Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Я понял, что Тамара Федоровна — женщина повышенного темперамента, и что она уже давненько одна. Блондинка-то она блондинкой, а едва заметные темные волоски на верхней губе о чем-то говорили. Вино кончилось, и Тамара нервически спросила, снова переходя на «вы»:

— Теперь вы что, пойдете домой?

— Нет, — отвечал я, — жена уехала в командировку, и я могу не идти домой. Дети уже взрослые, лягут спать сами.

Тамара с удовлетворением восприняла эту информацию и как-то поспешно предложила:

— Тогда давайте же спать! — и мы как-то неинтеллигентно, в спешке, подминая друг друга, завалились на застеленную постель. Оказалось, что я не ошибся в оценке темперамента Тамары.

Потом уже, когда мы успокоились и, лежа, отдыхали в постели на раскиданном белье, Тамара, неожиданно рассмеялась и рассказала мне анекдот:

— Вопрос: что делают мужчины после полового акта? Ответ: пять процентов выпивают, пять процентов закуривают, а девяносто — бегут к жене домой. Ты к какой категории относишься? — спросила меня моя новая любовница.

— Пока — к первой, было бы что выпить! — степенно ответил я.

Выпить нашлось — Тамара оказалась запасливой. Спать, в прозаическом понимании этого слова, мы легли только под утро. Я как-то забеспокоился, и это не ускользнуло от Тамары.

— Хочу предупредить — ты сам ночью с туалетом не разберешься, да еще когда в темноте будешь влезать в окно обратно, за домушника могут принять! У нас осталось достаточно пустых бутылок, а утром мы их выкинем на помойку. Она-то рядом! — вздохнула Тамара.

— Отвернись только! — попросил я ее.

Бутылки были укупорены их же «родными» пробками и поставлены в угол.

— Только не позабудь утром о содержимом бутылок, не попробуй этим опохмелиться! — серьезно предупредила Тамара.

— Я вообще не опохмеляюсь! — так же серьезно ответил я, и мы улеглись спать.

Развод

Я серьезно увлекся Тамарой, можно сказать, даже влюбился в нее. Интересно, что ее коробило мое имя, и она называла меня «Ник», точно так же, как и моя предыдущая Тамара-англичанка из МГУ.

Приехала из Львова Лиля, и я, чтобы оправдать свои опоздания домой, рассказал, что хожу в зал штанги на тренировки. Причем, чтобы наверстать упущеное, тренируюсь каждый день. А прихожу «выпимши» потому, что «отмечаемся» с ребятами после тренировок — традиция!

Уходя на встречу с Тамарой, я брал с собой полотенце, тренировочный костюм, штангетки и пояс, а уже на улице дополнял все это «джентльменским набором». Вечером же у Тамары я слегка смачивал водой свой костюм («пропотел на тренировке»), обильно смачивал полотенце («вытирался после душа») и приезжал домой. Иногда, когда я забывал увлажнять реквизиты у Тамары, мне приходилось это делать на улице.

Декан строительного факультета, мой приятель Толя Чижов, однажды утром, полушутя-полуозабочено рассказывает мне:

— Еду под полночь мимо здания Обкома Партии и вижу: у водопроводной колонки стоит зав. кафедрой профессор Гулиа и, поставив портфель на сугроб, стирает под колонкой полотенце, тщательно выкручивая его. Нурбей, ты в порядке, или нужна помощь?

Отвечать мне было нечего — даже самая буйная фантазия не могла подсказать мне ничего путного.

Так продолжаться долго не могло, и 19 ноября вечером Лиля выгнала меня из дома. Я три раза переспросил ее: «Что, мне действительно уходить?» И она трижды подтвердила мне: «Да, уходи, мне надоело!»

Я, как был в спортивном костюме, накинув куртку, вышел из дома и поспешил к Тамаре. В голове был сумбур — неужели я взаправду, насовсем ушел из дома, бросил жену и детей? А потом понял, что это раньше следовало сделать — между нами уже давно не было никакого взаимопонимания. Малейшее разногласие сразу же перерастало в ссору с царапаньем «физиномордии» и обливанием меня вином, чаем, щами… Естественно, я заслуживал всего этого, но жить с семьей я просто физически не мог. Как кот, которого вздумали бы кормить фруктами — просто подох бы, и все!

У меня были совершенно другие представления о семейной жизни, и, по правде говоря, я в ней разочаровался. Но семью бросить не решался — думал, что так им будет хуже. Все это было ошибкой — почувствовав несоответствие моего с женой менталитетов, надо было разбежаться немедленно!

Весь в этих мыслях я взволнованно шел по улице Ленина, направляясь к Красной площади (да, есть такая в Курске тоже!), как вдруг яркая вспышка и пушечный грохот чуть не лишили меня сознания. Голова пошла кругом, и я схватился за дерево, чтобы не упасть. Что это — война, взрыв, глюки?

Нет, нет и нет — все объяснялось гораздо проще. Сегодня, 19 ноября — День Артиллериста, и страна салютовала своим героям. А невзначай она салютовала еще одному герою, нашедшему в себе силы, наконец, сделать решительный мужской поступок, прекративший садо-мазохизм в семье. И этот герой — я!

Одним словом, пришел я под праздничный салют к Тамаре, а на душе отнюдь не празднично — не нанес ли я им, «брошенным», вреда ради своего благополучия? Опять — дурак, хотя и профессор! Да разве справедливо основывать чье-нибудь благополучие на угнетении или принуждении другого? По современным понятиям — нет!

Если ты такой уж благородный — помоги материально, а не своим унижением и рабством. Так что могу дать совет, который может кому-то и не понравиться: если нет вам счастья в семье — уходите немедленно, не поражайте семью плесенью лжи, лицемерия и ненависти! Но материально — семью обеспечьте и сполна, чтобы не причинить оставшимся без «кормильца» ущерба. Как на Западе, чего тут нового выдумывать-то?

Вскоре мы развелись через суд. А после суда забежали «отметить» развод в ресторан «Соловьиная роща», где и попробовали второй раз в жизни красное шампанское — белого не оказалось. Первый раз дефицит белого шампанского у нас был после регистрации брака в Тбилиси, и мы пили красное. А второй раз — при разводе! Теперь я за версту обхожу красное шампанское, видя в нем что-то зловещее.

Через неделю Лиля занесла мне на кафедру мой цивильный костюм и разные другие мелочи. А то я читал лекции в спортивном костюме. Кожаное «комиссарское» пальто, с которым в моей жизни было столько связано, и на поясе которого я чуть было ни повесился, жена мне не отдала — оно пошло детям на куртки. А вскоре меня выписали из полученной мною же квартиры, а куда — неизвестно, видимо «в связи с переездом на новое местожительство».

Забегая вперед, доложу вам, что в те годы выписаться из квартиры «в никуда» приравнивалось к гражданской смерти. Я никуда больше не смог бы прописаться по той причине, что до этого я нигде не был прописан. Значит меня, как «вещи без места для нее», просто не существует. Аристотель смеялся над пустотой, как над «местом, без помещенных туда тел». Советская власть издевалась над непрописанными, как над «телами без мест, где они помещаются». Спас положение мой друг — проректор по хозяйственной части с музыкальной фамилией Алябьев, фиктивно прописавший меня в общежитие института.