Жизнь и судьба Федора Соймонова

«Я в то время, — пишет Феофан Прокопович, — всяческим возможным прилежанием старался проведать: что сия другая компания придумала и что та к намерению своему усмотрела? И скоро получил я известие, что у них два мнения спор имеют. Одно дерзкое: «на верховных господ, когда они в место свое соберутся, напасть внезапно оружною рукою, и если не похотят отстать умыслов своих, смерти всех предать». Другое мнение кроткое было: «Дойти до них в собрании и предложить, что затейки их не тайны; всем известно, что они строят; не малая вина, одним и не многим, государства состав переделывать; и хотя бы они преполезное нечто усмотрели, однакож скрывать то пред другими, а наипаче и правительствующим особам не сообщать, неприятно то и смрадно пахнет». Оба же мнения сии не могли произойти в согласный приговор; первое, яко лютое и удачи неизвестной, а другое, яко слабое и недействительное и своим же головам беду наводящее; и так некоего другаго средства искать надлежало».

Споры у Новосильцева к согласию не привели. Собравшиеся распались на несколько групп, и каждая принялась за сочинение собственного проекта. Один из таковых и привезли Волынский с Черкасским на подпись Соймонову. Отличался он от прочитанного Татищевым немногим: Верховному тайному совету оставлялось прежнее значение, но состав его увеличивался до двадцати одного члена. Были в нем учтены дополнительные льготы шляхетству, улучшение быта офицеров, говорилось о «порядочном произвождении солдат». Касаясь положения крестьян, чего не было совсем в проекте Татищева, новый проект предлагает дать крестьянству облегчение в податях.

Это был, конечно, компромиссный проект, в котором выразился страх мелкого, неродовитого дворянства перед Верховным тайным советом. «Верховники» изо всех сил распускали слухи о жестоких преследованиях, которым будут подвергнуты несогласные.

Второго числа с утра, после созванного верховными господами общего собрания Сената, Синода и генералитета, арестован был Ягужинский за ослушание, за то, что послал от себя гонца в Митаву с противными установлению речами...

Из уст в уста передавали рассказ о том, как фельдмаршал Долгорукий в соседнем с залом заседаний покое кричал на Ягужинского, как сорвал темляк с его шпаги... Говорили, что Верховный тайный совет приговорил бывшего генерал-прокурора к смертной казни... При этом канцлер Головкин — тесть Ягужинского, охваченный приступом нервной дрожи, не произнес ни слова. Он молча встал, вышел из дворца и уехал домой.

Вечером того же дня все семейство Головкиных — его дочь, сыновья и зять — приехало к Дмитрию Михайловичу Голицыну и умоляло о помиловании. Смертную казнь отменили, но Павел Иванович остался под караулом.

«И хотя таковыя вести пошептом в народе обносилися, — продолжает свое «Сказание» Прокопович, — однако ж толикий страх делали новым союзником, что многие из них, особливо маломощные, и в домах своих пребывать опасались, но с места на место переходя, в притворном платье и не в своем имяни, по ночам только, куда кого позывала нужда, перебегали».

7

Все это Федор Иванович знал. У него уже третий день в затворенной горнице ночевали князь Василий Алексеевич Урусов, с которым он учился вместе навигации в Голландии, а потом служил на Каспийском море, да старик Мятлев, с сыном которого Федор тоже учился и начинал свою службу на «Ингерманландиих... Знал Соймонов и то, что, согласившись на условия «верховников», герцогиня Курляндская Анна Иоанновна уже четыре дня как находилась в пути к Москве.

Кликнув Семена, он велел принести чернильницу с пером и проект подписал. С тем его гости и отбыли.

На следующий день приехал другой знакомец Федора — Андрей Федорович Хрущов, и тоже с проектом, но уже с другим. Во главе этой партии называли Семена Григорьевича Нарышкина, возвращенного Екатериной Первой из ссылки и управляющего двором Елисаветы Петровны. Впрочем, проект немногим отличался от уже читанного, и подписывать его Федор не стал, поскольку поставил уже под одним свою подпись. Андрей Федорович усмехнулся:

— Экой ты, Федор Иванович, упористый. Велико дело — один проект подписал. Вона, граф Мусин-Пушкин Платон Иванович уж на третий перо нацеливат.

— На то он и из набольших, — ответил Соймонов не без лукавства, да поперхнулся, закашлялся с натугой, покраснел. И, не вдруг отдышавшись, закончил: — Господь, видать, за напраслину наказывает, ибо сказано в писании: не суди, да не судим будешь!.. Однакож я вот об чем думаю повсечасно: кому при новой государыне право написания новых законов иметь должно, ты как, Андрей Федорович, на сей счет думаешь?..

Хрущов ответил не сразу. Он помолчал, нагнув упрямо голову, будто спорил и не соглашался внутри с какими-то своими доводами, и лишь по прошествии времени заговорил, не глядя на Федора.

— Думаю, ея величество государыня к тому неудобна... понеже персона женская, паче же ей и знания законов недостает...

Слова его совпадали с мнением Соймонова, еще неясным, но уже вырабатывавшимся в его сознании. Однако, услышав откровенный ответ Андрея Федоровича, он рискнул пойти дальше.

— А может, оное сочинение вообще невозможно одному человеку доверить? По самой природе своей легко погрешить может, даже ежели ни коея собственныя страсти не имеет...

Начавши выходить на улицу, Федор Иванович узнал, что в период с 5 по 7 февраля в Верховный тайный совет было подано восемь шляхетских проектов и мнений, касающихся государственных преобразований. Да по рукам ходило несколько из не дошедших до «верховников». Все они в той или иной степени высказывались за ограничение самодержавной власти, но были явно против олигархического правления. Все они желали увеличения дворянских вольностей, хотя ясно своих конкретных желаний не высказывали. И во всех проектах рассматривался вопрос об организации центрального правительства с широким привлечением дворянства. Выборное начало, введенное Петром в низших гражданских и военных должностях, дворяне пытались перенести на высшие должности, подробно обсуждая порядок такого избрания. Аристократы пеклись об отделении старинного родовитого шляхетства от нового, пожалованного, и о предоставлении первым больших служебных и имущественных льгот. Кое-где говорилось также об улучшении условий для других сословий: духовенства, купечества и крестьянства. Но главным было желание ограничения самовластья как гарантий от произвола.

Подписаны были проекты более чем тысячью лиц самого разного, разумеется шляхетского, уровня. Единство заключалось в том, что все подписи, кроме одной — служилого иноземца, шотландца Лесли, — принадлежали русским дворянам. Таким образом, эти первые в истории России неуклюжие попытки демократизации носили патриотический, национальный характер.

8

В воскресенье 15 февраля 1730 года состоялся торжественный въезд новоизбранной императрицы в Москву. От самого Земляного города, украшенного на въезде триумфальными воротами, до Кремля улицы были посыпаны песком и у домов стояли воткнутые в снег зеленые ели. Шпалерами расставились войска. В Китай-городе, где была воздвигнута вторая триумфальная арка, и на Красной площади, а также в Кремле до самого Успенского собора стояли гвардейцы — преображенцы и семеновцы.

Поезд императрицы был великолепен: открывала его гренадерская рота преображенцев верхами. За ними следовала двадцать одна карета, принадлежавшие генералитету и высшему шляхетству, все пустые, запряженные цугом, со служителями в новых ливреях. Потом еще восемь карет, каждая — в шесть лошадей цугом. В них ехали министры Верховного тайного совета и знатнейшие особы. Затем, также в собственных каретах, ехали государственный канцлер граф Гаврила Иванович Головкин и грузинский царь Вахтанг Леонович.