Жизнь и приключения Лонг Алека

Видно, ему очень не хотелось стоять вахту и отпускать Алексея одного в город.

Чибисов посидел в кубрике. Все свободные от вахт давно сошли на берег. У большинства моряков здесь были знакомые, выходцы из Латвии. Иные шли в бары — выпить, а если не хватит денег, то и получить кредит до следующего прихода в Лондон. Молодые искали приключений на темных припортовых улицах.

Чибисов слышал, как на полубак поднялся Пеструхин, пробил три двойные склянки. Семь часов. Петька заглянул в кубрик. Увидя сидящего за столом Алексея, присвистнул:

— Еще не ушел? Передумал?

— Сейчас ухожу, — сказал Алексей, вставая.

— Ну и дурак! Погода — хороший хозяин собаку не выгонит, а он гулять собрался.

Алексей зашел в подшкиперскую. Лобода был там, прилаживал деревянную ступеньку к штормтрапу.

— Я пошел, Василий Васильевич…

— Добре. Самое время. Все помнишь?

— Все.

Алексей помахал рукой Пеструхину, спустился с трапа. Петька показал ему фигу. Пройдя проходную, в дверях которой стоял высоченный полисмен в синем мундире и синей суконной каске, Алексей очутился на пустынной улице.

Пройдя несколько кварталов, Алексей вышел на длинную Комэршиэл-роуд. Стемнело. Фонарщик с лесенкой на плече зажигал газовые фонари. По этой улице надо было пройти влево, а там спросить, где находится Виктория-стрит. «Каждый покажет», — сказал ему боцман. Алексей так и сделал. Пройдя немного, он остановил какого-то англичанина и попросил показать путь. Хотя английский язык Алексея заставлял желать лучшего, — он изучал его только самостоятельно дома и в мореходной школе, — прохожий понял, чего он хочет, и, вежливо приподняв котелок, попросил следовать за ним: он идет в ту же сторону. Скоро они вышли на узенькую улочку, сплошь застроенную двухэтажными домиками с палисадниками.

— Это здесь, — сказал англичанин, снова приподнял котелок и повернул обратно.

Алексей без труда отыскал дом восемнадцать. Он ничем не отличался от соседних. Такой же двухэтажный, с палисадником перед фасадом. Алексей поднялся на две ступеньки вверх, позвонил. Долго не открывали. Потом Алексей услышал шаги, щелкнул замок, и его впустили в освещенную прихожую. Человек, открывший дверь, был худ, высок, черноволос, на носу пенсне. Он пристально разглядывал Алексея, ожидая, что тот скажет.

— Я пришел от Кочеткова, — по-русски произнес Чибисов.

Черноволосый улыбнулся, протянул руку:

— Ну, здравствуйте, товарищ. Мы уже заждались. В порту нам сообщили, что ваш пароход ожидали вчера.

— Шторм задержал, а то пришли бы вовремя.

— Пойдемте наверх. Для вас все приготовлено. Я знаю, что времени терять нельзя.

На второй этаж вела витая деревянная лестница. В маленькой, уютно обставленной комнате хозяин, извинившись, оставил Алексея одного, сказав, что сейчас принесет чемодан.

Вскоре он вернулся, держа в руках большой блестящий чемодан.

— Тяжеловат. Тут два брезентовых мешка с литературой. Сделали, как просили в прошлый раз. — Пошли, — сказал он, пропустив Алексея вперед. — До свидания. Успеха вам во всем.

Дверь распахнулась, и Алексей остался на улице один. Чемодан действительно оказался тяжелым. Надо нанимать фиакр. Дотащив свою ношу до Комэршиэл-роуд, Алексей остановился под фонарем. Он вынул из кармана часы. Четверть десятого. Надо торопиться. На улице ни души. В отдалении хрипло пел пьяный. К счастью, показались фонари приближающегося фиакра. Алексей вышел на середину улицы, поднял руку. Экипаж остановился. Кучер в цилиндре, с длинным бичом в руках, подозрительно поглядел на Алексея, когда тот назвал портовый район. Вероятно, в такую пору фиакры ездили туда редко, но, увидев чемодан, назвал непомерную цену. Алексей не стал торговаться.

Не доезжая до проходной, он расплатился с кучером и, приготовив шиллинг для полицейского, как учил боцман, зашагал в порт. «Бобби» вышел ему навстречу, покосился на чемодан, получил от Алексея монету и, повернувшись спиной, показывая этим свое полное равнодушие к тому, что несет матрос, ушел в будку.

Причал, где стояла «Бирута», был погружен во тьму, если не считать двух фонарей, стоящих в отдалении, да закопченной керосиновой лампы с круглым стеклом, привязанной у трапа. Стараясь держаться подальше от стенки, Алексей выбрал штабель с метками, покрытый брезентом, сел около него на чемодан и принялся наблюдать за пароходом. Отсюда хорошо видны трап, площадка и кусок надстройки. Алексея же заметить было невозможно, — его скрывала темнота. На «Бируте» пробили склянки. Десять. Алексей слышал, как стучит его сердце, нервы напряглись до крайности. Вот сейчас он начал волноваться. А что, если боцман не сумеет убрать Пеструхина от трапа? Или случится что-нибудь непредвиденное? Как тогда поступать? Везти чемодан обратно? Или спрятать его в порту? Возникали десятки вопросов, которых они с Лободой не предусмотрели. Да всего и не предусмотришь. Боцман не появлялся. Волнение с еще большей силой охватывало Алексея. Неужели что-нибудь случилось?

Наконец на палубе раздались негромкие голоса. Алексей прислушался. Говорил боцман. Алексей сразу узнал его бас. А вот тонко засмеялся Пеструхин. Что они говорили, разобрать было нельзя. Прошло еще минут пять. На площадку парадного трапа вышел боцман, помахал кепкой. Пора! Алексей схватил чемодан, добежал до трапа, быстро поднялся и, не говоря боцману ни слова, пошел в подшкиперскую. Поставив чемодан, прикрыл дверь и хотел юркнуть в кубрик, но увидел Пеструхина, стоящего у бачка с водой с кружкой в руках. Матрос ухмылялся.

— Я все видел, — тихо сказал он. — Значит, с драконом спаровался, салага…

9

Тина Подгоецкая вернулась в Ригу в середине лета. Приехала на каникулы. Она очень повзрослела за зиму, выглядела совсем барышней, носила высокую прическу, длинную юбку, лакированные туфельки на каблучке. Тина училась на Бестужевских курсах.

Владимир Николаевич Подгоецкий и его жена Ирина Сергеевна одобряли желание дочери учиться дальше. Вся передовая интеллигенция Риги много говорила об эмансипации женщин и недавно открывшихся в Петербурге курсах Бестужева. Туда стремились поступить дочери из самых образованных семей. Это было модным.

Правда, в глубине души Владимиру Николаевичу эта затея представлялась несерьезной. Не будет же его Тина учительницей в какой-то народной школе. Нет, конечно. Наверное, скоро выйдет замуж за знакомого молодого инженера, родит детей и станет их воспитывать… Но ничего плохого в курсах он не находил. Дочь станет образованнее, только и всего.

Тина переехала в Майоренгоф, где Подгоецкие снимали дачу. Лето выдалось отличное. Пляж был переполнен. Дачники наслаждались. По всему берегу, прямо из воды, торчали плетеные корзинки-купальни с приделанными к ним специальными колесиками. На них загорелые молодые люди и служащие пляжа вывозили дам в полосатых костюмах «джерси» на глубину. Господа посолиднее, в кремовых брюках, соломенных канотье, с биноклями в руках, сидели на скамейках и разглядывали купальщиц. Вот тут-то и встретилась Тина с Буткевичем.

Проучившись год в Юрьеве, Марк приехал на лето к родителям и почти ежедневно ездил на майоренгофский пляж купаться. Он подплыл к Тине, когда она, подпрыгивая, визжала в воде, и, улыбаясь, сказал:

— Какая трусиха! Ведь вода совсем теплая. Ба, да это Тина Подгоецкая, моя первая юношеская любовь. Уж теперь-то мы познакомимся наверняка.

Тина хотела рассердиться за такое развязное начало, но Марк так мило подтрунивал над нею, что девушка тоже начала смеяться.

Когда молодые люди вышли из воды, то уже чувствовали взаимную симпатию. Они выбрали место за песчаным холмиком — он закрывал от ветра — и растянулись на горячем песке. Марк, загорелый, с вьющимися волосами, ослепительной улыбкой, нравился девушкам. Он знал это, а сейчас особенно старался произвести на Тину впечатление. Непрерывно острил, отпускал едкие замечания о купающихся мужчинах, давал шутливые характеристики проходящим мимо дамам. Марк казался Тине непосредственным и искренним.