Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам
Шрифт:
Не буду повторять все, что я сказал, замечу лишь, что окончание моей речи было встречено аплодисментами и даже несколькими приветственными криками.
«4 января, 1827 год. Эта работа требует столько пристального внимания, столько изобретательности! День и ночь она совершается самыми крепкими руками – и все-таки сколько тревог и усилий. Каждое утро я говорю себе: „Вчера еще один опасный день миновал!“
12 января. Если бы мы заранее были уверены, что на глубине от 33 до 37 футов лежит такая плотная глина, мы могли бы делать 18 футов в неделю, и это было бы совсем несложно. Но, во-первых, кто мог это предвидеть, а во-вторых, нам следует не оглядываться попусту назад, а преодолевать трудности!
16 января. Г-н Брюнель снова не спал несколько ночей подряд. Сегодня покинул нас в десять и спал до шести часов утра. Меня очень тревожит, что он совсем не думает о своем здоровье. Он может дорого за это заплатить.
2 февраля. На нынешний день пройдено 45 футов 4 дюйма.
3 февраля. Я посетил выработку и, спустившись в кабине, пожаловался на пыль. Чудеса – пыль
26 февраля. Был в туннеле. Арка хорошо освещена, весь проход завершен, и его открыли для посетителей. Зрелище замечательное. Миссис Брюнель, Эмма, София и три ее маленькие дочери были первыми. Я получил великое удовольствие, увидев всю мою семью в этих новых декорациях.
21 марта. Над нами опять нет глины. Лучше работать еще медленнее, чем мы делаем это сейчас. Но из-за того, что работа организована по сдельной схеме, приходится подгонять работы. И тревога нарастает с каждым днем».
Это была последняя более или менее оптимистичная запись в дневнике отца: вскоре все снова пошло кувырком, и он опять оставлял заметки, полные тревоги и опасений.
Связано это было с тем, что во время очередной серьезной протечки вышли из строя дренажные насосы, которые выкачивали воду из туннеля и подавали ее наверх. Скоро вода поднялась выше опорных винтов, из-за стойки стало невозможно двигаться, и, соответственно, работа полностью остановилась. Нельзя и класть кирпич на пол, если там воды по колено. Когда насосы снова заработали и вода стала мало-помалу убывать, я, не дожидаясь еще более радикальных улучшений, позвал рабочих вернуться на свои места – и они бодро похлюпали за мной, весело плеща подошвами сапог. Удивительно, какие крепкие нервы у этих людей!
Началась новая битва – из тех, в которых долго нельзя понять, кто же в конце концов станет победителем. Вода прибывала – мы ее откачивали; чуть она отступала – мы принимались за работу и двигали щит все дальше и дальше: пусть по дюйму, по четверти фута – но все вперед! Мы то и дело встречались не с настоящим грунтом, а опять с чем-то вроде ила – размягченной, текучей, опасной и коварной субстанцией. Работа становилась все тяжелее и медленнее. Почти год назад, опираясь на итоги бурения, я говорил, что было бы лучше закладывать туннель еще глубже, – и как я был прав! Однако сделанного не воротишь: над нашими головами была не глина, не ее плотный, надежный, изолирующий воду пласт, а слои донных отложений, спрессованный, слежавшийся ил, который при любом на него воздействии, жадно поглощая воду, превращался в текучую грязь.
Одна лишь откачка воды требовала теперь сорока пар рук. Я видел, что отца угнетает необходимость лишних расходов. Я хотел бы ему помочь, но как? – вся ответственность перед акционерами лежала на нем, а те проблемы, с которыми мы в последнее время встречались, обходились в лишних 150 фунтов в неделю. Он часто вздыхал: «Ах, что делать, что делать?! Препятствия со всех сторон».
Но к 9 апреля – то есть ко дню моего столь долгожданного совершеннолетия – дело несколько поправилось.
Примерно неделя прошла довольно спокойно. Работа хоть и не так быстро, как хотелось, но все же шла – шла ровно и неуклонно, не встречая таких препятствий, которые могли бы ее застопорить. Отца то и дело теребили акционеры – им хотелось, чтобы туннель строился быстрее. Никто из них не понимал, как опасно ускорять проходку.
Отец писал тогда:
«Грунт оказался чрезвычайно ненадежным, но мы двигались с величайшей осторожностью, и все обошлось. Я уверен, что вообще ничего плохого не происходило бы, если бы удалось отказаться от самой идеи сдельной работы. Сдельщина – стимулятор, и в нашем случае – очень опасный. Вынужденные жить с мыслью, что должны за меньшее время сделать больше, мы неминуемо рискуем. Экономить средства акционеров в подобных условиях поистине досадно. Очевидно, что слой глины над нашими головами нарушен, и это грозит нам обвалом. Нам придется бороться с этим, пока не войдем в более прочный слой. Грустная перспектива!»
Он, как говорится, напророчил: числа 20 апреля снова осыпался грунт у номера 1, вызвав длительную остановку. Но в этом не было бы ничего странного – мы уже привыкли быть готовыми к тому, чтобы преодолевать новые и новые препятствия, если бы, внимательно рассмотрев то, что просыпалось, я не обнаружил в земле какие-то кости и обломки фарфора! Что еще могло быть более достоверным подтверждением того, что к нам проваливается само дно реки – причем довольно поздние его отложения, поскольку фарфор как таковой появился сравнительно недавно! И вот на тебе: его едва успели разбить и швырнуть за борт какого-то судна – а теперь он упал прямо к нам в руки!
Я предложил провести серьезное обследование дна. На барже доставили водолазный колокол и приготовили к спуску над тем местом, где в туннеле находится наш щит. Мы с Граваттом опустились в воду на 30 футов. И что же? На дне мы обнаружили ровно то же самое, что просыпалось к нам в туннель – кости и фарфор. Стоя в колоколе, я забил в дно реки кол. Вернувшись, мы узнали, что Нельсон, работавший в своей ячейке, слышал удары, и когда сообщил о них, это вызвало всеобщую панику: должно быть, рабочие решили, что к ним пробивается сам Водяной.
Когда все пришло в норму, мы снова принялись за работу, и по мере продвижения грунт становился лучше. Но все отлично понимали, что опасность не миновала. И однажды утром – дня через три или четыре нашей колокольной вылазки – произошел вот какой случай. Мы с Граваттом
преспокойно завтракали наверху, когда из шахты выбрался посыльный с диким криком:– Все кончено! Туннель рухнул, спасся только один человек!
Побросав столовые приборы, мы бросились в шахту. Все без исключения мотористы стояли у своих насосов в полной безопасности – но все при этом были объяты ужасом, вопреки тому, что никаких признаков подступающей воды здесь не наблюдалось. Мы двинулись дальше и, немедленно обследовав щит, обнаружили, что весь переполох случился из-за того, что на верхнем уровне со свода оторвался небольшой кусок глины.
Еще через несколько дней глухой ночью – в половине четвертого утра – вода снова прорвалась, опять принеся с собой отложения со дна реки: комья глины, камни, кости, дерево, гвозди и прочий тлелый хлам явно относительно недавнего происхождения. Рабочие щита (там были преимущественно ирландцы) и мотористы в шахте кинулись бежать. Некоторые кричали: «Темза! Темза прорвалась!» Однако наши смельчаки – Болл и Роджерс – остались на своих постах и быстро и умело остановили эту страшную атаку реки.
Вот опять из дневника сэра Марка Изамбарда:
«10 мая. Двигаемся медленно, встречаемся с большими препятствиями. Главное из них – скопление воды над нашими головами. Вода размягчает ил и уносит его, оставляя пустоты. Глина падает комьями или стекает ручьями. Очень плохо. В конце концов Темза и в самом деле может нас навестить.
12 мая. Передвигая номер 6, по непростительной небрежности оставили позади верхние накладки-бандажи, убрав при этом две верхние подпорки. Грунт был очень плохой, и дело шло в момент прилива, – в общем, грунт начал вспучиваться. Несколько участков потребовали внимания. В номер 6 подошел Граватт. Он вместе с рабочим вытянул из грунта перед верхним бандажом лопату и молоток. Это те самые, которые г-н Брюнель оставил на дне реки, когда спускался в водолазном колоколе. Триумф щита. Река от нас на расстоянии ладони – и ничего.
13 мая. Несмотря на всю нашу осмотрительность, несчастье все равно может произойти. Но хотя бы не тогда, когда арка полна посетителей! Акционеры пытаются хоть как-то уменьшить затраты, один из способов – собирать деньги с любопытных. Страшно даже подумать о том, что может случиться! Я со всей возможной убедительностью и настойчивостью рекомендовал совету директоров закрыть туннель… Забот у меня не стало меньше; я совсем не отдыхаю, уже много недель не отдыхал. До сих пор щит с триумфом преодолевал всевозможные трудности, и туннель продвигается вперед. В прошлую ночь весь грунт над нашими головами пришел в движение, и это во время прилива. На щит в прилив приходится до 600 тонн, и этот вес ему приходится выдерживать дважды в день на протяжении многих недель…»
А здесь слова отца, на которые я хотел бы особо обратить ваше благосклонное внимание, для чего выделю их курсивом:
«Как легкомыслен и беспечен тот, кто, не имея никакого представления о предмете и не исследовав состояние работ, без всякого – хотя бы краткого – раздумья дает советы по всякому поводу! Сколь мелкое тщеславие проявляют те, кто делает вид, что обладают опытом, который может явиться лишь плодом многолетних глубоких размышлений и неусыпного внимания! Какой у них опыт? Их единственное преимущество состоит в том, что они – в силу своего материального или общественного положения – имеют возможность пользоваться талантами нескольких на самом деле одаренных и опытных людей, посвятивших все свои силы, все способности своих отлично организованных умов этому предприятию! Прибавьте к этому опыт сотни шахтеров и землекопов, который им тоже неведом… Как печально, что такие люди подчас находят себе место там, где от каждого требуется принятие самостоятельных решений, – а у них нет ничего за душой, что позволило бы им принимать таковые!.. Они всегда самонадеянны, но их самонадеянность – всего лишь форма глупости; если в критический момент рядом не оказывается инженера, готового направить их действия, остается лишь миг, чтобы самый лучший план обрушился и потерпел крах! Всегда есть слабое место, в которое может попасть неглубокий ум… И, кстати, когда это случится, кто-нибудь другой, такой же по своему содержанию, как и тот, из-за которого случилось несчастье, непременно скажет злорадно: „Я так и думал, что из этого ничего не выйдет!“
15 мая. Утром сильно прибыла вода. Очень беспокойно. Мои опасения не беспричинны. Прорыв реки ужасен сам по себе – вся работа пойдет прахом. Кроме того, безопасность рабочих. Плюс посетители. Голова идет кругом. Мы должны быть готовы к худшему. Эти страхи не дают мне покоя уже много недель. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы улучшить ситуацию.
17 мая. Нет сомнения в том, что с прошлой субботы грунт стал значительно лучше. Это не может не радовать.
18 мая. После обеда нас должна посетить леди Раффлз. Г-н Бимиш заранее дал мне знать о намечающемся визите. Я готов принять и сопровождать ее, тем более что она, по его словам, твердо намерена посетить ячейки. Не знаю, зачем такой знатной и уважаемой леди, как леди Раффлз посещать ячейки, в которых трудятся совсем простые люди, к тому же, как правило, в мокрой и запачканной илом одежде. Но делать нечего. Придется скрыть свое беспокойство. Мое беспокойство вообще с каждым днем нарастает. Баржи с глиной стоят наготове, я жду, когда судна с углем уйдут и освободят место над нами. Уверен, что расписание судоходства сбилось. Скорее бы начался этот визит. Чем скорее начнется, тем скорее кончится. У меня не столько предчувствие надвигающейся катастрофы – в том самом страшном виде, какой она может принять, сколько боязнь повторения какой-нибудь чепухи вроде того случая, когда ирландцы бросили насосы и убежали с площадки».