Жизнь номер два
Шрифт:
В точку! Девушка густо покраснела, и если бы я курил, мог бы сэкономить на спичках — от ее щек вполне можно было прикуривать.
— Значит, тебя все-таки видел? — спросил я.
Лидия пару раз кивнула и опустила глаза.
— Мне Рудольф Карлович потом сказали, — глядя в пол, тихо ответила она. — Объяснили, что когда человека таким дурманом травят, он видит как раз то, что хочет. Даже если раньше ни разу и не видал.
— Ты красивая, — как же приятно было смущать девушку, пусть я и не видел сейчас ее лица, обращенного вниз! — Очень красивая. Так что опять же тебе и спасибо. За то, что красу такую увидел.
Бережно подняв лицо Лидии я притянул девушку к себе и осторожно припал к ее пухленьким губкам, а когда ее синие глаза медленно закрылись, целовал
И ничего не произошло. Оторвавшись от ее губ, чтобы разобраться, где у этого балахона застежки, я заглянул в открывшиеся глаза девушки и увидел… Увидел, как она отдастся мне со всей впервые пришедшей страстью, при этом изображая послушание и безропотную покорность. А потом страсть обернется любовью и полюбит она так, что жить без меня не сможет. Но жить вместе у нас не получится, а значит, не будет жизни и ей… И кто я, спрашивается, тогда буду, если поступлю так с девочкой, что сделала мне столько добра? Ответ лежал на поверхности, и он мне не понравился.
— Прости, Лида, — отпустив девушку, я шагнул назад и поднял руки, повернув к ней открытые ладони, мол, «нихт шиссен». — Я тебе должен. Если что надо будет — обращайся.
— Спасибо на добром слове, боярич, — лицо Лидии осветила солнечная улыбка. — Филипп Васильевич меня уже пожаловали, ассигнацией четвертною. Пойду я?
— Иди, — ну а что тут еще скажешь? Но отец силен… Двадцать пять рублей, пусть и не серебром или золотом, это немало, Лидия в год почти столько же на руки получает. Три рубля в месяц, из которых семьдесят копеек уходит на оплату проживания в общине, питания и одежды, еще тридцать копеек монастырской десятины, да годовая подушная подать в казну рубль, итого двадцать три рубля на руки за год, и это при том, что платили ей по самым высоким в общине расценкам — с доктором Штейнгафтом Лидия уже больше года работала постоянно, что возносило ее профессиональную репутацию на высший уровень. А тут тебе четвертной за раз! Она, конечно, и с него десятину отдаст, но все равно — двадцать два рубля с полтиною! Да, неплохо боярин Левской ценит своего среднего сына…
Котомка с вещами Лидии, похожая на популярные у молодняка моего мира рюкзачки на шнурках, стояла на стуле. Подхватив ее и ловко забросив на левое плечо, Лидия шагнула к двери. Отступив в сторону, чтобы дать девушке дорогу, я пропустил ее неожиданный разворот и опомнился лишь после быстрого поцелуя, подаренного мне, можно сказать, на лету. Вот же ушлая какая!
…С Лидией мы простились по вполне уважительной причине. Утром доктор Штейнгафт объявил меня здоровым. Точнее, полностью и окончательно выздоровевшим. Что ж, все имеет свою обратную сторону и в моем случае возвращение к нормальной жизни обернулось расставанием с первой всерьез заинтересовавшей меня в этом мире девушкой. Расставанием? Да мы и вместе-то не были, но… Но было жаль. Правда.
А пока что в доме уже восьмой день подряд происходило тихое шоу, именуемое следствием. Губной пристав Шаболдин со своим помощником десятником Семеном опросили каждого, кто на тот день находился в доме, причем не просто так опросили, а под протокол — Шаболдин опрашивал, Семен записывал. Если учесть, что все это время в доме круглосуточно дежурили двое губных стражников, да постоянно терлись, сменяя друг друга, какие-то невзрачные личности, подчинявшиеся только приказам Шаболдина, а еще периодически приходил и беседовал со слугами отец Маркел, то обстановка была такая, что на месте отравителя-неудачника я бы давно уже отравился сам, сбежать все равно бы не дали. Нет, как я уже сказал, все было тихо, но вот висело в воздухе нечто такое… Даже не знаю, как и назвать. В общем, губной пристав старательно создавал для неведомого злоумышленника крайне некомфортную атмосферу. Должно быть, чтобы тот где-то сделал ошибку и тем самым дал, за что его ухватить.
Каждый вечер после всего этого Шаболдин и отец Маркел отправлялись в кабинет боярина Левского, где иной раз пребывали минут двадцать, а иной и засиживались
допоздна — должно быть, докладывали отцу промежуточные итоги. Однажды, как раз в день ухода Лидии, после очередного такого совещания, которому посчастливилось оказаться кратким, отец позвал в кабинет и меня.— Что, сын, хочешь узнать новости? — спросил он.
— Хочу, отец, — честно признался я.
— Я вот тоже хочу, — отец устало потер виски, — да только нет их, новостей.
Я промолчал, ожидая продолжения. Честно говоря, надежды на Шаболдина у меня были, и расставаться с ними совсем не хотелось. Все-таки, как ни крути, а я тут самая что ни на есть заинтересованная сторона. Жизненно, можно сказать, заинтересованная.
— В доме сидит одаренный, которого не могут раскрыть, — отец сжал кулаки, и явно удержался от пары известных и далеко не самых пристойных речевых конструкций, — такое само по себе странно, а ведь это же вор, дважды уже покушавшийся на тебя!
— А взвар только для меня готовили? — спросил я. — Мало ли, может, не только меня отравить хотели…
— Не только для тебя, — боярин Левской пристально на меня посмотрел, затем, видимо, что-то для себя решив, продолжил: — И наговорен он был весь. Но наговор наводили именно на тебя. Все тот взвар пили и ни с кем ничего такого не случилось.
Так, значит… Нечего сказать, радостное известие. В жирных таких кавычках радостное. Уже два, получается, покушения на меня. Что-то мне это не шибко нравится…
— Отец, — вопрос встал сам собой и задать его я посчитал необходимым, — а тебе не кажется, что Шаболдин не с того конца ищет?
— Вот даже как? — отец усмехнулся и, огладив коротко постриженную темно-русую бороду, устроился в кресле поудобнее. — Ну-ка, расскажи мне, с чего это ты считаешь себя умнее губного пристава?
— Вот смотри, — подколку насчет того, умнее кого я себя считаю, я пропустил, — кого ищет Шаболдин? Стрелка и отравителя. И, заметь, я сейчас даже не о том говорю, что это запросто может оказаться один и тот же человек. Я о том, что еще древние римляне начинали расследование с вопроса «Кому выгодно?». А я бы здесь спросил по-иному: «А почему я?». Почему хотят убить боярича Алексея Филипповича Левского? Кому моя смерть будет выгодна? И уж когда будет ясно, кому, пристально следить именно за этим человеком. Знаешь, отец, мне не нравится быть живцом в этакой охоте, но выбора тут у меня, боюсь, нет.
С ответом отец задержался надолго. Даже карандаш в руке вертел, будто что хотел записать. Не иначе как мои мудрые высказывания, хе-хе.
— Ну, умнее Шаболдина ты-то себя не мни, — в конце концов выдал отец, сопроводив свои слова доброй улыбкой. — Он как раз от этого и идет. Но поумнел ты здорово. Очень сильно поумнел, хвалю.
Я напустил на себя настолько довольный вид, чтобы это было заметно, хотя на самом деле довольным нисколечки не был. Но с недовольством своим я еще разберусь, а вот подбросить отцу объяснение моих резко выросших умственных способностей, пожалуй, и стоило. Чувствую, не раз еще мое поумнение будут замечать, и не только боярин Левской, так что надо подвести под это дело настолько солидную теоретическую базу, чтобы никому и в голову не приходило начать выяснять, а с чего бы это Алешенька Левской стал таким умненьким…
— Знаю, что поумнел, — я скромно потупил взор. — А как же иначе после разговора с ангелом Божиим? Раз уж посланник Господа нашего снизошел, чтобы со мной говорить, то и капелька благодати на меня легла, так ведь?
— Воистину, чудо явил тебе и всем нам Господь Бог наш, — боярин размашисто перекрестился. — А вора найдут. Пусть и умеет он скрывать одаренность, долго у него такое не получится.
Ну да, наверное, не получится… Только вот что раньше произойдет: его раскроют или ему удастся-таки меня извести? И еще я, наконец, понял, почему не был доволен ответом отца на мое предложение начать с установления выгодоприобретателя от моей гибели. Да все очень просто! Отец прекрасно знает, в чем тут дело, но почему-то не хочет, чтобы это знал я! Попробовать поиграть с боярином Левским в открытую? А смогу? Ну… Выбора у меня, похоже, нет.