Жизнь и приключения Лонг Алека

— В нем чувствуется сила, — сказала она подруге.

Теперь, проходя мимо сада реального училища, Тина, заметив кого-нибудь из своих поклонников, гордо поднимала голову и шествовала с неприступным видом, не глядя на ограду.

В этот зимний день Чибисов с Вольдемарсом Скундрой прохаживался по заснеженному саду, украдкой поглядывая на улицу. Может быть, пройдет Тина. Мальчики сделали несколько кругов и остановились у красноносого снеговика.

— Ты смотри, что наши комары соорудили, — восхищенно сказал Вольдемарс. — Как они только сумели сложить такую громадину? Я бы…

Он не успел закончить фразы, как у снеговика появился Марк Буткевич с товарищами.

— Вот это да! — закричал он. — Похож на нашего директора Хальбкугеля. Верно? — повернулся он к друзьям. — Вот только нос и уши не его.

Буткевич выдернул морковку и сбил уши.

— Не смей! Не трогай! — бросился к нему один из приготовишек, маленький, в башлыке, с ранцем за спиной. Он сжал кулаки и стоял перед плотным Буткевичем с твердым намерением защитить своего снежного человека. Остальные мальчишки отступили и принялись лепить снежки.

— Брысь! Ишь ты, Микеланджело какой выискался! Брысь отсюда! — засмеялся Буткевич и несильно хлопнул мальчишку перчаткой по носу. В него полетел град снежков. Один больно угодил в лицо. Марк рассердился. Война была объявлена.

— Ах вы так?! — заорал Буткевич. — Так получайте!

Он толкнул снежного человека. Отскочили голова и рука С метлой.

— Не трогай! Не ты делал! — закричал маленький реалист.

Тогда Буткевич натянул ему башлык на глаза и толкнул в снег. Но мальчишка поднялся, бросился на обидчика. Он уже ревел, сквозь слезы повторяя: «Не смей! Не смей, не ты делал!» — и молотил кулаками по животу Буткевича: до лица ему было не достать. А Марк под хохот товарищей толкал малыша в снег. Так повторялось несколько раз. Мальчишка остервенел. Это уже перестало походить на забаву. Маленький самоотверженно наскакивал на большого. Он что-то кричал, плакал, но не отступал.

Наконец Буткевичу надоела игра, он схватил мальчишку за шиворот, наклонил ему голову и, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе!» — принялся «кормить» его снегом. Ногой он толкнул снежного человека. Тот совсем развалился.

Лешка и Вольдемарс стояли молча, наблюдая за резвившимся Буткевичем, но когда Марк начал мучить мальчишку, Чибисов не выдержал.

— Хватит. Отпусти его, — тихо сказал Лешка, подходя к Марку.

Буткевич разжал руки и удивленно взглянул на Лешку:

— И ты здесь, Чибис? Тебе-то какое дело? Мотай отсюда, а то как бы чего не вышло…

Мальчишка, воспользовавшись свободой, убежал к своим. Приготовишки не приближались, но и не расходились, с интересом наблюдая за тем, что произойдет дальше. Чибисову не хотелось драться.

— Свинья ты. На слабых нападаешь, — проговорил он и, повернувшись к Марку спиной, пошел к воротам. За ним, удивленный таким мирным исходом ссоры, шел Скундра.

— Что, испугался? Сдрейфил? — закричал Буткевич вслед Лешке.

Лешка не обратил никакого внимания на эти выкрики, на смех реалистов. Он вышел из сада, пожал руку Вольдемарсу — тот жил в противоположной стороне — и повернул за угол. На душе у него было скверно.

«Зачем Марк это сделал? — думал он. — Зачем развалил снеговика, накормил малыша снегом, поиздевался вдоволь?.. Зачем? Потому что сильный, знал, что те ответить не смогут… Надо было все-таки ему рожу набить».

Чибисов неторопливо брел по узким рижским улочкам. Мимо проезжали маленькие извозчичьи санки. На них важно восседали хорошо одетые господа и дамы. Наверное, было так приятно прокатиться по первому снегу. Санки появились только сегодня.

Лешка взглянул на большие позолоченные часы, свисавшие на кронштейне у ювелирного магазина Альбрехта. Они показывали половину пятого. Время позднее. Обычно он возвращался домой на час раньше. Все этот первый снег! Лешка решил зайти за отцом на службу. Тот кончал в пять часов. Пойдут домой вместе. Может быть, заглянут по пути в знаменитое кафе Шварца и отец купит марципаны, которые так любит Лешка. Наверное, купит. Он всегда так делает, когда Лешка заходит за ним.

Вообще, Лешке нравилось бывать в брокерской конторе^[2] Нудельмана. Отец служил там во фрахтовом отделе. Помещалась контора на Известковой, одной из самых шикарных и богатых улиц Риги. Короткая и неширокая, она сверкала витринами магазинов. Чего-чего тут только не продавалось! Тончайшее дамское белье, мужская одежда, французская парфюмерия, золото, бриллианты… Только поглядеть на всю эту роскошь доставляло удовольствие. За зеркальными стеклами витрин стояли мужчины с усиками, одетые во фраки, спортивные костюмы, смокинги, и, опираясь на дорогие трости, «беседовали» между собой. Восковые красавицы с тонкими прозрачными руками купались в разноцветных кружевах или застывшим взглядом глядели на дорогие меха, разложенные перед ними. Почти каждый месяц витрины обновлялись: хозяева выставляли новые товары, одевали манекены в другие костюмы. А Лешка любил эти восковые фигуры.

Старик Нудельман, хозяин брокерской конторы и двух пароходов, ценил Чибисова-старшего. Иван Никандрович отлично владел двумя языками, раньше плавал штурманом на судах, побывал во многих странах и потому в деталях знал все, что касалось пароходов, грузов, ремонта, страховки. Когда совершались сделки с иностранными судовладельцами, Нудельман всегда приглашал принять участие в них и Чибисова.

Для того чтобы найти контору Нудельмана, нужно было дойти до большого гранитного дома в конце Известковой, подняться на две ступеньки вверх, толкнуть тяжелую дубовую дверь со львиными головами и медными кольцами. Посетитель попадал в обширную приемную с креслами, столиками, устланную красной ковровой дорожкой. Там его встречал швейцар Круминьш, в ливрее, в фуражке с золотой лентой, и почтительно провожал в кабинет к хозяину или в помещение, где за длинным застекленным барьером с окошечками работали служащие конторы. За таким окошечком с надписью «Фрахты» сидел Иван Никандрович.

Когда Лешка приходил к отцу, он обычно просовывал голову в окошечко, тихо говорил: «Папа, я пришел» — и уходил в приемную, где садился в кресло и принимался перелистывать красочные рекламные проспекты судоходных компаний или английские журналы. Все здесь было мило его душе. На стенах висели фотографии разных пароходов, карта мира с разноцветными путями кораблей, в углу на высокой тумбочке стояла бронзовая скульптура, изображавшая рыбака в зюйдвестке, с фонарем в руке, а в застекленном специальном шкафу помещалась большая модель парохода Добровольного общества. Лешка мог часами разглядывать эту модель. Все у нее было сделано как настоящее. Якоря, кнехты, шлюпки и даже штурвал… Крохотное, но здорово сделано!

Лешке нравилось наблюдать за иностранными моряками, чаще это бывали солидные капитаны судов, неторопливо ведущие разговоры на английском языке. Они нещадно дымили трубками, сигарами, папиросами, и потому в приемной всегда висело голубоватое облачко душистого медового дыма.

Швейцар Круминьш, бывший боцман с парохода Нудельмана, знал Лешку. Когда не было посетителей, старик охотно разговаривал с ним.

— Ну, как дела есть? — спрашивал он. — Получил Двойка? Хе-хе… — Потом начинались бесконечные рассказы о плаваниях. Круминьш много плавал на иностранных судах.

— А на каких лучше всего было? — спрашивал заинтересованный Лешка.

— Я тебе по секрету сказал. Никому не говори, — хитро подмигивал боцман. — На каком лучше, не знаю, а вот на каком хуже… На наших тоже не сахар был. А в общем, матросу везде хуже.

По рассказам Круминьша выходило, что морская работа самая тяжелая, неблагодарная и плохо оплачиваемая.

— Это не есть настоящее дело для простой человек. Если ты, конечно, капитан или старший механик, тогда можно набить карман. А матрос?.. Матрос нет. Ну, кое-что на контрабанде зарабатывали. Деньги не держались. Пропивали всё. Как придешь в порт после моря, и пошло…