Жизнь как на ладони. Книга 2

– Контру поймала. Хотел через забор перелезть, хорошо, Котов помог скрутить, – сквозь зубы процедила женщина и снова провела винтовкой по Тимофеевой спине. – Поворачивай, мироед.

Он свернул с дорожки и переступил через знакомый порог бывшего особняка князей Езерских.

В детстве он переступал его сотни раз. В этих стенах прошло его отрочество, здесь был устроен лазарет для раненых воинов, но с тех пор, как Ольга Александровна продала строение, Мокеевым не довелось здесь побывать.

Его мачеха, княгиня Езерская, очень тяжело переживала продажу фамильного особняка. Порой Тимофею казалось, что вместе с родовым гнездом она продала и частицу себя самой. Переживания женщины понять было несложно: сюда она пришла молодой хозяйкой, здесь стала матерью, оплакала погибшего мужа и достойно, как от руки Божией, приняла своё разорение. Такое не вычеркнешь из жизни и не забудешь…

Скользя взглядом по просторному вестибюлю, Тимофей бессознательно отмечал изменения, произошедшие в доме за последние годы: цвет стен из голубого превратился в нежно-фиолетовый, стало больше позолоты на потолке, в нише появился камин, облицованный уральским камнем. Зато часы, отсчитавшие особняку немало счастливых зим и лет, остались прежние. Он бросил взгляд на циферблат: ровно десять часов вечера. «Представляю, как будут сходить с ума родные».

– Теперь налево.

«Значит, в библиотеку, – понял Тимофей, – этот коридор ведёт только туда».

При Езерских на полу была длинная ковровая дорожка, красная с зелёным бордюром, он пару раз падал на ней, а теперь кругом топорщился мокрый от следов ног вздыбленный паркет, расковырянный штыками. Не поскользнуться бы.

Насчёт маршрута своего пути он оказался прав: двое часовых, нещадно дымя самокрутками, стояли именно у двери в библиотеку.

Невидимая Тимофею комиссарша втолкнула его в книгохранилище, полмесяца назад бывшее нераздельной вотчиной Аполлона Сидоровича – хранителя мудрости, как любил себя именовать библиотекарь. Если бы Аполлону Сидоровичу довелось попасть сюда сегодня, он наверняка лишился бы разума, настолько ужасающим было разорение, которое предстало перед Тимофеевым взором. Полки, ранее плотно уставленные бесценными книгами, ныне были нещадно разграблены, в воздухе стоял густой запах махорки и дёгтя, а у жарко натопленной изразцовой печи валялась беспорядочная груда толстых томов, которыми так гордился Аполлон Сидорович.

– Встать у стены, – скомандовала Тимофею революционерка, резко развернувшись к нему лицом.

Конечно! Он уже видел эту женщину, и не раз, потому что перед ним стояла Клава, дочка белошвейки Ермаковой – девчонка из двора его детства. Та самая, что разносила прокламации, била стёкла в буржуйских квартирах и обзывала «пшечкой» четырёхлетнюю польскую девочку Крысю.

Крепкую фигуру большевички ладно облегало кожаное пальто с огромной кобурой на боку. Из кобуры торчала рукоятка пистолета. Короткие волосы слегка выбивались из-под красной косынки, романтично припорошенной снегом.

Тимофей удивился, увидев, как похорошело за прошедшие годы её и прежде красивое смуглое лицо с ровно очерченными бровями и тонким, презрительно изогнутым ртом. Клавдия его тоже узнала и, щёлкнув замком кобуры, иронично прищурилась:

– Вот и встретились на узенькой дорожке, господин хороший. На чьей стороне оказалась правда?

Тимофею не хотелось вступать с ней в беседу, и он невозмутимо молчал, спокойно глядя прямо в глаза Клавдии. Его упорство привело её в неистовство. Рывком скинув пальто, Ермакова приоткрыла дверь в коридор и скомандовала охраннику:

– Обыскать арестованного и прислать ко мне машинистку для допроса.

Солдат, беспрекословно подчиняясь, привычным движением скользнул руками по карманам пальто Тимофея, вытащил пистолет и бросил его на стол.

– Гад! Мятеж, небось, хотел поднять против мировой революции и её вождей товарищей Ленина и Троцкого, – он злобно ударил Тимофея кулаком в скулу и с надеждой взглянул на начальницу: – Товарищ Клавдия, разреши, я эту контру сам в расход пущу.

– Погоди, товарищ Егор, – комиссарша удовлетворенно облизнулась, словно сытая кошка у миски со сметаной, и устроилась в любимом кресле Аполлона Сидоровича, – мы не бандиты с большой дороги, а Революционный комитет. Должны с него снять показания по всей форме, составить протокол, а уж потом и приговор выносить. Где там новая машинистка бегает? Хромает у нас дисциплинка…

При словах «новая машинистка» шестым чувством Тимофей понял, что речь идёт о Кристине. В груди стало горячо от бешено стучавшего сердца. Он старался смотреть в пол, не представляя, какова будет их внезапная встреча.

Дверь с шумом распахнулась, и дюжий матрос, крякнув от натуги, втащил в комнату отливавшую чёрным лаком пишущую машинку «Олимпия».

– Куда аппарат?

– Туда, – Клава пальцем указала на письменный стол, где на специальной подставке яркой медной шишечкой выделялась крышка чернильницы – ручка для открытия потайной двери.

«Интересно, успела ли Крыся разблокировать поворотный механизм, расположенный в комнате наверху»? – мелькнула и тут же исчезла короткая мысль, потому что следом за матросом в библиотеку, неслышно ступая, вошла Крыся.

– Товарищ Маша, где тебя носит? – обратилась к ней комиссарша.

«Маша? Почему Клавдия назвала Кристину Машей? – не сразу понял Тимофей, но потом до него дошло, что Крыся разумно назвалась чужим именем. – Раз Клава без тени сомнения зовёт новую машинистку Машей, значит, она не помнит Крысю – маленькую польку, жившую с ними в одном дворе».

Боясь встретиться с Кристиной глазами, Тимофей поднял голову: девушка равнодушно скользнула по нему взглядом, не изменяя выражения лица, уселась за пишущую машинку и ловко вставила в неё лист бумаги:

– Я готова.

– Пиши!

Клавдия заложила ногу на ногу и принялась диктовать:

– Протокол допроса контрреволюционного элемента, арестованного в момент преступления.

Кристины пальцы запорхали над клавиатурой, и в комнате раздался оглушительный треск, напоминающий стук града по железной крыше. Печатала Кристина мастерски.

Сопровождающий матрос с восхищением взглянул на «пишбарышню» и поскрёб в затылке:

– Ну и ловка! Хороший кадр я тебе привёл, товарищ Ермакова!

– Фамилия! – рявкнула Клава, обращаясь к задержанному.

– Тимофей Николаевич Петров-Мокеев. Врач. Сейчас безработный, – не моргнув глазом соврал Тимофей. Хоть и не любил он кривить душой, но уж лучше ложь во спасение, чем обыски и аресты в родной больнице.

Комиссарша скривилась, словно надкусила лимонную дольку:

– Доктор. В папашу, значит… Что делал здесь?

Тимофей замялся, не зная, что ответить. Сказать, что искал брата, значило только усугубить и без того непростое положение князя Езерского. Снова соврать? Но что?

Неожиданно выручил матрос:

– Над чем тут голову ломать, товарищ Клава? Вся округа знает, что к нам в Реввоенсовет завезли сахар с Пызинского склада. Вот он и лез поживиться. Гнилой народишко эти буржуйские сынки. Нет в них рабочей сознательности.

Клава выразительно хмыкнула, но ничего не сказала.

«Интересно, успела ли Крыся разблокировать дверь? – думал про себя Тимофей, механически отвечая на вопросы следовательши. – Сейчас бы оттолкнуть охрану, прыгнуть к столу да повернуть чернильницу, скрыться за плавно отъехавшим в сторону книжным шкафом за спиной у Клавдии. А потом найти Севу, схватить Крысю в охапку – и дай Бог ноги…»