Жизнь Пи
Шрифт:
Я, конечно, попытался взять себя в руки. Что если судно пройдет слишком далеко и нас не заметят? Что тогда делать? Выстрелить из ракетницы? Ерунда.
– Идет прямо на нас, Ричард Паркер! Ох, спасибо тебе, Господь Ганеша! Будь Ты благословен во всех Твоих ипостасях, Аллах-Брахман!
Нет, мимо оно не пройдет. Что может быть прекрасней, чем счастье спасения? Да ничего – уж вы мне поверьте! Я поднялся на ноги – впервые за долгое время решился на такое усилие.
– Ты только представь себе, Ричард Паркер! Люди! Еда! Постель! Опять заживем! О-о-о, какое счастье!
А судно все приближалось. Смахивало на танкер. Я уже различал очертания его носа. Спасение шло к нам в одеждах черного металла, окаймленных белой полосой.
– А что, если…
Я не посмел произнести этих слов. Но разве так уж невозможно, что отец с матерью
– Господи, до чего же они огромные, эти нефтевозы! На нас медленно наползала гора.
– Может, они уже в Виннипеге? Хотел бы я посмотреть на. наш новый дом. Как ты думаешь, Ричард Паркер, есть ли в канадских домах внутренние дворики, как в тамильских? Нет, наверно, нет. Их в первую же зиму завалило бы снегом. А жаль. Не знаю места спокойнее, чем тихий внутренний дворик солнечным днем. Интересно, а какие пряности растут в Манитобе? До судна было уже рукой подать. Пора бы им и остановиться, а не то скоро придется разворачивать назад.
– Так какие все-таки пряности… О Господи!
Тут я с ужасом осознал, что танкер идет не просто нам навстречу, а прямиком на нас. Исполинская стена металла с каждой секундой разрасталась вширь. И опоясывавшая ее гигантская волна катилась вперед неумолимо. Ричард Паркер наконец почуял надвигавшуюся на нас смертоносную громаду. Он повернулся и залаял на нее, но не по-собачьи, а как подобает тигру – могуче и страшно, точь-в-точь под стать нашему положению.
– Ричард Паркер! Оно нас сейчас задавит! Что же делать?! Быстрей, быстрей, ракетницу! Нет! Надо грести. Так… Весло в уключину… Есть! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮ…
Носовая волна подхватила нас и подбросила кверху. Ричард Паркер съежился, шерсть у него встала дыбом. Шлюпка соскользнула с гребня волны, разминувшись с носом нефтевоза на какую-то пару футов.
А борт протянулся, казалось, на добрую милю. Целая миля высоченной черной стены каньона, целая миля замковых укреплений – и ни единого часового, что заметил бы, как мы изнываем во рву. Я пальнул-таки из ракетницы, но не смог толком прицелиться. Вместо того чтобы взмыть над бастионами и взорваться у капитана под носом, заряд срикошетил от борта, улетел в океан и, прошипев что-то на прощание, испустил дух. Я дул в свисток что было мочи. Я орал во всю глотку. И все напрасно.
Скрежеща машинами и взрывая воду винтами, судно проползло мимо, а мы остались барахтаться в пене кильватерной струи. Столько недель я слышал одни только звуки природы, что весь этот механический шум показался чем-то невероятным и жутким и ошеломил меня до немоты.
И двадцати минут не прошло, а трехсоттысячетонная махина превратилась в крохотное пятнышко на горизонте. Я отвернулся, а Ричард Паркер еще немного посмотрел танкеру вслед. Потом отвернулся и он, и на мгновение наши взгляды встретились. Тоска и обида, мука и одиночество отражались в моих глазах. Он же осознал только, что случилось нечто из ряда вон выходящее, – такое, чего ему не уразуметь никогда. Он не понимал, что мы упустили шанс на спасение. Понимал он только одно: что его вожак, этот чудной, непредсказуемый тигр, чем-то взволнован до крайности. Но его, Ричарда Паркера, это не касалось – значит, можно было еще вздремнуть. На все происшедшее он только и отозвался, что капризным зевком.
– Я люблю тебя! – Слова сорвались с губ во всей своей чистоте и безоглядности. Грудь разрывалась от нахлынувших чувств. – Правда. Я люблю тебя, Ричард Паркер. Не знаю, что бы я сейчас делал, если б не ты. Я бы не выдержал. Точно. Умер бы от безнадеги. Держись, Ричард Паркер! Держись, не сдавайся! Я тебя доставлю на сушу – честное слово, клянусь!
Глава 87
Один из любимых моих способов скрываться от жестокой реальности сводился, по сути, к легкому удушению. У меня была для этого специальная тряпочка, вырезанная из остатков одеяла. Я ее называл тряпочкой грез. Я окунал ее в морскую воду и отжимал, чтобы не капало. Потом устраивался на брезенте поудобнее и клал тряпочку на лицо, прилаживая поплотнее. И впадал в забытье, что, в общем-то, несложно, когда ты и так в полном ступоре. Но с тряпочкой грез это уже был не просто ступор. С тряпочкой – должно быть, из-за нехватки кислорода – меня посещали
самые необычайные грезы и сны, видения и мысли, ощущения и картины из прошлого. И времени – как не бывало! Если судорога или непроизвольный вздох вырывали меня из оцепенения и тряпочка падала, я тотчас приходил в себя и радовался, как незаметно пролетело время. Некоторым доказательством тому служила высохшая тряпочка. Но гораздо убедительнее было ощущение перемены – ощущение, что этот вот настоящий момент отличается от того настоящего момента, который ему предшествовал.Глава 88
Как-то раз мы наткнулись на плавучую свалку. Сначала на воде заблестели жирные пятна. А вскоре показались отходы, бытовые и промышленные, – главным образом пластиковый мусор всевозможных расцветок и форм, но попадались и деревяшки, пивные банки и винные бутылки, какие-то лохмотья и обрывки веревок, и все это плавало в облаке желтой пены. Мы въехали в него прямиком. Я высматривал по сторонам, не попадется ли чего пригодного. Наконец выудил пустую винную бутылку, заткнутую пробкой. Потом шлюпка натолкнулась на холодильник без мотора, плававший кверху дверцей. Я дотянулся до него, ухватился за ручку и распахнул дверцу. В ноздри мне ударила вонь – резкая и мерзкая, концентрированная до осязаемости. Зажав рот и нос, я заглянул внутрь. Темные пятна и потеки, куча гнилых овощей, зеленое желе – бывшее молоко, давным-давно свернувшееся и кишащее всякой заразой, а еще – расчлененный труп какого-то животного, дошедший уже до такой стадии разложения, что опознать его я не смог. Наверное, судя по размерам, ягненок. Во влажном, наглухо замкнутом чреве холодильника вонь успела перебродить и вызреть до едкой горечи. Она рванулась на волю с такой яростью, что у меня закружилась голова, в животе забурлило, ноги подкосились. К счастью, море тотчас хлынуло в эту чудовищную дыру и затопило холодильник. Освободившееся пространство заполнили другие отбросы.
Помойка осталась позади, но с той стороны еще долго тянуло смрадом. А жирные пятна на боках шлюпки смылись только через день.
Я вложил в бутылку записку: «Японский сухогруз „Цимцум“, совершавший рейс под панамским флагом, затонул 2 июля 1977 года в Тихом океане, в четырех днях хода от Манилы. Нахожусь в спасательной шлюпке. Пи Патель – мое имя. Еды пока хватает, воды тоже, но с бенгальским тигром серьезные проблемы. Пожалуйста, известите родных в Виннипеге, Канада. Помогите чем можете – буду очень благодарен. Большое спасибо». Я закупорил бутылку и накрыл пробку полиэтиленом. Обмотал горлышко нейлоновой ниткой и крепко завязал. И отдал бутылку на волю волн.
Глава 89
Истерзано было все. Все истомилось под палящим солнцем и ударами волн. Шлюпка и плот, пока он еще у меня был, брезент, опреснители и дождезаборники, пластиковые пакеты и тросы, одеяла и сетка – все истрепалось, растянулось и обвисло, растрескалось, высохло, прогнило, изорвалось и выцвело. Оранжевое стало белесым. Гладкое – шероховатым. Шероховатое – гладким. Что было острым, затупилось. Что было целым, превратилось в лохмотья. Я натирал вещи рыбьей кожей и черепашьим жиром, пытался их смазывать, но все было без толку. Соль въедалась во все миллионами жадных ртов. А солнце нещадно все поджаривало. Оно усмиряло до некоторой степени Ричарда Паркера. Обдирало дочиста скелеты и обжигало их до сверкающей белизны. Сожгло мою одежду, сожгло бы и кожу, как я ни был смугл, – но я прятался от него под одеялами и панцирями черепах. Когда жара становилась нестерпимой, я обливался морской водой из ведра; иногда вода бывала горячей, как сироп. А еще солнце истребляло все запахи. Не помню никаких запахов. Только запах упаковок от использованных ракетниц. Они пахли кмином – кажется, я уже говорил? А так – не помню даже, чем пахнул Ричард Паркер.
Мы умирали. Довольно медленно, так что я этого, в общем-то, не чувствовал. Но регулярно подмечал – стоило только взглянуть на нас, на этих двух изможденных животных, измученных жаждой и голодом. У Ричарда Паркера мех потускнел, начал даже выпадать клочьями на плечах и бедрах. Он страшно отощал, превратился в какой-то блеклый бурдюк с костями. Я тоже иссох: солнце выпило из меня влагу, кости выпирали из-под истончившейся кожи.
Я перенял у Ричарда Паркера привычку спать по много часов подряд – невообразимо долго. Впрочем, то был не совсем сон – скорее, полузабытье, в котором видения и явь смешивались до неразличимости. Тряпочка грез очень помогала.