошел все комнаты, не снимая пальто, словно надеялся еще настигнуть Надежду Васильевну. Даже заглянул в непривычно пустой шкаф. Постоял, помолчал. И пошел к выходу, к двери, на улицу, не взглянув на нас.

Я еще ни разу не видел у него таких испуганных глаз и такого выражения лица.

– А ты не будешь обедать?
– успела крикнуть вдогонку Наташка.
– У нас есть суп и котлеты.

– Спасибо, - ответил дядя Шура.
– Мне не хочется.
– И, заглушая свои слова, хлопнул дверью.

Хлопнула дверь лифта.

Фигура дяди Шуры пересекла двор и скрылась.

Наташка вопросительно уставилась на меня.

– Ничего, - успокоил я ее, - у нас, у взрослых, так бывает.

Именно в тот день, когда я рассказал Кольке-графологу историю дяди Шуры и Надежды Васильевны, мы их встретили около метро.

Мы возвращались после неудачных поисков Малыша. Обошли, можно сказать, всех собаководов дома, в котором должен был жить Малыш со своим новым хозяином, но успеха не добились.

Сначала мы попали в квартиру, которая была не заперта, и легкомысленно вошли в нее, а вышли... только через час. Потому что, когда мы обнаружили, что в ней нет людей и хотели выйти, то нам загородила дорогу овчарка и не давала двинуться целый час. Непонятно, зачем только люди держат в домах таких злых собак!

Мы сидели смирно, сложив руки на коленях, и Колька излагал мне свой план нашего освобождения. Он предлагал рывком броситься к тахте, сдернуть с нее одеяло и набросить собаке на голову.

Как видите, план был прост, но Колька предлагал, чтобы выполнил его я, а я ответил, что уступаю ему, поскольку это его план. А он процедил, не разжимая губ, чтобы не злить овчарку раньше времени, что не может один человек и придумывать и выполнять, что должно быть разделение умственного и физического труда.

Так мы спорили до тех пор, пока не вернулась хозяйка квартиры.

А потом мы попали к старику. У него были две собачонки, и он держал их на руках. Когда он узнал всю нашу историю и то, что пропал Малыш, и то, что Наташка от переживания заболела ветрянкой, то страшно забеспокоился, что его собаки могут заразиться ветрянкой.

И вот после этого, когда мы с Колькой, усталые и злые, покупали бублики около метро, чтобы немного утешить себя, я увидел дядю Шуру. Я хотел к нему подлететь, но в последний момент узнал его собеседницу и поспешно затормозил. От неожиданности я подавился бубликом и закашлялся: ведь дядя Шура беседовал не с кем-нибудь, а с Надеждой Васильевной!

Колька-графолог, чтобы остановить кашель, ударил меня изо всех сил по спине. После этого я снова обрел дар речи и прошептал:

– Вон стоит дядя Шура.

– И она?
– догадался Колька.

Я кивнул.

– А я-то думал, что дядя Шура успокоился и она навсегда исчезла из нашей жизни!

– Простак, - ответил Колька-графолог.

Они стояли друг против друга, и между ними возвышалась ее виолончель. Они попеременно, а иногда и одновременно поддерживали ее: то Надежда Васильевна, то дядя Шура, то вместе, и тогда их руки сталкивались.

Прохладный ветерок трепал полы ее расстегнутого пальто и так же трепал волосы на непокрытой голове. Но она ничего этого не замечала, внимательно слушала дядю Шуру и показывала всем своим видом необычайную нежность к нему. Он заботливо застегнул ей пальто и поднял воротник. Когда он подымал ей воротник, она успела прижаться щекой к его ладони.

– Ловка!
– Колька-графолог жевал бублик и ехидно поглядывал на меня: А твой хирург расквасился.

Наконец Надежда Васильевна нехотя вскинула виолончель на плечо, и они разошлись.

Дядя Шура прошел мимо меня, не заметив. До меня ли ему: он не видел никого и ничего. Наскочил на какую-то женщину, извинился. Радостная улыбка не сходила у него с лица.

– Ну, - Колька-графолог подтолкнул меня, - надо действовать.

– Хорошо, - послушно согласился я.
– Сейчас я ей все объясню.
– Я угрожающе сунул бублик в карман, как будто это пистолет, и устремился в погоню за Надеждой Васильевной.