Жизнь Матвея Кожемякина

И облизывал губы.

Платье на нём добротное и пригнано к телу так, точно он облит им. Узнав, что Кожемякин хочет закрыть свой завод, он даже испугался, вскочил и замахал руками.

– Помилуйте!
– жалобно говорил он.
– Это против всех ваших слов! Как же-с? Фирма - это даже очень важно, и вдруг - нет ничего! Что же это: сами говорите - надобно распространяться по земле, и своей же волей уничтожаетесь?

Он подвинул стул вплоть к хозяину, касаясь его колен своими, взглянул в лицо его горячим взглядом и предложил тихо:

– Желаете продать? Сухобаев, преемник Кожемякина, - желаете? Цена-с? В два слова!

Кожемякину понравилась живая игра его лица, решительный взгляд, а больше всего упоминание о фирме.

– Надо подумать, - сказал он дружелюбно.

– Надоели мне рабочие эти, возня и всё...

– Понимаю-с!
– воскликнул Сухобаев.
– Другие мысли посетили, руководящие мысли, которые больше дела, это я понимаю-с! Но думать, что же - думать? Вот вам - Сухобаев, преемник Кожемякина - готов-с!

Не сходя с места, он убедил кончить дело, вручил задаток, взял расписку и встал, обещая:

– Насчёт беспокойства - не сомневайтесь, огражу! Покой ваш - вещь для меня значительная, как я, будучи поклонник ваших мыслей, обязан способствовать, чтобы росли без помехи-с!

Кожемякин был польщён его словами и доволен продажей завода без дома, на что он не рассчитывал и о чём не думал даже.

В другой раз Сухобаев, встретясь на улице, спросил Кожемякина:

– Вы, слышал, с Никоном Маклаковым сошлись - верно? Так-с. Тогда позвольте предупредить: Никон Павлович в моём мнении - самый честнейший человек нашего города, но - не играйте с ним в карты, потому - шулер-с! Во всех делах - полная чистота, а в этом - мошенник! Извините, что говорю не спрошен, но как я вообще и во всём хочу быть вам полезен...

Глаза его смотрели прямо и светло - Кожемякин дружески пожал цепкую руку и простился с ним, думая:

"Шельма ведь, а - какой приятный!"

Однажды Сухобаев застал у Кожемякина Никона; долго сидели, распивая чай, и Матвей Савельев был удивлён почтительным интересом и вниманием, с которыми этот человек, один из видных людей города, слушал размашистые речи трактирного гуляки и картёжника.

– Жизнь становится другой, а люди - всё те же, - говорил Никон.

– Очень верно!
– горячо соглашался Сухобаев.

– Теперешние ребятишки умнее нас не обещают быть; гляжу я на них: игры, песни - те же, что и нами петы, и озорство то же самое.

– Здесь - не соглашусь!
– уважительно, но настойчиво заявил Сухобаев, собираясь в комок.

– Отчего, Василий Васильич?
– спросил хозяин.

– А видите ли-с, - становятся дети недоверчивей и злей...

– Пожалуй - так!
– в свою очередь согласился Никон.
– В боях теперешних хитрости много, а чести да смелости меньше стало. И плачут ребятишки чаще, сердятся легче...

Подумав, он заворчал:

– И всё это от матерей, от баб. Мало они детям внимания уделяют, растят их не из любви, а чтоб скорей свой сок из них выжать, да с избытком! Учить бы надо ребят-то, ласковые бы эдакие училища завести, и девчонкам тоже. Миру надобны умные матери - пора это понять! Вот бы тебе над чем подумать, Матвей Савельев, право! Деньги у тебя есть, а куда тебе их?

Сухобаев поднял голову и стал смотреть в зеркало, приглаживая рыжеватые волосы на голове, а Никон, закинув руки за шею, улыбался, говоря:

– Да-а, ежели бабы умнее станут - и, правду скажем, честнее, - люди бы поправились! Наверное!

– Непременно-с!
– негромко подтвердил Сухобаев.

Кожемякин молчал, думая:

"Из солидных людей ни в одну голову такая мысль не пришла, а носит её потерянный человек". Вслух он сказал:

– Подумать об этом надо...

Сухобаев уронил под стол чайную ложку и, нагнувшись за нею, скрылся.

– Если бы завелись такие женщины, как ты сказывал, - задумчиво говорил Никон, откинув голову и глядя в потолок.
– Бабы теперь всё-таки другие пошли: хуже али лучше - не понять, а другие. Раньше были слаще да мягче, а теперь - посуше, с горчинкой! Бывало, ходишь около её, как грешник вокруг церкви, со страшком в грудях, думаешь - какие бы особенные слова сказать ей, чтобы до сердца дошли? И находились слова, ничего! Ныне в этом как бы не нуждаются, что ли? И не столько любовь идёт, сколько спор - кто кого пересилит? Устают прежде время от споров этих и стареют.

Сухобаев молча исподлобья смотрел на Никона и, шевеля тонкими губами, порою обводил их острым концом языка. Улыбался он редко, быстро исчезавшей улыбкой; она не изменяла его холодного лица.

Уходя после этой беседы, он вежливо попросил разрешения посетить Кожемякина завтра вечером, тот дружелюбно сказал:

– Всегда рад, пожалуйте...

А оставшись с Никоном, спросил его:

– Как ты о нём думаешь, а?

– Мужик - умный, - сказал Никон, усмехаясь.
– Забавно мы с ним беседуем иной раз: он мне - хорошая, говорит, у тебя душа, а человек ты никуда не годный! А я ему - хороший ты человек, а души у тебя вовсе нет, одни руки везде, пар шестнадцать! Смеётся он. Мужик - надёжный, на пустяки себя не разобьёт и за малость не продаст ни себя, ни другого. Ежели бы он Христа продавал - ограбил бы покупателей, прямо бы и сразу по миру пустил.

Усмехнулся недоброй усмешкой, поправил перед зеркалом редеющие кудри и, задумчивый, ушёл.

На другой день Сухобаев явился затянутый ещё более туго и парадно в чёрный сюртук, размахнул полы, крепко сел на стуле и, устремив глаза в лицо хозяина, попросил:

– Вот что, Матвей Савельич, - позвольте быть откровенным!

И, надвинувшись ближе, забил в барабан:

– Вам, конечно, известно, что я числюсь жуликом-с и доверия мне нет. Это меня - не обижает: всех деловых людей вначале жульём зовут, а после ходят пред ними на четвереньках и - предо мной тоже - в свою пору - на четвереньки встанут-с; но - это между прочим-с! Я, конечно, от этого зрелища не откажусь и поднимать людей на задние ноги - не стану-с, а даже посмеюсь над ними и, может быть, очень-с!
– но - говорю по чистой совести не это главное для меня! Мне надобен - почёт-с, а не унижение человеков во прах: почёт - кредит, а унижение не более, как глупая и даже вредная игра-с. Я у вас человек новый, дед мой всего шесть годов назад в Обноскове пастухом умер-с, меня здесь чужим считают, и кредита мне - нет! Однако-с, все эти Смагины, Кулугуровы, Базуновы и прочие старожилы, извините, старые жилы-с, народ ветхозаветный, мелкий, неделовой, и самое лучшее для них и выгодное - не мешать бы мне-с! Вы сами видите - каковы они! И вы совершенно правильно доказывали им, что жить - работать - надо по-новому-с: с пользой для всего жителя, а не разбойно и только для себя! Не хватать бы весь чужой целковый сразу, а - получите четвертачок сдачи и приготовьте мне из него ещё рубль-с!

Он напомнил Кожемякину воинственным видом своим солдата Пушкарева, напомнил все злые слова, которыми осыпали его за глаза горожане, и пренебрежительное отношение к нему, общее всем им.

"К чему клонит?" - соображал Матвей Савельев, глядя, как человек этот, зажав в колени свои сухие руки, трёт их, двигая ногами и покачиваясь на стуле.

– Чего я от вас желаю-с?
– как будто догадавшись, спросил Сухобаев, и лицо его покрылось пятнами.
– Желаю я от вас помощи себе, дабы обработать мне ваши верные мысли, взбодрить жизнь и поставить себя на высшую ступень-с! При вашем состоянии души, я так понимаю, что капитал ваш вы пожертвуете на добрые дела-с, - верно?

Кожемякин не думал об этом, но сказал:

– Верно.

– Так-с!

Мигая глазами, как слепой, Сухобаев подвинулся ещё ближе, положил свои руки на колени хозяина и тихо, убедительно предложил:

– А не лучше ли сначала возрастить капитал? Сколько банк вам платит? Не желаете ли получить на процент выше?

– На три!
– сказал Кожемякин.

– Шутите.

Сухобаев встал, прямой как гвоздь, подумал и спросил:

– Сколько можете дать денег?

– Пятьдесят тысяч.