Жизнь и реформы

Концепция «общеевропейского дома» затрагивала и диалектику отношений СССР — Северная Америка — Европа. Конфронтационность между СССР и США вызывала у европейской общественности и политиков тревогу, предпринимались усилия даже выступать в качестве посредника. Но как только появлялись признаки взаимопонимания между Москвой и Вашингтоном, натовская Европа начинала «хмуриться», шли предостережения против «сговора сверхдержав».

Требовалось немало усилий, чтобы развеять у европейцев эти подозрения, убедить, что мы далеки от попыток заключать сверхдержавный кондоминиум, равно как оставить на обочине «общеевропейского дома» США и Канаду. Конечно же, мы сознавали, что это было бы нереалистической политикой. Более того, считали, что надо использовать в Европе то, что уже сделано в оздоровлении советско-американских отношений. Без этого трудно было бы рассчитывать на европейское сотрудничество. И наоборот — без содействия Европы едва ли можно было добиться новых подвижек в отношениях между СССР и США.

Разумеется, для нас были неприемлемы геополитические доктрины, рассчитанные на изоляцию СССР. Такой итог просматривался, между прочим, в тогдашних выступлениях Генри Киссинджера. По его рецептам, когда речь идет о военно-стратегических реалиях, нужно рассматривать Европу как целое от Атлантики до Урала. А вот когда дело касается экономических, научно-технических, культурных связей — одним словом, гражданского, созидательного аспекта «общеевропейского дома», то в него можно «поселить» страны Восточной Европы, но не пускать Советский Союз. С этим мы, конечно, не могли согласиться, и я об этом прямо говорил в своих публичных выступлениях и в беседах с зарубежными деятелями, в том числе с самим Киссинджером.

Венская встреча: новые перспективы

Так, по кирпичику, я продвигал идею «общеевропейского дома». В этом контексте нельзя не сказать об особом значении Венской встречи СБСЕ. Начавшись в ноябре 1986 года, она пришла к финишу в начале 1989 года с позитивными результатами. Знаменательное совпадение: итоговый документ в Вене был согласован день в день три года спустя после моего выступления с программой безъядерного мира. Значит, не была она ни утопией, ни агиткой.

Венский мандат вывел на переговоры по обычным вооружениям и вооруженным силам в Европе, а также на переговоры по мерам укрепления доверия и безопасности. Мы продемонстрировали серьезность своих разоруженческих намерений, пойдя на существенные односторонние меры. И что не менее важно — готовность рассматривать проблему прав человека как неотъемлемый элемент европейского процесса.

Принятый в Советском Союзе принцип разумной достаточности в вопросах обороны целиком вписывался в нашу концепцию «общеевропейского дома». Выработка этой доктрины была делом непростым. Два фактора соединялись психологически в один узел. С одной стороны, забота (и тревога) о надежном мире — народ помнил 1941 год. С другой — невозможность по-настоящему оздоровить экономику без резкого сокращения военных расходов.

В марте 1989 года там же, в Вене, во дворце Хофбург, начались переговоры по обычным вооружениям в Европе. Самым важным мы считали не допустить модернизации любого оружия. Иначе все было бы обесценено, доверие, приобретенное с таким трудом, разрушено.

Венский мандат существенно помог придать нашему диалогу с западноевропейскими государствами более конкретный характер.

— Вы, — говорил мне Миттеран осенью 1988 года в Москве, — выдвинули идею «общеевропейского дома». Прекрасная формула! Но как действовать для ее претворения, как не стимулировать замкнутость в региональном масштабе, а, наоборот, содействовать более интенсивной увязке интеграционных процессов и на Западе, и на Востоке Европы?

Я поддержал идеи французского президента: общеевропейскую программу действий в вопросах окружающей среды, присоединение к научно-техническому сотрудничеству европейских государств, к проекту «Эврика».

Президент считал возможным начать переговоры о сокращении ядерных средств малой дальности после того, как будет решена проблема более мощных видов ядерного оружия. Что касается обычных вооружений — к этой проблеме у Миттерана чувствовался большой интерес, — он согласился начать переговоры на уровне министров иностранных дел после завершения Венской встречи СБСЕ. А через какое-то время, когда определится ход этих переговоров, созвать и предлагаемое нами совещание на высшем уровне. Я сказал, что это не противоречит нашему предложению. Мы не торопились со сроками такой встречи.

Обнадеживающий разговор по интеграционной проблематике был у меня с премьер-министром Италии Де Мита в октябре 1988 года. Как же нам строить «европейский дом», задал я вопрос, имея в виду модные тогда планы военной консолидации западноевропейского союза. Неужели опять сначала разделяться, а потом ломать забор для рукопожатий? Если объединение в экономической и военной областях будет носить жесткий, замкнутый характер, то что станет с общеевропейским процессом? Мы предлагаем сотрудничество и между СЭВ и ЕЭС, и на двусторонней основе.

Общеевропейский процесс значительно поднял роль нейтральных государств Европы. В этой связи для меня значительный интерес представляла беседа с премьер-министром Австрии Враницким. Мы согласны были в том, что европейцы проходят чрезвычайно важный этап своей истории. Для успеха нужна перспективная и реалистическая политика. Желание каждого народа сохранить свой суверенитет — реальность. Наличие Восточной и Западной Европы, которые должны сосуществовать на основе свободы выбора, неприменения силы, взаимного уважения и полезного сотрудничества, — еще одна реальность. И само стремление всех европейцев сближаться, иметь надежную перспективу на будущее — это тоже реальность.

Мне импонировала четкая позиция Враницкого: военно-политическая или экономическая замкнутость Западной Европы крайне нежелательна, этому надо всячески противодействовать.

Говоря об импульсах, которые вывели европейский процесс на новый уровень, не могу не упомянуть своей первой встречи с Гельмутом Колем осенью 1988 года. Ниже я расскажу о ней подробно, сейчас же хочу отметить следующее. Возникшее тогда «с ходу» доверие друг к другу, видимо, объяснялось тем, что он, как и я, связывал свою «политическую карьеру» не просто с установлением добрых отношений между народами наших стран, а с достижением мира во всей Европе. Эмоционально воспринимал это как проблему своей личной жизни, будущего своей семьи, детей. Я подумал — такой вот контакт на уровне ведущих государственных деятелей Запада и Востока (не только с Г.Колем, а и с другими крупными политиками) свидетельствует, что «холодная война» уходит в прошлое.

Великобритания: начало трудного диалога

С конца 70-х годов правительство Великобритании возглавляла лидер консервативной партии Маргарет Тэтчер. Она пришла к руководству под лозунгами урезывания социальных программ, свертывания государственного вмешательства в экономику, поощрения частного бизнеса. В мире поднималась неоконсервативная волна, и одним из главных ее проявлений стал феномен «тэтчеризма». (Позднее этот термин уступил место в статьях экономистов «рейганомике».)

Новому премьеру удалось поправить положение в британской промышленности, остановить падение ее конкурентоспособности на мировых рынках. Консерваторы чувствовали себя, так сказать, на коне, получив на выборах 1983 года вотум доверия на второй срок. Ощущение назревающих перемен на международной арене носилось в воздухе.

Поездка в Лондон в декабре 1984 года дала возможность ощутить эти нарождающиеся настроения и подтвердила мои собственные ощущения. Я почувствовал и желание госпожи Тэтчер использовать нашу встречу, чтобы «прощупать» возможность появления новых тенденций в советском руководстве. Судя по некоторым ее публичным высказываниям, она даже считала, что Англия помогла и в Советском Союзе, и в мире лучше понять личность Горбачева. Расчетливый политик ничего зря не делает.