Жизнь и смерть Арнаута Каталана
Шрифт:
Иоанна осудили уже при пустом зале. Выслушав смертный приговор, оба "совершенных" обнялись и обменялись долгим поцелуем. Глядя на этих лобызающихся мужчин, одного как бы сияющего, другого завшивленного, в расчесанных язвах, Каталан вдруг ощутил дурноту.
Им связали руки и, угрожая толпе оружием, провели по улице до кафедрала Сен-Этьен, где размещались епископская резиденция и городская тюрьма – более надежная, чем инквизиционная.
Город шумел и волновался.
Каталан и Пейре следовали за осужденными, а со всех сторон их тесно окружала стража. Иоанн вопил, не переставая:
– Я добрый
В монахов летели комья грязи и отбросы, а пожелания так и сыпались:
– На костер псов Доминика!
– Содрать с них кожу!
– Сжечь их осиное гнездо!
– Распять их!
– Разрезать их на куски!
Каталан крикнул брату Пейре:
– Сейчас полетят камни!
Брат Пейре широко и зло улыбнулся.
– Тогда умрем как святой Этьен!
Оба расхохотались, так что даже Иоанн на мгновение замолчал и поглядел на монахов как на сумасшедших.
Еле добравшись до собора Сен-Этьен и заточив пленников в надежную тюрьму, оба доминиканца остались в резиденции епископа, поскольку выходить на улицу сейчас представлялось опасным.
Прежний тулузский епископ Фалькон умер за несколько лет до этого и был похоронен в часовне аббатства Гран-Сельв, недалеко от Тулузы; новый носил то же имя, что и тулузский граф – Раймон, но не отличался ни силой характера своего предшественника, ни боевитостью своего тезки. Тем не менее он дал братьям проповедникам вполне здравый совет не приводить приговор над еретиками в исполнение, поскольку в таком городе, как Тулуза, это может привести к разрушительному бунту.
Таким образом лишь наутро после памятного заседания трибунала Пейре и Каталан вернулись в свой монастырь. Брат Пейре сразу засел писать отчет о происшедшем; Каталан же отправился в сад и там уселся возле колодезя, бездумно глядя на грядки, покрытые уже нежной зеленью всходов. А потом он как-то вдруг, сразу, увидел, что рядом с ним сидит еще один человек, и был этот человек Каталану знаком.
И сказал ему Каталан:
– Как вы прошли сюда, мастер Менахем?
Удивительным показалось Каталану только это; все же прочее – и то, что за все эти прошедшие годы старый иудей ничуть не изменился, и то, что, мертвый, он вновь оказался среди живых, – почему-то ничуть Каталана не озадачивало.
– Ты, никак, не рад мне, Арнаут Каталан? – спросил мастер Менахем.
– Рад, – неуверенно отвечал Каталан. – А вы разве не сердитесь, мастер Менахем, за то, что я обокрал вас?
– Не сержусь, – хмыкнул старый иудей. – Наследники мои от этого никак не обеднели; ты же не употреблял мои снадобья во зло.
– У нас с братом Фомой тут хороший огород, – похвастал Каталан бесхитростно. – Мы посадили в нынешнему году и салат, и красную капусту, а на тех грядках у нас майоран и петрушка.
– Молодцы, – похвалил мастер Менахем. – А ты, как я погляжу, стал суров к инаковерию?
– Ни евреев, ни сарацин мы не трогаем, пока те не совращают в свою веру католиков, – сообщил Каталан.
Мастер Менахем вздохнул.
– Молодец, – повторил он рассеянно. – Говорит мудрейший Абрахам бен Эзра: "И станет он убийцей и склонным к угнетению других; и будет он гневлив и лжив; и будет он палачом,
склонным к печали; и будет он решителен; и станет он привержен чести; и люди станут следовать за ним на путях его"…– Это он все обо мне говорит? – удивился Каталан.
Еврей не ответил. Пожевал губами в бороде и молвил неожиданно:
– Помнишь, Каталан, ты все хотел вызнать, что такое "палач с Кораном в сердце"?
– Я не желаю вас слушать, господин! – вскричал Каталан. – Зачем вы пришли? Зачем вы меня смущаете?
– А? – Старый еврей обратил на своего бывшего слугу ясные, почти детские глаза и вдруг признался: – Я и сам не знаю… А это христианский монастырь? Как же я сюда вошел? Мы ведь с тобой нарушаем сейчас твой… Как вы, франки, называете свои правила?
– Нет, – сказал Каталан. – По нашему уставу, я могу разговаривать с людьми, непричастными к ордену, даже в стенах монастыря.
Иудей все размышлял о чем-то, все пытался что-то вспомнить, и наконец лицо его прояснилось – морщинки разбежались от глаз:
– Вспомнил! Ты ведь кашляешь, Каталан?
– Да.
– И в моче бывает кровь?
– Да.
– Нехорошо! – Мастер Менахем покачал головой, погладил бороду хорошо знакомым Каталану движением и сказал решительно: – Попробуй вот что: каменной петрушки четыре драхмы, да семян сельдерея, укропа и имбиря по четыре драхмы, да перца девять зерен измельчить и, растерев с вином, прикладывать к телу. Это должно помочь.
И встал.
– Вы за этим и приходили, господин? – спросил Каталан.
– Да, – ответил старый иудей и засмеялся. – Прощай, Каталан!
И Каталан проснулся.
В тревогах и бездействии минул месяц; незадолго до Пасхи Риго Лагет попросил встречи с кем-нибудь из доминиканцев, и в тюрьму к осужденному еретику явились Каталан и Пейре.
Иоанн, прикованный за буйство к стене, при виде монахов хрипло зарычал:
– Иродиада пришла! А, пришла, пришла Иродиада! Пляшет, пляшет! Требует головы Иоанна!
– Замолчи! – не выдержал брат Пейре, и Иоанн тут же впился в него страшным горящим взором.
– Пляшет, пляшет! – выкрикнул он, дергая цепь и корчась. – И отдадут ей голову Иоанна, ведь она пляшет!
Каталан и Пейре миновали беснующегося Иоанна и подошли к Лагету. Тот лежал на соломе, не шевелясь.
Риго Лагет исхудал еще больше и сделался таким мертвенно-бледным, будто никогда не бывал на солнечном свете. Брат Пейре, стоя над ним, позвал:
– Риго Лагет, ты просил о встрече.
Лагет открыл глаза.
– Один Иуда, другой Иродиада, – прошептал он. – Тем лучше.
И замолчал.
Брат Пейре подождал немного, а затем осторожно спросил Лагета:
– Не хочешь ли ты принести покаяние?
Лагет мелко затрясся на соломе, заквохтал – засмеялся.
– Ох, утомил! – вымолвил он наконец. – Нет, я позвал вас для иного, собаки. Я хочу произнести над вами проклятие, вы, псы злого бога. Слушайте! Будете вы прокляты в памяти тех, кого любите, и в помыслах тех, для кого трудитесь! Имя ваше сделается грязью, а дела ваши станут пылью, и будет плевать вам вослед Тулуза, и ненавистны вы будете в Альби, и уничтожат вас в Фуа, и сотрут вас в Безье, и вычеркнут вас из книги жизни в Каркассоне – во веки веков будьте вы прокляты!