Жизнь как жизнь
Шрифт:
После бани все вместе чаевничали. На стол водружался медный пузатый самовар, на конфорку ставился заварной чайник, гранёные стаканы с блюдцами каждому. В сахарнице сложены горкой большие куски сахара, а рядом щипцы для колки. На тарелке баранки, либо пирожки с картошкой. Пили долго. Из стаканов чай наливали в блюдца и с фырканьем втягивали в себя горячий напиток. Разговаривали. Потом старшие дети вдруг разом подрывались:
– Куда, сумасшедшие?
– К окулиничевой избе – там сегодня посиделки.
– И я с вами! – заверещал Стёпка.
– Дома сиди! Мал ещё! Подрастёшь, пойдёшь.
– Не долго
Последние слова матери были сказаны в пустоту. Головы детей промелькнули под окнами, и след их простыл.
– Мама! А я по брусёну пойду?
– Пойдёшь, Стёпа. Только вот пещерок маленький надо на повети найти.
– Я сейчас слазаю, поищу.
У акулиничевой избы на лужайке собралась большая толпа молодёжи и подростков. Девчата сидели на вынесенных из дома скамейках, ребята стояли кучками, рассказывали байки. Ждали Славку-гармониста. Уж и гонца за ним послали. Наконец-то! Славка, в сопровождении посыльного, вывернул из Домничева переулка. Девки зашевелились, освобождая в центре скамейки место для гармониста.
– Славка! Ну, что же ты так долго! Мы уж все ноги отсидели.
Славка ничего не ответил. Снял с плеча гармонь, уселся поудобней, пробежал по ладам пальцами.
– Эй, Славка! Давай сормача!
Гармошка с переборами заиграла и пошла плясать губерния. Первыми выскочили на круг девчонки, затопотали, пока молча без припевок. Так всегда было пока кто-то не осмелится первой спеть частушку.
Славка играл, рвал меха, на секунду останавливался, для начала запевки, и опять бежал пальцами по клавишам. Тут с приплясыванием в круг выскочил Сашка Савинов и началось:
«Моя милка чай не пьёт,
Конфеточки не кушает –
Приложила к …… радио,
Сидит, да слушает.»
Гармонист передёрнул меха, гармошка рявкнула:
«Девки наши, дайте Яше –
Яша тоже хочет ….
Если Яше не дадите,
Яша может умереть!»
И тут Машка Потапова остановилась напротив Сашки, прибоченилась и дождавшись музыкального такта, выдала:
«Мой милёнок, как телёнок,
Только веники жевать:
Проводил меня до дома,
Не сумел поцеловать!»
Девчонка притопывая прошлась по кругу и снова встала перед Сашкой:
«Я бывало, всем давала
По четыре раза в день,
А теперь моя давалка
Получила бюллетень.»
Разгулялась молодежь: на пятачке уже отплясывало десятка два девчонок и парней и каждый старался, уловив момент, спеть частушку.
Веселье продолжалось до тех пор пока, тётка Акулина, высунувшись из окна не закричала:
– Хватит орать! Закругляйтесь! Полночь уже!
Хочешь не хочешь, а надо было закругляться. Следующий раз тётка Акулина не разрешит под своими окнами хороводиться. Молодёжь начала расходиться – кто парами, кто стайками. И долго ещё вдоль деревни то там, то тут слышались взрывы молодого задорного смеха.
Алёна проснулась рано, затопила печь – надо было разогреть щи, да кашу – накормить всех перед походом за ягодами, с собой собрать что-то. Часов в шесть начала тормошить детей.
– Вставайте, гулёны! Пора по брусёну идти!
Первым вскочил Стёпка, за ним нехотя, потягиваясь, стали выползать из-под одеял остальные.
– Глашка! Ты дома остаёшься.
За детьми приглядывай. А то, ускачут куда-нибудь, отцу их не догнать.– Мама! А далеко за брусёной то пойдём? – спросила Нюрка.
– Наверно, за дальнюю гору к Мормазу. Поблизости то всё уж поди обобрали.
– А Стёпка то дойдет с нами, не замается?
– Допрыгает. А там на пенёчке у пещерков посидит, отдышится.
После завтрака ягодники отправилась в путь. У каждого за плечами сплетёный из бересты короб – пещер, а в руке корзина. Алёна шла впереди, а за ней гуськом выводок и только Стёпка скакал от одного к другому, размахивая своей корзиночкой. На подходе к крутой горе Нюрка свернула с дороги, проверить есть ли где-то тут ягоды.
– Мама! Здесь ягоды! Много!
Алёна подошла к дочери, огляделась.
– Да нет тут ягод. Видишь, всё вокруг обрано. Кто-то два куста пропустил. Тут много не наберём. Туда за гриву пойдём.
Женщина хорошо знала все ягодные места и потому шла наверняка. На спуске к Мормазу, Алёна свернула с дороги и углубилась в лес, приглядывая при этом за детьми. Вскоре ягодники вышли на небольшую поляну.
– Вот здесь и остановимся. Скидайте пещерки. Нюрка, пробегись окрест, глянь ко много ли ягод.
Дочь обошла по лесу полянку и вернулась с полными пригоршнями рубиновых крупных ягод.
– Мама! Ягод полно. Да хрушкая (крупная) брусёна такая.
– Вот и ладно. Здесь и будем собирать. Стёпка! Ты тут у пещерков посиди, а вы все по кругу расходитесь. Далеко не разбегайтесь, чтобы друг дружку видно было.
– Не хочу я у пещерков сидеть! Вон, Васька пусть охраняет.
– Хорошо! Пойдёшь ягоды собирать. Только рядом со мной держись.
– Ладно, – недовольно выдавил из себя Стёпка, – я с Лёшей вместе хотел.
– Нужен ты мне! Будешь под ногами путаться, да мешать. – огрызнулся старший брат.
Чуть отошли от полянки, а под ногами уже стелются по земле, поднимаются на коротеньких веточках кисти ярко–красных ягод. Алёна склонилась над кустиками и начала собирать бруснику. Она пропускала кисти между безымянным и средним пальцами и одним движением оголяла кисть. Ягоды собирались у неё в ладони и тут же отправлялись в корзину.
– Мама! А как ягоды срывать?
– Поди сюда, я покажу.
Сынишка подошёл к матери.
– Гляди! – она левой рукой приподняла ветку, между пальцами правой захватила кисточку с ягодами и потянула на себя. Ягоды собрались в ладони. – Вот так и собирай.
Стёпка попробовал повторить опыт матери, но оторванные от кисти ягоды ссыпались с ладони на землю.
– Лодочкой, лодочкой ладошку держи.
– Я держу, а они всё равно падают.
– Ладно! Рви по ягодке и складывай в корзиночку.
Алёна ловко обрывала ягоды с кистей, и вскоре дно её корзины было уже пальца на два покрыто пурпурно-красными плодами брусники. Стёпка пыхтел у куста: ягоды никак не хотели поддаваться ему. Но мальчишка не мешал матери, молчал и продолжал собирать бруснику по одной ягодке. Иногда он пытался снимать ягоды с кисти, как показывала мать, но они так и норовили свалиться с ладони. Тогда он придумал: приподнимал ветку, подставлял под неё корзиночку и стягивал пальцами ягоды. Часть ягод оставалась в ладони, а те, что сваливались с ладошки, попадали прямиком в корзину.