Жизнь и время Чосера

Так называемый «Хороший парламент» 1376 года – как раз в этом году Чосер начал переговоры о династическом браке с Марией Французской – впервые в истории представлял все общественные классы Англии. Пускай канцлер сэр Джон Найвет в открытую и не объявлял об этом, созыв данного парламента имел целью принять какие-то меры в связи с напряженными отношениями, сложившимися между членами палаты общин и чиновниками короля Эдуарда. В момент, когда эти чиновники приступали к осуществлению новой программы мира и последующего процветания Англии посредством заключения династического брака, нападки парламента на главных творцов этой программы воспринимались как нечто крайне нежелательное. Палата общин заняла наступательную позицию и выдвигала все новые обвинения против фаворитов короля. Мишенями для ее критических выпадов стали такие видные фигуры, как главный патрон Чосера Джон Гонт (он возглавлял лагерь оборонявшихся роялистов), старые друзья Чосера Алиса Перрерс и Уильям, лорд Лэтимер, а также друг Чосера и его коллега по дипломатическим переговорам во Франции сэр Ричард Стэри. Хотя этот парламент вошел в историю под названием «Хороший», можно не сомневаться, что Гонт и Чосер таковым его не считали. Они считали его грубым, низким, бесчинно-разнузданным и чуть ли не изменническим сборищем. Палата общин пожаловалась королю на Алису Перрерс и напомнила ему, что она замужем за Уильямом Виндзором (совершенно одряхлевший к этому времени король торжественно поклялся, что он никогда не слыхал об этом); несмотря на просьбу Эдуарда обойтись с Алисой помягче, палата общин настояла на изгнании ее из страны с конфискацией имущества. Уильяма, лорда Лэтимера, верного друга Джона Гонта и Чосера, палата обвинила в незаконном обложении товаров чрезмерно высокими пошлинами без разрешения на то парламента; он и его сообщники, утверждали обвинители, установили слишком высокие цены, и в результате их действий «в стране стало так мало товаров на продажу, что простым людям едва можно прожить». (Это был первый в истории случай, когда палата общин подвергла импичменту [208] министра короны.) Члены палаты общин выдвигали обвинения не только против Джона Гонта и его приближенных, но и против самого короля, хотя благоразумно не заходили в этом слишком далеко. Ко времени закрытия сессии многие и многие коллеги Чосера, в том числе Стэри, лорд Лэтимер, Ричард Лион и сэр Джон Невилл (сплошь друзья и приближенные Гонта), оказались в тюрьме, где ч просидели, негодуя, до самого того времени, когда их наконец вызволил оттуда «Дурной парламент» 1377 года.

208

Импичмент – особая процедура привлечения к суду парламента высших должностных лиц государства, обвиняемых в преступлении.

Возможно, всем этим и объясняется тот тон, в котором Чосер пишет о парламенте птиц простых пород. Взять хотя бы следующие строки:

Едва лишь был объявлен перерыв, Поднялся гомон, щебет, свист, галдеж. «Пора домой!» – был общий птиц порыв. «Про сватовство судить нам невтерпеж, Какой жених достойней – не поймешь!» «Как я узнаю «против» я иль «за», Коль доказательств не видал в глаза?» «Га-га! Кряк-кряк! Ку-ку, ку-ку! Клох-клох!» Казалось, лес весь ходит ходуном. От птичьих криков я совсем оглох.

Разумеется, Чосер осуждает птиц разных пород за разные недостатки; если он посвящает немало стихов изображению эгоизма и глупости птиц простого звания, то в комичном свете изображены у него и женихи-орлы, которые ведут нудные и многосложные переговоры. Вполне возможно, что автор юмористически отобразил переговоры о династическом браке, которые вели Гишар д'Англь, Стэри и он сам. Как бы то ни было, орлы – претенденты на руку орлицы – с рассвета и до наступления темноты «к ней обращают нежные мольбы, суля любовь и прочие блага».

Профессор Эдит Рикерт много лет назад выявила основные линии политической аллегории в этой поэме. Хищные птицы, указывает она, олицетворяют собой знать, заседающую в палате общин, водные птицы – купечество, зерноядные птицы – мелкопоместное нетитулованное дворянство, а птицы, питающиеся червям и, – горожан.

Птицы в поэме соблюдают правила парламентской процедуры, и от каждого птичьего сословия выступает его представитель. Гусь, представляющий водных птиц, решительно заявляет:

Клянусь, козявки этот спор не стоит! Я знаю средство, что нас всех устроят. Вот водных птиц совместный приговор, Кого женить нам, справедлив и скор!

Самец кукушки, представитель птиц, питающихся червями, говорит, исполненный сознания собственной важности:

Я, думая о нашем общем благе, Авторитетно заявляю всем…

В таком же духе высказываются и остальные птицы, представляющие низшие слои общества. Ко всем этим простолюдинам Чосер выказывает добродушное презрение, и в каждом случае их в конце концов ставят на место хищные птицы, иными словами, аристократы, среди которых выделяется сокол, избранный хищными птицами своим представителем путем «открытых выборов». Один только сокол непосредственно обращается к трем претендентам на руку и сердце орлицы. Он – единственный из всех представителей, кто по существу разбирает притязания соперников и дает понять, что ему известен неизбежный выбор орлицы:

Супруга должно ей самой избрать. Кого из трех – нетрудно угадать.

Сама Природа относится к соколу с особым уважением; она дважды с одобрением ссылается на его слова:

Судить, кто больше из троих влюблен, Не место здесь, как сокол говорил…

И далее:

Возьми в мужья того, кто благородней, О чем искусно сокол здесь сказал…

Профессор Брэдди пишет:

«Вероятно, не будет ошибкой… предположить, что в образе сокола у Чосера выведен реальный человек, притом такой, в ком роялистская фракция видела бы своего признанного руководителя. И если это предположение верно, единственным человеком, которому подошла бы эта роль, явно был Джон Гонт, герцог Ланкастерский, сын престарелого короля. Именно его с достаточными основаниями мог изобразить Чосер в образе сокола. Более того, Джон Гонт фактически председательствовал на сессии парламента 1376 года как представитель короля». [209]

209

Braddy, p. 81. Примечания автора

Все сказанное выше, разумеется, наводит на мысль, что «Птичий парламент» был написан около 1377 года, но с полной уверенностью мы можем сказать лишь то, что, создавая «Парламент», Чосер испытывал по меньшей мере легкое презрение к палате общин с ее все возрастающим влиянием – чувство, которое он пронесет через всю последующую жизнь. То, что нам кажется расширением политических свобод, Чосеру казалось обременительной и смехотворной глупостью. Идею гуманизма он воспринял в Италии, преимущественно от Петрарки и Боккаччо, но, когда эта идея получала политическое воплощение, Чосер – точно так же, как Боккаччо и Петрарка, – встречал ее с неодобрением, которое выражалось в сатирической форме. Но вот король Эдуард умер, и королем стал сын покойного Черного принца. Способный и красивый, как все Плантагенеты, это был верный муж и сторонник умеренности в политике. Он изо всех сил противился новому духу, распространившемуся по всей Англии, – духу гуманизма и нового свободомыслия, которому Чосер служил и которого страшился. В конечном счете этот новый дух, соединившись с прочими историческими силами, обрек Ричарда II на поражение.

Еще одна поэма, написанная, вероятно, в середине или в конце 70-х годов (хотя некоторые ее части имеют более позднее происхождение), представляет собой произведение, состоящее из многих историй на тему о крахе гордых и властных; она дошла до нас в виде «Рассказа монаха» в «Кентерберийских рассказах». Некоторые биографы полагают, что поэма, возможно, была прочитана Чосером на празднествах ордена Подвязки в 1374 году, но эта теория представляется не очень убедительной, так как влияние итальянской поэзии в «Рассказе монаха» еще более очевидно, чем в «Птичьем парламенте». Кроме того, в рассматриваемой поэме ни слова не говорится об ордене Подвязки и она не имеет ясно выраженной связи с днем св. Георгия, если не считать присутствующего в ней общего интереса к темам рыцарства и христианской веры. Правда, подобные упоминания (если они имелись в первоначальном варианте) могли быть исключены из позднейшей редакции, в которой эта поэма стала рассказом монаха во время паломничества, а люди, из чьих кратких биографий составлена поэма, могли с известным основанием рассматриваться во времена Чосера как фигуры рыцарственные, т. е. как хорошие или дурные рыцари. Даже Люцифер, ополчившийся против воина-Христа, мог рассматриваться в подобном свете. Но прославление в поэме такого ярого абсолютиста, как Педро Кастильский, и презрение, выражаемое в ней к самонадеянным выскочкам незнатного происхождения, побуждают нас связать ее скорее уж со временем растущей неуправляемости парламента; по меньшей мере одна из содержащихся в поэме кратких биографий, в которой изображен Барнабо Миланский (с ним Чосер встречался во время своей итальянской поездки 1378 года), «бог произвола, бич Ломбардии», была создана в довольно поздний период творчества Чосера, так как Барнабо умер в 1385 году.

Появление этой поэмы, несомненно, было встречено с восторгом и восхищением и наверняка способствовало дальнейшему укреплению репутации Чосера как поэта. Хотя время от времени Чосер еще будет возвращаться к французским поэтическим формам (в поэме «Дом славы», например), здесь, в поэме о гордецах, он не прибег к излюбленным французским жанровым формам видения и жалобы. На английский аристократический вкус поэма явилась в некоторых отношениях новшеством, оригинальным и увлекательным произведением. Английским любителям поэзии и раньше случалось слышать морализаторские стихи о Люцифере, Адаме, Каине и т. п. Подобные стихи писались еще в англосаксонские времена и будут писаться, главным образом в назидание школярам, вплоть до XVIII века. Слушателям Чосера были знакомы и различные поэмы (или же отдельные части таких крупных стихотворных произведений, как аллитеративная поэма «Смерть Артура»), в которых краткие биографии, взятые из Библии и христианских преданий, соседствовали с краткими биографиями выдающихся исторических личностей (Александра Македонского, Юлия Цезаря и др.). Во всех этих поэмах, посвященных так называемым Девяти героям древности, [210] библейским и небиблейским, на примере возвышения и падения каждого из девяти показывается, сколь опасно доверяться фортуне. Однако Чосеру удалось сказать здесь новое слово. Итальянская поездка вооружила его новым пониманием этих старых поэтических преданий, а также снабдила материалом для новых историй. Там, в Италии, где пробуждался дух гуманизма, Петрарка и Боккаччо создавали короткие (а иногда и длинные) жизнеописания великих мира сего, в которых характеру и поступкам изображаемых людей уделяли не меньше внимания, чем морали, которую надлежало вывести. Разумеется, этот сдвиг акцентов был заметен уже в творчестве Данте, в чьей «Божественной комедии» персонажи вроде Фаринаты и старшего Кавальканти существуют не просто как иллюстрации последствий того или иного греха, а как живые люди. По крайней мере в одном тосканском дворце Чосер видел серию портретов великих людей древности и более позднего времени. (Такие портреты висели в Падуе, где он, возможно, познакомился с Петраркой.) Рассказывая истории не только традиционных Девяти героев древности и персонажей Книги бытия, но и людей, живших на его веку или в недавнем прошлом, таких, как Педро, Барнабо или Уголино, граф Пизанский, Чосер выразил новое гуманистическое мироощущение средствами английской поэзии: он продолжил старую художественную традицию таким же примерно способом, каким это сделал Джотто, который, создавая серию изображений, перешел от картин рая и грехопадения человека к картинам, отобразившим развитие ремесел и искусств человечества. Таким образом, Чосер подтвердил свое поэтическое мастерство в глазах современников, показав, как хорошо пишет он в традиционной манере (значительно ее, впрочем, изменив), но вместе с тем поразил своих слушателей чем-то таким, что было для большинства из них в новинку; по всей вероятности, эту ноту новизны внесла присущая гуманизму интеллектуальная (и вместе с тем отдающая сплетней) любовь ко всему современному.

210

Девять героев древности (Nine Worthies), – В предисловии к поэме «Смерть Артура» героями древности названы «три язычника, три иудея и три христианина»: троянец Гектор, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Иисус Навин, царь Давид, Иуда Маккавей, король Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский; Шекспир («Бесплодные усилия любви», акт V, сцена 2) причисляет к героям древности Геракла и Помпея.

Современные читатели, находя «Рассказ монаха» довольно малоинтересным, высказывают предположение, что и сам Чосер в пожилом возрасте считал эту поэму неудачной, почему и вложил ее в уста монаха, человека уныло-скучного в своей ханжеской умеренности (на что намекает его собеседник трактирщик Бэйли), интеллектуально ограниченного и неспособного понять, что традиционное христианское и боэцианское учение о судьбе и свободе воли может служить обоснованием не только для трагедии, но также – и с таким же успехом – для комедии (прославления). Согласно традиционному учению – оно нашло отражение в рассказе о Навуходоносоре, [211] – врагом человека является не злой рок, а его собственная неспособность заглянуть за пределы своей судьбы (или вынести за эти пределы свою веру) и увидеть благожелательность промысла божия, или провидения.

211

«Рассказ о Навуходоносоре» – рассказ, не включенный в русский перевод «Кентерберийских рассказов».