Жизнь начинается сегодня

— Угу! — промычал Феклин, тряхнув головой.

— Ладно, — махнул рукою следователь, и Феклина увели.

Ни Василий, ни Филька, которых следователь тоже отпустил домой, не поняли, при чем тут брат Феклина, работающий плотником где-то в городе, и почему рыжий явно обеспокоился, как только следователь спросил его о брате. Оба в тот же день вернулись домой и вошли в горячую жизнь полей и всего, чем наполнены были те дни в коммуне.

Глава тринадцатая

1.

Влас немного лукавил, когда говорил соседям по работе, что он на проценты не шибко горазд считать. Он хорошо знал счет процентам и, вызвавшись нажать на свою работу так, чтобы вместо одного урока один с четвертью вышло, хорошо понимал, что это выйдет сто двадцать пять процентов задания.

Эти сто двадцать пять процентов он показал в первую же пятидневку.

Вечером, накануне выходного дня, на красной доске впервые появилось имя Власа. Он не заметил бы этого, но Андрей задержал его по окончанию работы и подвел к доске. Белые буквы четко сияли на красном поле. Белые буквы показались Власу незнакомыми.

— Вот, видишь, — посмеиваясь лукавыми глазами, сказал Андрей, — отличился ты. Если продержишься на таких процентах, крепким ударником покажешь себя. Поздравляю.

Скрывая вспыхнувшую в груди гордость, Влас внешне равнодушно ответил:

— Я работы не боюсь.

— Об этом никто не спорит. Кабы боялся, так не выгрохал бы сто двадцать пять!

Савельич в бараке встретил Власа широкой улыбкой:

— Ага! Прописали тебя на красное! Заслужонный ты теперь, Медведев! Можешь домой, парню своему, отписать: мол, на красной доске тятька, не как-нибудь!

— А зачем я стану им туда писать?

— Чудак! А как же! Им, думаешь, не лестно будет, что у тебя такая положения? Этим, дорогой мой, надобно дорожить.

— Никогды я работой не хвастался, — похвалился Влас.

— Хвастаться и не надо. Напиши рядышком с поклонами, а то и пониже, вот и все.

Савельич лукаво посмеивался. Но смех его не обижал Власа. Смех этот был добродушен и ласков. И Влас в этот вечер, как никогда, почувствовал себя хорошо в бараке, вдали от дома и семьи.

Просыпаясь на следующее утро и с удовлетворением сознавая, что день этот принадлежит целиком ему, Влас обдумывал, что бы ему предпринять в свободное время. И словно отвечая на его мысли, Савельич крикнул ему со своей койки:

— Проснувшись? Ну, добре! Слышь, давай мы с тобой седни в баньку спутешествуем! Люблю вольготно попариться. Пойдешь?

— Пойду, — согласился Влас.

Они пошли спозаранку в баню. И там в белесой мгле горячего пара, в плеске и шуме льющейся воды, в шлепаньи босых ног и в кряке и радостных стонах парившихся на верхнем полке любителей они оба отошли душою, размякли, стали ближе друг к другу, роднее и снисходительней.

Отдыхая после полка в предбаннике, они умиротворенно отдувались, поглаживали себя по груди, по бокам, говорили приятные и легкие слова.

— Ох, смерть понутру мне высокий пар, — говорил Савельич. — Инда до печонки прогревает! Больша-ая польза мне от пару.

— Пар, как говорится, костей не ломит. От него даже в мозгах разъяснение бывает. Будто думки свои промоешь в горяченькой воде.

— Ладно мы с тобой полакомились банькой. Теперь бы квасу холодного, домашнего, чтоб с ледком, а?

— Хорошо бы, — согласился Влас. — У меня Марья мастерица квасы ставить.

— Это хорошо. Вот поедешь домой, напоит она тебя кваском! Угостит!

— А я, может, домой покеда еще и не собираюсь, — возразил Влас. Но на этот раз возразил менее уверенно, чем прежде.

— Ну, от дому, брат, не отрекайся! Дом, он всегда родной!.. Конечно, что и говорить, ты и тут теперь до своей линии дойдешь, потому поставил ты себя, видать, хорошо. И все-таки дома горазд лучше.

Влас промолчал.

Они вернулись из бани праздничные, чистые и в каком-то повышенном, торжественном настроении. Немного отдохнув, Савельич как-то боком подошел к Власу и предложил:

— А как бы, Медведев, пару пивка бы? а?

— От пива я не отпорен. Бутылочку-другую это всегда можно.

— Вот и ладно, — хихикнул немного виновато Савельич. — Бутылочку-другую это и не грех, и не преступленья! Пошли, значит?

2.

В пивной было шумно, душно и пахло кислым. Савельич и Влас устроились почти у самого входа. Они жадно выпили по первой кружке, а вторую стали смаковать медленно и с прохладцей. У Савельича сразу же покраснел нос и слегка заблестели глаза.

— Это ничего, — оправдываясь перед кем-то, торопливо говорил он. — Пиво, да ежели в меру, оно не воспрещается! И к тому же после бани... И еще то значит, что с хорошим дружком...

— Пиво — это не водка, — поддерживал его Влас, поддаваясь легкому и приятному опьянению. — От водки человек дуреет, а от пива никогда!

Так, убеждая друг друга в том, что обоим было вполне ясно и понятно, они покончили со второй кружкой и по безмолвному согласию потребовали по третьей.

В пивную все время входили новые посетители. Почти всем им приходилось обходить столик, за которым сидели Влас и Савельич. Но ни Влас, ни Савельич не обращали никакого внимания на входящих и на то, что происходило в пивной. Они заняты были углубленной беседой.

Оба трезвенники и позволявшие себе немного выпить только по большим праздникам и по особым торжествам, они от пива пьянели легко и незлобиво, становясь добродушными и ласковыми. И они взглядывали один на другого потеплевшими глазами и старались говорить хорошие и проникновенные слова.

— Мужик ты — ничего. Подходящий мужик, — признавался Савельич. — Я как в первый раз тебя увидал, того же сроку подумал: хороший мужик! Подумал: подходящий и, мол, стоющий человек!

— А ты, Поликарп Савельич, — не отставал от него Влас, — для меня самым душевным товарищем в бараке вышел. Хоть ты и штырил меня, а все-таки душа у меня к тебе вот как, самым хорошим расположением!

— Хоть в тебе ошибка занозой сидела, а я, Влас Егорыч, товарищ Медведев, с первого прицелу признал, что отходчивый ты!

— Я отходчивый! — горячо соглашался Влас. — Меня только обидой не бери! По справедливости люблю жизнь! А чтобы так как-нибудь, вроде где обманом, где неправдой или обидою, не желаю! Окончательно не желаю!

— Это, конечно, правильно! Свято как говорится, и правильно! Ну, а ты все-таки здорово бурлил против коммуны! Ущемило тебя, а зря! Самый ты подходящий человек для коммуны, артельный и работящий!