Жизнь нежна

— А что у вас с Прохоровым, Полина? — закончил он, нечаянно хлебнул кофейной гущи и поморщился. — Роман решили в отсутствие мужа закрутить?

— Вы в своем уме?! — ахнула она с отвращением, отшатнувшись от стола так далеко, будто на него Хаустов ведро гнусных тварей сейчас вывалил. — О каком романе вы говорите?! Виталий просто…

— Он ничего не делает просто, — перебил ее Хаустов, снова не без наслаждения щелкнув по ее плечам невидимым хлыстом. — Просто что?

— Он помогает мне.

— Помогает в чем? Донести пакеты из магазина или помогает скрасить одиночество?

— Зачем вы так, Сергей?! — Полина поежилась. — Он обещал помочь мне.

— В чем?

— Обещал помочь мне разыскать настоящего убийцу.

Вот это да! Вот это номер! С каких это пор Прохоров — вечно скучающий, вечно неудовлетворенный своей судьбой, которая дико несправедлива к нему, потому что не осыпает его всем и сразу, вдруг заделался волонтером? Да это и не про него рассказ вовсе! Он не будет и не станет ничего делать бескорыстно. Он имеет какую-то цель и…

Да, а какую цель преследует господин Прохоров, предлагая подобную помощь?

— Вы рассказали ему про Крякина? — ахнул Хаустов.

— Да… Не все!

— А что не рассказали?

— Про чашки.

— Про какие чашки?

Хаустов занервничал, сразу смекнув, что про него-то Полина успела растрындеть не только в милиции.

— Про какие чашки вы ему не рассказали?

Сам-то он про них тоже ничего не знал. Ну видел что-то такое на столе, помнил, как Полина вроде держала в руках чашку, но не заострял особо внимания на этом.

— Знаете, когда я зашла в дом, стол был накрыт к чаепитию, — начала она рассказывать. — Две чайные пары хозяин, видимо, а кто же еще, достал из старого серванта. И на одной чашке я заметила след от губной помады.

— И что? Все женщины пользуются губной помадой. Могла к нему зайти соседка? Могла. Мог он угостить ее чаем? Запросто.

— Вы не поняли меня, Сергей, помада была дорогой. И цвет такой… — Полина назвала приблизительный оттенок. — Женщины из деревни вряд ли пользуются такой помадой. Я в том смысле, что вряд ли могут позволить себе такую роскошь.

— И что с того?

Он чуть отвлекся, рассматривая Полину, почти не слушая, что она говорит.

Она не могла не нравиться. Она завораживала, в самом деле. Но совсем не так, как завораживала Зоя.

Зойкина броская красота сбивала с ног, лишала дыхания, губила, подавляла. Желание видеть ее, обладать ею превращалось со временем в зависимость.

А Полина…

Ее красота была очень светлой, нетронутой будто. Она умиляла, тормошила, подгоняла. И видеть ее постоянно хотелось, но при этом хотелось… И он назвал бы ее лучом света, в котором хотелось нежиться и млеть…

— Вы что же, Полина, — насмотревшись на нее вдоволь и совсем пропустив ее слова мимо ушей, начал Хаустов, — в самом деле полагаете, что интерес господина Прохорова сводится к одному лишь дружескому желанию помочь вам в трудный момент?

— А разве не так?

И у нее снова, как у маленькой наивной девочки, недоуменно запорхали ресницы.

И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.

— Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! — не выдержал он, с раздражением фыркнув. — Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!

— Почему? — Ее рот обиженно вспух. — Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.

— Обычная?! — вскинулся он и рассмеялся громко и зло. — Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!

— А при чем тут?..

Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.

— А при том, что Прохоров не помогать тебе хочет, а просто-напросто уложить тебя в койку! И теперь, когда Антон сидит, для него зеленый свет зажегся. Если только его интерес не вызван чем-то еще.

— Ах, вон вы о чем! — вспыхнула Полина. — Вот почему вы, Сергей, считаете меня слабоумной. Теперь понятно… И вот что я вам на это хочу ответить…

И следующие минут двадцать Хаустов слушал ее, открыв рот, и в завершение готов был аплодировать. И поверил даже в искренность ее, когда она, мило гневаясь, восклицала:

— Почему я должна обрастать мужскими пороками, как щетиной, Сергей?! Почему?! Многим женщинам нравится алкоголь и табак, а я не желаю пить и курить только потому, что это совершенно в духе времени. Да, это немодно, быть такой, как я. Ну и что?! Я не хочу принимать дружескую подлость за норму отношений лишь потому, что это так нужно теперь. Нужно, чтобы выжить, чтобы удержаться на плаву. У меня совершенно иные ценности, меня это вполне устраивает. Это устраивает моего мужа. Он именно это и любит во мне. Почему, скажите, я должна быть другой?! Быть опытной, искушенной, предугадывать, выверять каждый шаг? Меня не этому учили!

— А чему? — сумел он вставить.

— Меня учили не быть фальшивой! — выпалила она и добавила с горечью: — Тому проявлению чувств меня учили, которое сейчас не в чести.

И она замолчала, уставив глаза в стол.

Ему бы и восхититься такой нравственной планке, да подлым подвохом сидел в душе ее визит в милицию. Обижался он на нее за это и ничего не мог с собой поделать.

А она ведь и правда, побежав туда, думала, что поступает хорошо и правильно. И ничего подлого наверняка в ее порыве не было. Лишь желание защитить Антона, да еще желание избежать новых возможных жертв.

Он же страшен на самом деле — не пойманный до сих пор убийца, и она это понимала. Очень страшен и беспощаден. Жаль вот только, что она приняла Хаустова за него, очень жаль.

— Ладно. Мне пора, — проговорил Сергей, выбираясь из-за стола.

Ополоснул свою чашку, невзирая на ее протест. Поставил ее на место. Вытер руки вафельным полотенцем и, глядя Полине в макушку, та так и сидела, не поднимая глаз, проговорил:

— Извини меня, Полина. Извини за резкость, грубость. Но ты и правда ведешь себя порой, как…