Жизнь начинается сегодня

— Запопути я к тебе, — объяснил он обрадованному трактористу. — Принимаем с ремонту трактор. Завтра увозим.

— В порядке? — заблестел глазами Николай Петрович.

— В самом полном.

— Значит, и мне надо собираться, — засуетился тракторист.

Андрей Васильевич сморщил лоб.

— Куды ты! Тебе поправляться надо.

— А кто же на машине?

— Тут дали нам покедова... Временный вроде. А тебе отпуск по случаю болезни...

— Не желаю! — вскинулся Николай Петрович и сел на кровати. — В инвалиды не желаю!

— Стой, стой! Чего кирпичишься? Тебя за инвалида никто и не считает. Только и тебя починить как следует надобно. Оправишься, войдешь в полные силы, а тогды и будешь действовать, наверстывать пропущенное...

Филька, узнав про посетителя, боком влез в палатку, где лежал Николай Петрович, и широко осклабился:

— Мамка мне ничего не прислала? — поздоровавшись с завхозом, спросил он.

— Поклоны больше, — засмеялся Андрей Васильевич. — Самые нижайшие... Ну, а окромя того, маслица немного... Обоим вам. От коммуны... Для поправки. Масла-то можно вам?

Филька прибрал посылочку, сказав, что спросит у доктора. Потом пошли расспросы, рассказы. Нескончаемые, жаркие и волнующие.

Перед уходом Андрей Васильевич спросил Фильку:

— Отец-то у тебя бывает? Как он?

— Бывает....

— Не поманивает его домой?

— Не знаю... — нахмурился Филька.

— Упря-амый он у тебя, — улыбнулся Андрей Васильевич. — На своем любит стоять. Из поперешного материалу человек.

— Мы собьем его домой, — уверенно пообещал Николай Петрович. — Уговорим.

— Дело, — одобрил Андрей Васильевич и, наказав обоим, чтоб крепче и скорее поправлялись, ушел.

Филька после его ухода затих. Сходил к себе в палату. Полежал, погрустил. Не выдержав одиночества, снова заявился к трактористу, присел тихо возле него. И неожиданно заявил:

— Упрямый он... Не послушает.

— Это ты про отца-то? Ну, посмотрим да поглядим!..

Глава одиннадцатая

1.

В перерывы рабочие собирались кучками. Новость была крепкая: напали на след вредителей, которые подпилили леса. След был явственный, четкий, как в таежном пролеске на ослепительно-ярком снегу.

Началось с Феклина. Когда его уличили в хулиганстве со стенгазетой, которую он изодрал и на которой надписал похабщину, он, до этого времени державшийся нагло и вызывающе, сразу обмяк и струсил. И, струсив, он начал путаться и завираться. В групкоме он совсем скис. Председатель попытался выяснить, откуда он пришел на работу, чем занимался до этого. Феклин сумрачно и невразумительно ответил:

— Крестьянствовал. Чего уж больше...

И никаких документов о своем прошлом не мог представить. В групкоме оглядели его со всех сторон и отметили:

— Не из раскулаченных ли?

Савельич с необычайной горячностью заинтересовался Феклиным, особенно после рассказа Власа, не отставал от расследования, ведшегося против этого мужика, и ходил шептаться то с председателем групкома, то с Андреем, то с Суслопаровым.

Как-то вечером, в необычное время, он отозвал в сторону Власа и повел с собою в групком.

— Видишь, дела закручиваются, страсть, — пояснил он по дороге. — За ниточку покеда ухватываемся, а потом и до остатного, до настоящего доберемся....

— Меня-то зачем позвал? — недовольно спросил Влас. — Зачем меня в дела эти путаешь?

— Дела общие, — наставительно заметил Савельич. — Они касаемы и тебя, и меня, и кажного. Поэтому и обязан всякий помочь... А от тебя польза выйти может...

— Вроде я свидетеля, что ли?

— Вроде свидетеля. Действительно. От тебя правду истинную дознают и все....

— Я тебе, Савельич, все тогда рассказал. Неужли и в групкоме рассказывать?

— Ясное дело. Расскажешь об его разговорах и о словах непотребных.

— Э-эх! — огорченно поморщился Влас. — Выходит, я вроде доносителя...

— Чудила! — накинулся на него Савельич. — Разве ты напраслину про того храпа говорить станешь? Ты все, как было и какие слова вредные он выкладал тебе, расскажешь. Он, слышь, не тебе одному песенки свои пел. Он людей многих смущал. И по всему видно, не от своего собственного он ума вредность свою производил. От какого-то хозяина работает.

Они пришли в групком, помещавшийся через дорогу от стройки. Там было полно народу. Савельич с Власом протиснулись к столу, за которым сидело несколько человек. Влас узнал среди них Андрея и Суслопарова.

— Вот мужика привел я, — сообщил Савельич и, обернувшись к Власу, подтолкнул его: — Расскажи товарищам про Феклина этого самого. Расскажи.

Сидевшие за столом обернулись к Власу. Раздосадованный и смущенный, он пасмурно переминался с ноги на ногу и молчал. Председатель групкома вытянулся к нему через стол и поощрительно сказал:

— Валяй, товарищ! В чем дело?

— Да я, может, ничего и не знаю... — хрипло проговорил Влас. — Откуда мне про его знать? Он сам по себе, а я свое дело знаю, окромя ничего.... Я с им два-то раза разговаривал ли, не помню... У меня душа к ему не лежит...

— Почему? — встрепенувшись, заинтересовались и председатель и другие.

— Пустоплюй мужик. Брехун. Правды в ем нету...

— Какой же правды? — тонко усмехнувшись, спросил Андрей и быстро переглянулся с председателем.

— Обыкновенной... — Влас почувствовал себя задетым и втянутым в беседу, но остановиться уже не мог и говорил дальше: — И к тому же злобится он на все, все ему не нравится, все не по нутру...

— А ты знаешь, — перебил его председатель, — что Феклин этот во вредительстве у нас на постройке замешан?

— Нет, — встревоженно поднял голову Влас. — Не известно мне об этим.

— Замешан, и не он один. Цельная компания их была.

— Ну, сволочь! — вырвалось у Власа искренно. — А мне толковал, что, мол, леса тогда строители да комитетчики подпиливали. Вот гад, так гад!

— Он бедняком да обиженным прикидывался...

— Какой он бедняк! — возмутился Влас. — Он сам хвастал мне, что коровы у него были холмогорки, четыре, хлеба снимал на продажу... Рази такие бывают бедняки.

Андрей откровенно засмеялся: