Жизнь Микеланджело
Шрифт:
214
Стихотворения, LVIII.
Ничто не удерживает его больше на земле: ни искусство, ни честолюбие, ни нежность, ни надежда, какая бы ни была. Ему шестьдесят лет, жизнь его кажется оконченной. Он одинок, он не верит больше в свои произведения; у него тоска по смерти, страстное желание вырваться наконец от этих «перемен существа и желаний», от «неистовства часов», от тирании «необходимости и случайности».
Увы, увы, как правды мало И в днях бегущих и в зерцале целом, Что взгляды пристальные отражает! Беда тому, кто шаг свой замедляет, Как сделал я, — а время было мало, И оказался в возрасте столь зрелом, Что ни раскаяться в порыве смелом, Ни столковаться с смертью не могу я. С самим собой враждуя, Я слезы лью, не облегчая бремя: Зло худшее — потерянное время. Увы, увы, и даже озираясь На прожитое, я не нахожу там Ни часа, чтоб был дан мне в обладанье! Надежды ложные, мечты, желанья, — Любя, пылая, плача, содрогаясь, Всем страстным заплатил я дань минутам, Как жертву, бросили меня всем путам Вдали от правды ясной, Средь темноты ужасной, —» И время-то тогда казалось малым: Продлись оно — я был бы все ж усталым. Иду, увы, куда и сам не знаю, И я боюсь, что время прохожденье Я вижу лишь с закрытыми глазами, Иль листья и кора сменились сами. Смерть и душа по отношенью к раю Мое испытывают положенье. О, если б в заблужденьи Я был по божьей воле! В том ада доля, Что, видя благо, отдал злому дань я. Теперь осталось мне лишь упованье [215] .215
Стихотворения, XLIX.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОТРЕЧЕНИЕ
I
ЛЮБОВЬ
I' me la morte, in te la vita mia. Я — смерть себе, и жизнь моя — в тебе лишь [216] .
Тогда в этом опустошенном сердце, отказавшемся ото всего, что его живило, подымается новая жизнь, вновь зацветает весна, любовь зажигается более светлым пламенем. Но в любви этой не было уже почти ничего эгоистического и чувственного. Это было мистическое юбожание красоты некоего Кавальери. Это была религиозная дружба с Витторией Колонна, — страстное общение двух душ в боге. Наконец это была отеческая нежность к осиротевшим племянникам, жалость к бедным и слабым, святое милосердие.
216
Стихотворения, LIХ.
Любовь Микеланджело к Томмазо деи Кавальери легко может смутить ограниченные умы (нравственные или безнравственные). Даже в Италии конца Возрождения она рисковала вызвать досадные толкования. Аретино делал по поводу ее оскорбительные намеки [217] . Но оскорбления со стороны таких людей, как Аретино (а они всегда найдутся), не могут достигнуть до Микеланджело. «Они создают в своем сердце Микеланджело из того материала, из которого создано их собственное сердце» [218] .
217
Внучатный племянник Микеланджело в первом издании «R'me» 1623 г. не осмелился напечатать стихи, посвященные Томмазо деи Кавальери, в подлинном виде. Он представил дело так, как будто они обращены к какой-то женщине. Вплоть до недавних работ Шефлера и Симмондса, Кавальери считался вымышленным именем, под которым скрывалась Виттория Колонна.
218
Письмо Микеланджело к неизвестному лицу (октябрь 1542 г.). Письма, изд. Миланези, CDXXXV.
Не было души чище души Микеланджело. Ни одна душа не имела о любви понятия более религиозного.
«Я часто слышал, — говорит Кондиви, — как Микеланджело говорил о любви; те, которые присутствовали при этом, находили, что рассуждал он совершенно так же, как Платон. Что касается до меня, то я не знаю, как Платон рассуждал по этому поводу, но, находясь с Микеланджело в столь продолжительных и близких сношениях, я прекрасно знаю, что из уст его исходили речи в высшей степени достойные почтения и способные угасить в молодых людях беспорядочные желания, которые их волнуют».
Но в этом платоническом идеализме не было ничего литературного и холодного; он соединялся с неистовством мысли, которое делало Микеланджело добычей всего прекрасного, что встречалось ему — на пути. Он сам знал это и высказал однажды, отклоняя приглашение своего друга Джаннотти:
«Когда я вижу человека, обладающего каким-нибудь талантом или умственным дарованием, человека, который умеет что-нибудь делать или говорить о чем-нибудь лучше остальных людей, я чувствую потребность влюбиться в него, и тогда я отдаюсь ему всецело, не принадлежа уже себе… Вы все так богато одарены, что я потеряю свою свободу, прими я ваше предложение; каждый из вас похитил бы у меня кусочек меня самого. Все, вплоть до танцора или музыканта на лютке, могут сделать со мною все, что им угодно, если они достигли совершенства в своем искусстве. Вместо того, чтобы отдохнуть, укрепиться, развлечься в вашем обществе, у меня душа будет растерзана и пущена по ветру, так что в течение многих дней после этого я не буду знать, в каком мире я движусь» [219] .
219
Донато Джаннотти; «Dialogi», 1545 г.
Если его до такой степени покоряла красота мыслей, слов или звуков, насколько более должна была побеждать его красота тела!
Могущество прекрасных лиц мне — шпора. Утехи высшей в мире я не знаю… [220]Для этого великого создателя удивительных форм, бывшего в то же время великим верующим, прекрасное тело было божественно, —
прекрасное тело было самим божеством, являющим себя через покровы плоти. Как Моисей к Неопалимой купине, он приближался к нему с трепетом. Предмет его обожания поистине был для него, как он сам выражался, «Идолом». Он распростирался у его ног; и это добровольное унижение великого человека, которое было в тягость самому Кавальери, было тем более странно, что часто у прекрасноликого идола душа была пошлой и презренной, как, например, у Фебо ди Поджо. Но Микеланджело ничего не замечал… Действительно ли он ничего не замечал? Он не хотел ничего замечать; в своем сердце он доканчивал начатую статую.220
Стихотворения, CXLI.
Самым первым по времени из этих идеальных возлюбленных, из этих живых грез был Герардо Перини, — около 1522 года [221] . Затем, в 1533 году, Микеланджело влюбился в Фебо ди Поджо, а в 1544–м [222] в Чеккино деи Браччи, Таким образом, привязанность его к Кавальери не была исключительной и единственной; но она была длительной и достигала высокой степени восторженности, которую до известной степени делала законной не только красота, но и нравственное благородство друга.
221
Нападки Аретино были направлены главным образом против Герардо Перини. Фрей опубликовал несколько писем от него, очень нежных, относящихся к 1522 г. «…che aven о di Voi letterа, mi paia chon esso voi essere, che altro desiderio non о».(«Когда я получаю письма от вас, мне кажется, я нахожусь с вами, что и составляет мое единственное желание».) Он подписывается: «vostrо come figliuolo» («ваш как бы сын»). К нему, повидимому, обращено прекрасное стихотворение Микеланджело по поводу горечи разлуки и забвения:
Здесь место удивительного лова: Амур и сердце взял и жизнь в придачу. Здесь взоры обещали мне удачу, Они ж ее обратно взять готовы; Здесь наложил и снял с меня оковы; Здесь бесконечному я предан плачу. Из камня тот, через кого утрачу Себя навек и не найду уж снова.(Стихотворения, XXXV.)
222
Генри Тоде в своей работе: «Michel Angelo und das Ende der Renaissance» не может устоять против желания конструировать как можно лучше своего героя, хотя бы в ущерб истине, и потому размещает дружбу с Герардо Перини и дружбу с Фебо ди Поджо в восходящем порядке, как подготовительные ступени к дружбе с Томмазо деи Кавальери, не будучи в состоянии допустить мысли, чтобы Микеланджело от любви более совершенной снова опустился до влечения к какому-то Фебо. Но в действительности Микеланджело уже более года был знаком с Кавальери, когда он влюбился в Фебо и писал ему смиренные письма (в декабре 1533 г., согласно Тоде, или в сентябре 1534–го, согласно Фрею), а также бессмысленные и безумные стихотворения, где он играет именами Фебо и Поджо (Фрей, CHI, CIV), — письма и стихотворения, на. которые бездельник отвечал просьбами о деньгах (см. Фрей, издание стихотворений Микеланджело, стр. 526). Что касается до Чеккино деи Браччи, приятеля друга Микеланджело Луиджи дель Риччо, то Микеланджело познакомился с ним только через десять лет после Кавальери. Чеккино был сыном флорентийского изгнанника и умер молодым в Риме в 1 544 г. Микеланджело написал в память его сорок восемь надгробных эпиграмм, полных идолопоклоннического идеализма, если можно так выразиться, из которых некоторые отличаются возвышенной красотою. Может быть, это самые мрачные стихи, какие писал когда-либо Микеланджело.
Навек со смертью мне пришлось сдружиться, Вам — друг на час. Чем большей красотою Пленял я здесь, тем больших слез я стою.
Уж лучше бы на свет мне не родиться. (Стихотворения, LXXIII, 29.) Что жив я был, камням лишь, охватившим Меня, известно. Вспомнит кто, — мечтою Я покажусь, так быстро смертью злою Все бывшее уж кажется небывшим. (Стихотворения, LXXIII, 22.) Напрасно плачущие ожидают, Кропя слезой гробницу мне и кости, Что зацвету я снова на погосте; Нет, мертвые с весной не воскресают. (Стихотворения, LXXIII, 21.)«Превыше, без сравнения, всех других он любил, — говорит Вазари, — Томмазо деи Кавальери, римского дворянина, молодого и страстно влюбленного в искусство; он сделал на картоне его портрет в натуральную величину, — единственный нарисованный им портрет, так как он питал отвращение к копированию живых людей, разве только они отличались несравненной красотой».
Варки прибавляет:
«Когда я увидел в Риме мессера Томмазо Кавальери, он отличался не только несравненной красотою, но и обладал таким изяществом манер, столь изысканным образом мыслей и благородством поведения, что чем больше его знали, тем больше он заслуживал любви» [223] .
223
Benedetto Varchi, «Due lezzioni», 1549 г.
Микеланджело встретил его в Риме осенью 1532 года. Первое письмо от Кавальери, в ответ на пламенные признания Микеланджело, исполнено достоинства:
«Я получил от вас письмо, которое тем более мне дорого, что оно было для меня неожиданно; я говорю: неожиданно, потому что я не считаю — себя достойным получать письма от такого человека, как вы. Что касается до того, что вы пишете в мою похвалу, и до тех моих работ, к которым, по вашим уверениям, вы почувствовали немалую симпатию, я отвечу вам, что они вовсе не такого свойства, чтобы дать повод человеку такого гения, как вы, — ибо не только равного вам, но и второго на земле не существует, — обращаться с письмом к молодому человеку, делающему первые шаги и столь невежественному. Тем не менее я не могу поверить, чтобы вы лгали. Я думаю, даже уверен, что склонность, которую вы ко мне испытываете, обусловливается исключительно любовью, которую такой человек, как вы, олицетворяющий собою искусство, естественно питает к тем, кто любит искусство и себя ему посвящает. Я принадлежу к этим последним и в отношении любви; к искусству не уступлю никому. Я всецело отвечаю на ваше расположение и уверяю вас: никогда ни одного человека я не любил так, как вас, и ни одна дружба не казалась мне более желательной… Прошу вас при случае (воспользоваться моими услугами и предоставляю себя в вечное ваше распоряжение.
224
Письмо Томмазо Кавальери к Микеланджело. (1 января 1533 г.)
Кавальери, повидимому, все время сохранял этот тон почтительного, и сдержанного чувства. Он остался верен Микеланджело до его кончины, при которой он присутствовал. Он пользовался его доверием; он считался единственным человеком, оказывавшим на него влияние, причем он имел редкую заслугу употреблять это влияние всегда на пользу и на величие своего друга. Это он уговорил Микеланджело окончить деревянную модель купола св. Петра. Он сохранил для потомства планы Микеланджело, относящиеся к постройке Капитолия, и трудился над их осуществлением. Он, наконец, после смерти Микеланджело наблюдал за выполнением его последней воли.