Жизнь Иисуса

Речь идет не о жалких слабостях, не о проступках, свойственных каждому, не о падениях, которые унижают юношей и покрывают стыдом стариков, но об одержимости, жертвой которой становятся те, кого плоть в полном смысле слова сводит с ума, кто и живет только для того, чтобы искать в плоти некий абсолют. Они действительно одержимы семью бесами, которых мы называем семью смертными грехами.

Прежде всего гордость: падшая женщина до безумия упивается властью над сердцами, возможностью причинять им страдания, вызывать ревность, разлучать любящих. С этой точки зрения — что хуже: женская жестокость или мужское тщеславие? Нам случалось слышать признания, сделанные с самым равнодушным видом: «Он умер из-за меня… Она покончила с собой из-за меня…»

Убийцы. И если не все эти сладострастники пролили кровь взрослых, зато все они в акте, оторванном от его назначения, погубили души, которые могли бы родиться. И они погубили немало тех, кто уже родился.

Страх погибнуть в одиночестве глубоко владеет плотскими людьми. Несметные толпы их, как показывает нам Христос, теснятся и толкаются на широкой дороге погибели, и нет в них случайных людей: все искали и нашли друг друга. Соучастники преступлений и блуда нуждаются друг в друге для своей же погибели. Подобно животным, объединяющимся по видовому признаку, собираются они в группы по своим порокам. Каждый отдельный порок поднимает свое знамя над группой своих приверженцев.

День Суда застигнет их вместе, и не придется созывать их звуками трубы со всех концов земли: эти темные гроздья уже совсем созрели, черному ангелу останется лишь собрать урожай.

Хотя их, как цемент, соединяет общий порох, но зависть, ревность и ненависть вырывают между ними пропасть. Их безумие только тогда позволяет им чувствовать себя победителями, когда они друг другу причиняют страдания.

Мелкие бесы вьются вокруг этого злобного, смертоносного сладострастия. Чревоугодие, над которым обычно подтрунивают, было, должно быть, у Марии Магдалины, как и у всех великих грешников, не мимолетной прихотью сластолюбия, а стремлением к блаженству длительной разрядки. Женщина, которой, казалось бы, спиртное должно быть отвратительно, поглощает его с жадностью, как губка… И вдруг засыпают последние хранители души, исчезает стыд, меркнет память о любимых. Одна за другой рушатся преграды; алкоголь и наркотики открывают перед своими приверженцами вход в царство тьмы.

Несомненно, Мария Магдалина и есть та грешница со спутанными волосами, ибо она была избавлена от семи бесов. И мы пытаемся представить себе это чудо: ее переход из одного мира в другой. «Какой была и какой стала!» — восклицает Боссюэ. Возможно, в действительности все произошло совсем просто. Внешние действия Христа, о которых можно рассказывать, ничто по сравнению с тем, что совершает Он в глубине сердец. Сын Человеческий уже тогда жил и действовал так, как живет и действует незримый Христос. История Марии Магдалины разыгралась, или могла бы разыграться, внутри нас. Наше собственное освобождение или наше порабощение помогают представить, чем стало освобождение для этой одержимой.

Ибо речь шла действительно об одержимости: «Мария, называемая Магдалиной, из которой вышли семь бесов». Эта распутная женщина была бесноватой. Но разве сладострастие не такой же грех, как прочие? И нет ли в этой неспособности исцелиться, на которую жалуются даже тянущиеся к Богу грешники, в постоянном возвращении на свою блевотину — признака не обычного искушения, а некоего наваждения — наваждения, овладевающего и отдельной личностью и даже целым родом?

У Сен-Сирана есть ужасные строки, где этот еретик показывает нам, как на разных членах одной семьи лежит проклятие, передающееся от отца к сыну. Этот страшный человек смог представить себе нечто вроде наследственного проклятия и сохранить непоколебимую веру перед лицом такого ужаса! Но тем не менее верно и то, что тайна наследственности обязывает нас верить также и в тайну милосердия. Есть одержимость, передающаяся из рода в род. Со смертью одного падшего существа зародыш падения не погибает. Дети его вместе с его плотью наследуют и его вожделения, они вынуждены передавать эту ужасную эстафету своему потомству.

Нет лучшего средства освободиться от такого кошмара, чем внимательно разглядеть эту кающуюся душу, избавленную от семи бесов. Мария Магдалина восторжествовала над фатализмом плоти. Поскольку любовь побеждается только любовью, она разожгла встречный огонь. Христос преображает это безумие. Подобно тому как когда-то вся ее жизнь сосредоточивалась на одном-единственном тварном существе и весь мир вокруг для нее исчезал (как это ни банально, но тайна человеческой любви заключается в том, что она поразительным образом обесценивает все остальное, для нее перестает существовать все, что лежит вне предмета нашей страсти), так и теперь это безумие концентрируется на Христе. Снова для нее исчезает весь мир, но на этот раз из-за Богочеловека. Даже для тела ее перестает существовать все окружающее.

Прежнее желание умерло. В ее умиротворенном сердце встречаются чистота и обожание, и они заключают между собой мир. Мария Магдалина входит в комнату, не глядя, идет прямо к Нему. Во всем мире нет ничего, кроме Иисуса, и ее, любящей Его. На этот раз ее любовью становится Бог.

Перед нами кающаяся грешница. Те, кто недоумевает, почему им недостает упорства, часто ищут в своем обращении источник наслаждений. Но в душе, которую возделывали семь бесов, едва вырванные сорняки вновь дают всходы, если земля не вскапывается, не обрабатывается и не переворачивается с неустанным трудом и слезами.

В тот час ее жизни Мария Магдалина, должно быть, проходила этап, когда человек, уже целиком отдавшийся Богу, еще порой слышит голодное завывание прежних страстей. Но Магдалина умерла для всего, что она оставила. Ничто более не разлучит ее с Тем, Кого она искала то в одном тварном существе, то в другом.

Немного растерянная, как мне кажется, она повсюду следует за Иисусом. Она остановится лишь тогда, когда Он Сам, прибитый к столбу тремя гвоздями, не сможет более идти вперед, не будет в силах сделать больше ни шагу, хотя бы и преодолевая боль. Тогда Мария Магдалина, тоже неподвижно застывшая у достигнутой, наконец, цели — у окровавленного древа, будет крепко обнимать его, пока не снимут растерзанное тело ее Господа и не укроют в ближайшей гробнице. Может быть, она думает, что Он притворился мертвым. Поэтому до тех пор, пока она знает, где находится священное тело, пусть даже бездыханное — ничто для нее не потеряно.

Лишь ненадолго оставляет она место погребения, чтобы купить благовоний. Уже на рассвете она опять здесь, у гроба, вместе с Саломией и матерью Иакова. И только тут Мария очнулась, оказавшись перед зияющим отверстием, перед входом, за которым открылась пустота. Унесли ее Господа! Неизвестно, куда Его положили! Она бросается за помощью, спрашивает у садовника и не ведает, что это и есть Иисус (как сказано у автора «Подражания» [1] : «Когда вы думаете, что далеки от Меня, тогда Я часто ближе всего к вам»).

1

[1]Имеется в виду «Подражание Иисусу Христу» св. Фомы Кемпийского. — Прим. пер.

Каждый участник драмы Искупления стал как бы образцом для без конца множащихся копий, с которыми мы и поныне сталкиваемся в жизни. Души, повторяющие тип Марии Магдалины, наполняют мир с тех пор, как она его покинула. Отныне самые падшие люди знают, что могут вызвать особенную любовь именно потому, что они так низко пали. Мария Магдалина установила связь между глубиной падения, из которой Христос извлек некоторых грешников, и любовью, которою спасенные Ему обязаны. Эта связь, если на нее дается согласие, из самого порока творит святость.

Ото всех других грешников блудница отличается тем, что о ней можно без преувеличения сказать: ее не останавливает никакой позор, и падение ее не знает предела. Ее призвание состоит в том, чтобы не отвергать ничего, что измышляет человек, пытающийся найти бесконечность к абсолют в чувственном. Разительная перемена! Магдалина остается верна своему призванию: она все так же ни в чем не будет отказывать, но уже не мужчинам, а Богу. Она вновь примется за те же неустанные поиски, но на этот раз следуя за Господом, за своим Богом. Женщина по-прежнему безумна: безумие тела сменилось безумием Креста. Она вновь, как совсем недавно, предается всем излишествам — но в той сфере, где теперь все излишества позволены; превышение самого себя не ограничено правилами, и нет иного предела для чистоты и совершенства, кроме чистоты и совершенства нашего Небесного Отца.