Жизнь и судьба Федора Соймонова
Шрифт:
Однако правильность этой версии сомнительна. Документами она не подтверждена, хотя что-то, возможно, и было... Какое-то тревожное известие из Петербурга Меншиков получил, потому что внезапно бросил все и с превеликой поспешностью помчал домой.
Рассказывали, что, прискакав в шесть утра к петербургской заставе, князь велел ехать не к себе на Васильевский остров, а во дворец. И как был, в пыльном и мятом кафтане, прошел прямо к императрице и оставался у нее долго... Об этой ранней аудиенции, о ее содержании и соглашении, к которому на ней пришли, не осталось никаких свидетельств. Известно лишь, что светлейший вышел из покоев Екатерины неспокоен и в себе не уверен.
И снова двор — как потревоженный улей. По углам шепчутся придворные. Кто-то куда-то все время ездит. Непонятные люди наполняют дворец. Императрица болеет. На площади поднимают подметные письма. Вот одно из них, приведенное С. М. Соловьевым:
«Известие
Неужели дело до того дошло, что заговорили о наследниках престола? Но кто? Политика Александра Даниловича была рассчитана на долголетие императрицы. О том, кто после нее унаследует трон, он не задумывался, поскольку все возможные претенденты были для него нежелательны. Тень царевича Алексея разделяла его с великим князем Петром. Цесаревны — тоже смотрят на него косо. Что же предпринять?..
Интрига Вестфалена
Волновались не только россияне. Взбудоражен был весь иностранный корпус министров. Особенно беспокоился датский посланник Вестфален. Ведь ежели действительно взойдет на престол старшая дочь императрицы Анна, бывшая замужем за герцогом Голштинским, то возникнет и голштинский вопрос. Россия поддержит требование герцога вернуть ему земли Шлезвига, захваченные Данией. Младшая дочь Елисавета, по легкомысленности и распутству характера, в расчет серьезно не принималась. Правда, поговаривают, будто граф Остерман сочиняет какой-то невероятный проект, в обход церковных законов, женить великого князя Петра на его же собственной тетке, цесаревне Елисавете, и возвести на престол. Но это нереально. Значит, остается малолетний Петр. Но как примирить с ним Меншикова?.. И тут у хитроумного Вестфалена возникает совершенно блестящий план. Уговорить светлейшего выдать свою старшую дочь не за жалкого куртизана Петра Сапегу, а... за великого князя Петра Алексеевича. Что из того, что он еще малолеток? Подрастет! Но только этот план давал возможность соединить несоединяемое, сокрушить все преграды, ну и, конечно, оставить шлезвигские земли в покое... Правда, на пути к осуществлению этого плана была некая дипломатическая загвоздка. Сам Вестфален говорить со светлейшим князем не мог по причине сложных отношений между русским и датским дворами. Но... дипломаты на то и существуют, чтобы подобные трудности обходить. Датский министр решает встретиться с цесарским посланником графом Рабутином, который занимает видное и весьма почетное положение среди представителей европейских держав в Петербурге. И такая встреча состоялась. Стороны поняли друг друга, и граф Рабутин поехал на Васильевский остров...
В сложной ситуации оказался князь Меншиков, в очень сложной. И неожиданное, а может быть, и не столь уж неожиданное предложение давало блистательный выход из него. Мало того что перспектива породниться с императором сама по себе являлась превосходной. Перейдя на сторону великого князя сейчас, он мог рассчитывать на поддержку представителей родовой аристократии, все эти годы державшихся сначала царевича Алексея, а потом его сына... Но светлейший желал гарантий. Слишком много его планов лопнуло в последнее время.
Между тем Екатерине становилось все хуже. Молодой Сапега, постоянно крутившийся во дворце, стал последней радостью слабеющей женщины. И она всеми силами стремилась удержать его возле себя, привязать к себе. А тот, оставаясь женихом княжны Марьи, одновременно исполнял сомнительную роль фаворита. Екатерина велела прозондировать почву в Курляндии и произвести тайные «конжурации» и искания у польского короля с целью предоставления многострадальной курляндской короны Петру Сапеге. И в то же время ее посетила неожиданная мысль связать брачными узами его со своей племянницей Софьей Скавронской. Беспечный куртизан пошел и на это.
Вот на этом-то этапе, по-видимому, и узнал Александр Данилович о задумываемых императрицей «конъюнктурах». Дело приобрело щекотливый оттенок. Светлейший был не тем человеком, с самолюбием которого можно было не считаться. И Екатерина понимала это.
«Князь чувствительно задет этим планом, — писал французский дипломат Маньян в марте 1727 года, — клонящимся не только к утрате его надежды на герцогство Курляндское, но и к разрыву давнишней помолвки дочери его с графом Сапегой». А в январе произошла первая размолвка между всесильным князем и женихом его дочери. Граф решил отпраздновать новоселье в подаренном императрицею дворце, а Александр Данилович будто бы «рассердился
за то, что молодой граф устроил этот пир не у него в доме, а в новопожалованном ему государыней...» Ссора вышла серьезной, потому что Меншиков, по свидетельствам очевидцев, во время пререканий «до того взбесился, что не остался ужинать». Одним словом, все шло к тому, чтобы был найден какой-то компромисс. Им-то и явилось, по словам Маньяна, «положительное удостоверение», которое тайно дала императрица на брак великого князя Петра Алексеевича с одной из дочерей Меншикова. Но секреты во дворце, как в большой деревне, долго не держатся. В середине марта Петр Сапега разорвал помолвку с княжной Марией Александровной и тут же был помолвлен с Софьей Карлусовной Скавронской. В подарок он получил от императрицы «дорогую соболью шубу, 1200 червонцев и вексель на Ригу в 6000 рублев». Отцу его тогда же была пожалована богатая горностаевая мантия в 1800 червонных. Свадьбу же наметили сыграть сразу по выздоровлении государыни.Заговор
Среди вельмож поползли слухи, что под давлением светлейшего князя императрица подписала завещание о назначении своим наследником великого князя, но чтобы при этом непременно женился он на одной из дочерей Меншикова. Это явилось полной неожиданностью для тех, кто возводил ее на престол и все эти годы, стоя на ступенях трона, противостоял «старой» московской партии. «Птенцы гнезда Петрова» растерялись. Все они соглашались, что надобно открыть глаза государыне на опасность задуманного, на то, что ни в коем случае нельзя допускать юного Петра на престол, а тем паче — Меншикова к абсолютной власти... Но кто возьмет на себя смелость поговорить с императрицей? Екатерина болеет. Из опочивальни почти не выходит. Доступ к ней, кроме врача и придворных статс-дам, имеет один лишь Меншиков, который день-деньской — во дворце. И у него власть, у него — сила. Получалось так, что заговорщики, сойдясь, вместо решительных действий, вели какие-то уклончивые разговоры, осторожно подначивали и подстрекали друг друга.
— Надобно того не проронить и государыне донесть, — говорит обер-прокурор Сената Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев Девьеру. И тот его поддерживает:
— И чтоб донесть ея величеству ныне, а после-то времени не будет и все попусту, вас и не допустят.
Обратите внимание, генерал-полицмейстер столицы Антон Мануилович Девьер говорит: «вас не допустят», тем самым как бы сразу же отделяет себя от других заговорщиков. Все возлагают надежду на Толстого. Ему всех страшнее сын царевича Алексея на престоле и всевластие светлейшего. Но Толстой тоже уклоняется:
— Когда время придет, тогда доложат ея величеству, а я на то дерзновения не имею.
И опять смотрите: «тогда доложат». Кто-то доложит, не он, не Петр Андреевич Толстой. Впрочем, все, что он говорит, — неправда. Лукавый царедворец по привычке темнит. На самом деле он уже не раз пытался и сам получить аудиенцию у императрицы, и пробовал подговорить камер-фрейлину Волконскую, большую любительницу интриг, вполне сочувствовавшую его взглядам. Так в чем же дело?..
Сохранилась версия, принадлежащая французскому консулу Виллардо, составившему «Краткую историю жизни графа Толстого». Вот что он писал: «Согласие царицы на брак великого князя с дочерью Меншикова было подобно удару грома для герцога Голштинского, его супруги и Толстого. Они боялись возражать; герцог из-за отсутствия смелости, а герцогиня (Анна Петровна, дочь Екатерины. — А. Т.) слушалась плохих советов; но Толстой, полный огня, крайне разгневанный, пришел к царице, как только узнал эту новость. Объяснив ей с благородной смелостью, какой ущерб она нанесет себе и своим детям, он закончил речь со страстной смелостью, которая привела в восхищение всех присутствующих:
— Ваше величество, — сказал он, — я уже вижу топор, занесенный над головой Ваших детей и моей. Да хранит Вас Господь, сегодня я говорю не из-за себя, а из-за Вас. Мне уже больше 80 лет, и я считаю, что моя карьера уже закончена, мне безразличны все события, счастливые или грозные, но Вы, Ваше Величество, подумайте о себе, предотвратите и избегите удара, который Вам грозит, пока еще есть время, но скоро будет поздно...»
Говорили, что Бассевич, решительный министр безвольного Голштинского герцога, велел списать сию речь, носил ее в кармане и всем показывал. И что-де императрица была ею поколеблена... Увы, из материалов сохранившегося ныне следственного дела на заговорщиков складывается картина совсем другая. Из-за собственной нерешительности увидеться и поговорить с императрицей не удалось никому, кроме герцога Карла-Фридриха. По его словам: «Я уже нечто дал ея величеству знать, токмо изволила умолчать», — можно предположить, что разговор получился не чересчур вразумительный.