Жизнь как жизнь (Проза жизни) [Обыкновенная жизнь]

— Почему? — спросила Тереска, с трудом переведя дыхание.

— Да он влюбился! Ей-ей, помереть можно, история как в дамском романе! Он встретил в «Орбисе» девушку и стал за ней ухаживать. Пришлось ему ездить за ней чуть ли не по всей Польше. Он купил ей в «Орбисе» билет до Кракова на тот поезд, на котором должен был ехать сам, и думал, что они поедут вместе, а потом выяснилось, что в поезде ехала ее бабушка. Он наладил с этой бабушкой дипломатические контакты, узнал, что внучка едет в Познань, и прямо из Кракова помчался в Познань. Оказалось, что к тому времени девица вернулась в Варшаву. Он закатывал спектакли, ну просто как Ромео! Приходил с цветами и конфетами к девушкиной бабушке, чтобы у нее узнать адрес внучки в Варшаве, врал как по нотам, притворялся асом контрразведки, пока в конце концов своего не добился. Добился и влюбился, прямо в рифму получается… В нечеловеческом порыве любви — или, если угодно, бараньей глупости, это пока неизвестно — устроил себе перевод в Варшаву неизвестно каким чудом. На лекциях бывает, но видно, что телом он туг, а душой — совсем наоборот… Тебе не холодно?

Тереске приходилось подавлять страшный ком в горле и тяжесть в животе и в то же время пытаться дышать и следить, чтобы выражение ее лица не менялось. Из-за этого ее начало трясти как в лихорадке. Она изо всех сил сжала зубы, чтобы они не клацали. Смысл веселого рассказа Збышека пока не доходил до нее полностью, но она уже поняла, что случилось нечто страшное, произошел катаклизм, землетрясение, катастрофа, взрыв галактики. Пока надо было все выслушать, все выдержать и только потом начинать думать.

— Нет, что ты, — сказала она через силу. — То есть да, чуть-чуть замерзла. Очень уж мокро. Интересно, как она выглядит.

— Может, дать тебе горячего чайку?

— Нет, спасибо, не стоит, мне и так пора идти. Интересно, какая она…

— Худая, черная, должен признать, довольно эффектная, только уж очень сильно красится. Я сам этого терпеть не могу, но Богусь это любит. Я их раз видел вместе, Богусь от нее не отрывает обалделых глаз. И сразу видно, что он на ее почве совсем одурел. Влюбился, как в довоенном кино!

Збышек беззаботно рассмеялся. Тереска издала какой-то скрип, как заржавленная калитка, что должно было изобразить радостный смех. До сих пор она надеялась, что, может быть, это какая-то другая, а не та, но именно та самая…

Она почувствовала, что больше не вынесет.

— Мне нужно идти, — сказала она нервно и вскочила со стула. — Я забежала только на секундочку, мне еще нужно сделать кучу дел. Позвони, когда будет время.

— С большим удовольствием. И ты звони. Погоди, вот твой зонтик!

Дождь лил равномерно и монотонно. Мокрые дороги и тротуары сверкали в свете фонарей. Молодой человек, который вышел из-за угла улицы, увидел на противоположной стороне медленно идущую девушку, ссутулившуюся, с опущенной головой. Зонтик ее запрокинулся назад, на спину, вода с мокрых волос стекала на лицо. Все в ее осанке выдавало безнадежное отчаяние. Молодой человек узнал девушку и вспомнил, что однажды уже встречался с ней в ясный солнечный день. А-а-а, нет, ничего подобного, тогда тоже шел дождь, а солнце светилось в ее глазах. А теперь, наверное, на ее долю выпало какое-то страшное несчастье или обида. Он с досадой подумал о своих делах, которые не позволяли ему подойти и просто спросить, не может ли он ей чем-нибудь помочь…

Тереска только тогда поняла, что зонтик запрокинулся ей на спину, когда вода с мокрых волос потекла за воротник. Она подняла зонт над головой, но потом снова наклонила назад.

«И очень хорошо, — подумала она самоуничижительно, — по крайней мере не будет видно, что у меня на лице…»

Слезы текли у нее из глаз столь же обильно и непрерывно, как дождь. Ноги шаркали по лужам, но она шла, не обходя мокрых мест, тяжело и медленно ступая. Погода идеально соответствовала ее чувствам.

Все кончилось безапелляционно и безвозвратно. Угасли всякие надежды, к чертям отправились глупые мечты и иллюзии. Пятнадцатого ноября Богусь был в Варшаве… Он все время был в Варшаве… Девушка из «Орбиса»… Нет, это уж слишком много!

Плакал весь свет, и плакало разбитое сердце Терески.

* * *

Невозможность запереться в уединении в какой-нибудь клетушке, в подвале, спрятаться так, как прячутся больные звери, необходимость постоянно контактировать с людьми стали последними каплями яда. Не было ни времени, ни места, чтобы спокойно предаться отчаянию. Тереска считала, что после такой трагедии, после такого удара она никогда не оправится, до конца жизни. Самоубийство почему-то не приходило ей в голову, но она была совершенно уверена, что остаток дней своих проведет в воспоминаниях о погубленных надеждах и о том потрясении, которое их разрушило.

Сразу же после возвращения домой она попыталась биться головой об стенку, но быстро прекратила эти успокоительные действия, потому что шершавая штукатурка больно обдирала кожу на лбу, а удары вызывали глухое гудение и дрожь во всем здании. Общепринятое выражение отчаяния дало только тот результат, что Тереска набила себе шишку на лбу.

Ни школы, ни уроков бросить было нельзя. Обязанности надлежало выполнять. Каменное, немое отчаяние не соответствовало веянию времени, как и ношение черной вуали. Неблагоприятные обстоятельства привели к тому, что Тереску в поразительно скором времени охватила ярость.

Результаты этой ярости были весьма разнообразны и сильнее всего проявлялись на уроках, которые она давала. Содержание задач, невероятно оригинальных, привело к тому, что в мозгах ее подопечных навсегда закрепились тайны математической науки. Неожиданное улучшение отметок у Мариольки и Тадека было таким удивительным, что через неделю новые ученики просто сами шли в руки. Тереска могла теперь выбирать учеников, словно груши на прилавке.

К счастью, все эти предложения делались в школе. На территории школы настроение у Терески непонятным образом менялось, и она не протестовала против дополнительных нагрузок. А потом уже обязана была держать данное слово и выполнять обещания. Вообще в школе, среди людей и разнообразных дел, отчаяние почему-то теряло силу, его удавалось спихнуть куда-то на самое дно души. Оно вылезало наверх только в одиночестве, когда ничто не мешало ей думать и переживать. В тишине своей комнаты, сидя за столом и глядя в окно на голые деревья и холодный, заплаканный мир, Тереска чувствовала себя смертельно, безнадежно, безгранично несчастной.

«Что-то в этом есть, — думала она, оторвавшись от недоделанного обабившегося недоумка Анри де Валуа, и глядя на черную ветку, качающуюся за окном. — В школе мне почему-то лучше… Что-то должно меня заставлять действовать и толкать к другим делам. Если у меня нет времени думать, тогда мне лучше. Надо чем-нибудь заняться. Ничего мне не хочется… Надо чем-нибудь заняться. Господи помоги, чем же мне заняться?»

На сей раз колка дров не годилась. Эта работа не занимала ум, мысль двигалась в другом направлении, и руки сами опускались. Школа? Трудно считать школу заманчивым развлечением. Унылая обязанность, причем на ограниченное время. Ученики — тоже самая обычная мука. Зарабатывать деньги… Нет, не зарабатывать, а тратить! Тряпки, косметика… Ни к чему! Для кого?..

Мысль о том, что ей не для кого одеваться и не для кого выглядеть красивой, угнетала так сильно, что Тереска изо всех сил постаралась ее прогнать. Тут она вспомнила про милицию. Может быть, бандиты? Правда, бандитов тоже черти побрали, черти побрали все на свете, ей просто незачем жить… Минутку, ведь она должна была найти себе что-то, чтобы не быть несчастной!

«Не буду несчастной, — думала она упрямо и с отчаянием. — Я не хочу быть так по-идиотски несчастной! К дьяволу все, я не желаю быть несчастной!..»