Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
А наутро, едва открыв глаза, великий князь велел позвать тиуна Елистрата. Пока умывался и расчесывал костяным гребнем жидкие волосы, приковылял тиун, остановился у порога. Надевая рубаху, князь объявил:
– Отправляюсь я, Елистрат, к хану, обоз готовь.
– Что так?
– Сказывал Ерема, Даниил плох. Юрий же молод, а хану решать, кому Переяславль отойдет.
Тиун бороденку потеребил:
– Дары сам, княже, отберешь?
– Тебе, Елистрат, доверяю, не впервой. Да проследи, чтоб рухлядь молью не была бита, в короба
– О-хо-хо, сами по миру ходим, а Орду ублажай, - запричитал Елистрат.
– Нет бы на торг идти, гостям иноземным ту рухлядь продать. Так нет же, нехристям отвозим.
– Ладно, старик, жадность твоя ведома. В полюдье доберем. Стряпухам накажи - еды не только в дорогу, но и там, на прожитие, имелось бы. В Сарае деньгу побережем.
Тиун уже выходил, но князь Андрей окликнул его:
– Лалы да золото и серебро самолично отберу. Ты же, Елистрат, возьми в скотнице ту броню, что у свеев купили, шлем да бармици. То я хану в дар поднесу.
– Ох ты, батенька, - простонал Елистрат, - за ту броню плачено, плачено. Тохта того не стоит.
– Может, и так, но хану угождай да угождай. Да гляди, Елистрат, в полюдье без меня отправитесь, все соберите без жалости, и чтоб за прошлое вернули. Смерда коли не поучить, он на шею сядет. За прошлый год сколь недобрали!
У двери тиун столкнулся с Еремой.
– Что печален, Елистрат?
– Тут, боярин, великого князя послушаешь - заплачешь…
Ерема поклонился князю, спросил с усмешкой:
– Чем, княже, Елистрата обидел?
Но Андрей Александрович на то не ответил, сказал:
– Готовь гридней, дворецкий, в Орду едем.
– Спешно? Уж не Москва ль причина? Князь Андрей кивнул:
– Догадлив, Ерема.
– С тобой, княже, привык. Который годок дорогу в Орду топчем. По всему чую, до лета не воротимся…
– Уж так…
Вечером того же дня князь Андрей побывал на владычном подворье. В сенях великого князя встретил чернец, проводил в палату. Митрополит уединился в молельной; услышав о приходе князя, вышел.
– Здрав будь, владыка.
– Князь Андрей низко поклонился.
– Побеспокоил тебя, прости.
– Садись, великий князь, в ногах правды нет.
– Так ли уж?
– рассмеялся князь.
– Смерды, коли на правеже постоят, умнеют.
Сел в плетеное кресло. Митрополит пригладил седые волосы, подождал, пока князь сам заговорит, с чем явился.
– В Орду отъезжаю я, владыка, за благословением к тебе.
Помолчал митрополит Максим, мутными от старости глазами долго смотрел на князя. Наконец промолвил:
– Дела великого князя моим умом не понять, но о чем сказать хочу: повременил бы до весны.
– Что так, владыка?
– Побывал у меня инок из Москвы, слова епископа передал: князь Даниил болен тяжело, как бы не преставился.
– То известно. Однако дела великокняжеские не ждут. Не на пир званый еду я.
Митрополит вздохнул, а Андрей Александрович продолжал:
– Даниил - брат мой, и то мне ведомо, но дружба с ханом мне дороже. Я хану служу.
Взметнул митрополит белые от седины брови, произнес властно:
– Ты не слуга ордынского хана, ты великий князь Владимирский и помнить о том должен.
Поднялся
князь Андрей, сказал раздраженно:– Знаю, но и иное помню: власть эта мне ханом дана, и он отнять ее может. Путь мой дальний и опасный. Да и в самой Орде ровно в клубке змеином… Благослови, владыка.
Встал и митрополит, поправил золотой крест на тощей груди:
– Бог с тобой, княже Андрей. Я упредил тебя, поступай, как твое сердце указывает, и пусть Господь бережет тебя…
По сосновым плахам Красного крыльца один за другим поднимались бояре и, не задерживаясь в просторных сенях, проходили в гридницу. Торопились, гадая, зачем званы. Ведь неспроста кликал князь. Такое случается, когда есть потребность выслушать боярского совета. На боярах ферязи долгополые, рукавистые, золотой и серебряной нитью шитые, камнями самоцветными украшенные. Входя в гридницу, отвешивали князю поклоны, рассаживались по лавкам вдоль стен. Даниил сидел в высоком кресле, седой, борода стрижена коротко, а лик бледный: накануне прихватило его, едва отдышался. Горящими глазами смотрел на входивших бояр. Вот они, его опора, товарищи боевые. Хоть и годы у каждого немалые, а любой еще в теле и саблю в руках удержит.
Когда бояре собрались, Даниил промолвил с сожалением:
– Жаль, нет Стодола. Ожидаю его возвращения с великим нетерпением.
Повернулся к стоявшему у княжьего кресла отроку, велел:
– Зови старших княжичей, Юрия и Ивана. Устало закрыл глаза, подумал: «Эк вытрепала меня хворь».
Бояре перешептывались, блуждали очами по стенам гридницы, где были развешаны княжьи охотничьи трофеи. Каждый из бояр мог бы с точностью сказать, где убит вот тот лось, чьи рога висят в простенке меж окон, или тот ярый зубр, голова которого возле, - они с князем Даниилом повалили его в дальнем лесу, за Дмитровом, - либо тот клыкастый вепрь, чья голова красуется над княжеским креслом…
Вошли княжичи, поклонились боярам, по истоптанному ковру приблизились к отцу, поцеловали его жилистую руку. Даниил, указав им на кресла рядом с собой, спросил:
– Поди, не догадываетесь, зачем званы?
И был его вопрос не только к сыновьям, но и ко всем.
– Значит, дело важное, коли собрал, - хором заговорили бояре.
– По-пустому не покликал бы.
Даниил печально усмехнулся:
– Да уж серьезней нет, - и ласково посмотрел на сыновей.
Вот они, его дети Юрий и Иван. Кто они для княжества Московского будут - надежда его или позор, каким стали они с братом Андреем для отца, Александра Ярославича Невского? Жаль, поздно он, Даниил, о том задумался. И, остановив взгляд на Юрии, князь сказал:
– Сколь раз говаривал я, жизненная дорога человека ухабиста, но она имеет конец. Подходит к концу и моя, а чтоб не оборвалась она для вас нежданно, хочу наказ оставить.
В гридницу неожиданно вступили переяславский посадник Игнат с боярином Силой, усталые, запыленные. Отвесили князю низкий поклон. Даниил посветлел лицом:
– Спасибо, переяславцы, что откликнулись на мой зов.
– Прости, княже, задержались в дороге.
– Не с подворья же московского. Хотел, чтоб вы, переяславцы, меня тоже выслушали и всем боярам слова мои передали. Садитесь, товарищи мои, бояре переяславские.