Жизнь и смерть генерала Корнилова

Однако вместо наступления «папаша Линевич» трескал сметанку да слал на берега Невы телеграммы, и которых специально подчёркивал, что «русские войска непобедимы и горят желанием сразиться с врагом».

С врагом Линевич так ни разу и не сразился.

Уже на яхте «Мэйфлауэр» Витте подписал унизительный для России мирный договор, а «папаша» всё слал в Санкт-Петербург телеграммы о желании его войск сразиться с врагом.

Похоже, Линевич так и не понял, где он находится и зачем его поставили командовать большим вооружённым войском.

А сметану при нём в штабе подавали на стол отменную, такой даже в петербургских ресторанах не было.

С войны Корнилов вернулся огрубевшим, постаревшим, с сединой, прорезавшейся в чёрных жёстких волосах и двумя печальными морщинами, прячущимися в усах.

Таисия Владимировна, увидев в окно подъехавшую пролётку, обмерла нехорошо — ей показалось, что у неё остановилось сердце. Она прижала руки к груди, прошептала слёзно, тихо, так тихо, что не услышала своего шёпота:

— Лавр!

Из дальней комнаты вышла худенькая темноглазая девочка с двумя тощими косичками, украшенными пышными белыми бантами.

При виде её у Корнилова тоскливое тепло стиснуло сердце. Девочка диковато глянула на отца.

— Наташка! — сдавленно проговорил подполковник. — Наталья! Совсем уже взрослая дама. Наташка моя!

Сосредоточенное лицо девочки разгладилось, на губах появилась улыбка, она смело шагнула к отцу, обняла его ногу и прижалась к ней.

Корнилов подхватил дочь на руки, расцеловал её лицо, прижал к себе.

— Наташка! — прошептал он потрясённо, не в состоянии справиться с изумлением, с собственным удивлённым состоянием. — Как ты выросла!

Через час, уже сидя за столом и выпив две стопки водки, Корнилов сообщил жене, что скорее всего он будет назначен на должность командира полка.

— Какого именно полка? — спросила Таисия Владимировна.

Вопрос был не праздный. От места дислокации полка зависело, где им придётся жить — в захламлённом, засиженном мухами провинциальном городишке либо в губернском центре...

Впрочем, главным для Таисии Владимировны было, чтобы муж остался доволен новым назначением, а уж она как-нибудь пообвыкнется.

Корнилов пожал плечами:

— Пока не знаю. Всё, думаю, решится на этой неделе... После того, как я доложусь начальству. — Он покосился в окно, помолчал немного. По худому тёмному лицу его задвигались тени. — Армия наша развинчена, расшатана, расколота — война на пользу нам не пошла. Армию русскую надо строить заново.

Таисия Владимировна промолчала, потом, понимая, что молчание — штука в таких условиях неестественная, тронула мужа за руку — движение было невесомым, по-птичьи стремительным, — и спросила:

— Тяжело было?

Корнилов вздохнул и не ответил на её вопрос.

Через несколько дней Корнилов узнал, что он награждён офицерским Георгием IV степени и ему присвоен очередной воинский чин — полковника.

В туманном январе 1906 года полковник Корнилов отбыл в Санкт-Петербург, где был зачислен на должность делопроизводителя 1-го делопроизводства части 2-го обер-квартирмейстера, — попросту говоря, стал оперативным офицером Главного управления разведки.

Про людей этого управления по Питеру ходили целые легенды. Как-то у одного военного атташе, представлявшего великую державу, заболел истопник. Уголь атташе получал, естественно, с наших складов, и истопник при его печах-голландках также был наш — прикормленный, обласканный, сытый, которому атташе в полковничьем чине доверял.

Вместо заболевшего истопника появился сменщик — кривобокий шустрый дедок с бельмом на глазу и кудлатой бородёнкой, в которой застревали сухие хлебные крошки. Пора стояла холодная, зимняя, с промороженной Балтики тянуло очень студёным ветром — после двадцати минут пребывания на ветру косточки начинали стучать друг о друга, как отлитые из звонкого металла. Военный атташе не желал звенеть костями, будто обычный питерский работяга, бегущий с трамвайной остановки к проходной Путиловского завода, он требовал тепла.

— Счас, господин хорошой, будет вам тепло! — Дедок прошёлся по дому, простучал узловатым пальцем дымоходы, в двух местах ликвидировал сажевые теснины — внутри трубы напластовалась сажа, спрессовалась, сделала проход очень узким — от этого голландки в доме атташе кое-где поддымливали, плевались тугими сизыми струями, пахнущими еловой смолой, — и заправил печи дровами.

Голландки загудели обрадованно, освобождённо, через тридцать минут в остывшем доме стало тепло — кривоглазый дедок своё дело знал на «пять», — атташе сбросил с себя лисью шубу и переоделся в обычный шёлковый халат.

На нового печника он не мог нарадоваться.

— Кар-рош, рус! — гортанно говорил он. — Мастер — длинный рука!

Он забыл, как по-русски звучат слова «золотые руки» или «золотая рука», и употребил слово «длинный», и в общем-то не ошибся: печник за три дня пребывания в доме военного атташе сумел скопировать все секретные документы, находящиеся там, в том числе и те, которые были спрятаны в сейфе.

Как можно догадаться, этим печником был офицер Генерального штаба» и, встретив через две недели на приёме в военном ведомстве этого человека при орденах, в великолепно сшитом мундире, атташе его не узнал.

Понятно, что и за российскими военными агентами, находящимися за границей, следили не менее пристально, чем мы за иностранцами, там тоже имелись специалисты — «мастер — длинный рука». Мидовские почтовые мешки с важной дипломатической перепиской они вскрывали так ловко, что от ломкой сургучной печати не отлетала ни одна малая крошка. И тем не менее сотрудники ведомства на Певческом мосту регулярно требовали, чтобы военные агенты посылали свою почту вместе с мидовской. Так, мол, надёжнее... Военные сопротивлялись до последнего, и когда терпеть наставления полоротых мидовцев сделалось невмоготу, на Певческий мост пришёл опытный военный агент, капитан первого ранга Васильев, недавно вернувшийся из Америки, наглядно продемонстрировал, как можно распотрошить мешок с дипломатической почтой.

И печать сургучная осталась на месте, и верёвки не были тронуты, а мешок оказался пустым. Мидовцы только рты открыли да глазами захлопали — такого они не видывали никогда.

— Так что, господа, время, когда дипломатическая почта была самой надёжной из всех, безвозвратно ушло в прошлое. Дозвольте нам доставлять почту в Санкт-Петербург своими каналами. Это надёжнее, а главное — Генеральный штаб будет уверен, что его почтовые мешки не будут распотрошены, как этот. — Васильев брезгливо, двумя пальцами приподнял опустошённый мешок и показал его собравшимся.