Жизнь после жизни
Шрифт:
— Мы их все равно прочли, — говорила Сильви. — К чему захламлять дом?
Когда вернулся Хью, Бриджет с ворчанием отправилась повторно накрывать на стол.
— Ах, — манерно протянула Сильви, — разве вы тоже из местных? Прошу вас, присоединяйтесь к нам.
— Право же, Сильви, — произнес Хью резче обычного, — ты порой как ребенок.
— Значит, такой меня сделало замужество, — парировала Сильви.
— Было время, когда ты говорила, что для женщины нет выше призвания, чем замужество, — отметил Хью.
— Разве я так говорила? Это, должно быть, по наивности.
Памела покосилась на Урсулу, подняв брови; Урсула
— Как поживает Милли? — оживленно поинтересовалась она.
— Неплохо, — ответила Урсула. — С ней легко жить в одной квартире. Правда, в Филлимор-Гарденз мы почти не встречаемся. Она вступила в Национальное общество по организации зрелищных мероприятий. У них актерская бригада — ездят по заводам и во время обеденного перерыва развлекают рабочих.
— До чего дошли, — посмеялся Хью.
— Шекспира ставят? — недоверчиво спросила Сильви.
— Сейчас такое время, что она, по-моему, хватается за все. Немного поет, в юморесках участвует — ну, ты понимаешь.
Сильви, судя по виду, не понимала.
— У меня есть молодой человек, — выпалила Урсула неожиданно для всех, и в первую очередь для себя.
Это, скорее всего, было сделано для поддержания легкой беседы. Урсула просто не подумала.
Звали его Ральф. Он жил в Холборне — ее «приятель», с которым она недавно познакомилась на курсах немецкого. До войны Ральф был архитектором, и Урсула надеялась, что в мирное время он вернется к той же профессии. Если, конечно, хоть кто-нибудь останется в живых, чтобы давать ему заказы. (Не разделит ли Лондон судьбу Кносса или Помпеи?{146} Жители Крита и Рима в разгар бедствия, вероятно, тоже приговаривали: «Мы выстоим».)
У Ральфа было множество идей перестройки трущоб в современные высотные здания. «Город для людей, — говорил он, — восстанет из пепла, как феникс, и будет гимном современности».
— Надо же, какой иконоборец, — сказала Памела.
— У него нет такой ностальгии, как у нас.
— А у нас разве есть? Ностальгия?
— Конечно, — ответила Урсула. — Ностальгия питается тем, чего никогда не бывало. Мы видим Аркадию в прошлом,{147} а Ральф видит ее в будущем. И то и другое не имеет отношения к реальности.
— Тучами увенчанные башни?{148}
— Примерно так.
— Но он тебе нравится?
— Нравится.
— У вас с ним уже было… ты меня понимаешь?
— Ну и ну! Что за вопрос? — рассмеялась Урсула. (Сильви опять убежала к дверям, а Хью уже сидел на траве, как заправский Большой Вождь Бегущий Бык.)
— Вопрос по существу, — сказала Памела.
На самом деле у них ничего не было. Возможно, прояви он настойчивость… Урсуле вспомнился Крайтон.
— Да у нас и времени нет для…
— Для секса? — не утерпела Памела.
— Вообще-то, я хотела сказать «для романтических отношений», ну пусть будет «для секса».
Тут вернулась Сильви и бросилась разнимать враждующих. В качестве нападающей стороны эвакуированные вели себя очень неспортивно. Хью между тем был связан старой бельевой веревкой. «На помощь!» — одними губами прошептал он Урсуле
с ребячливой ухмылкой. Урсула порадовалась, что он в своей стихии.Если бы знакомство их произошло до войны, ухаживания Ральфа (или ее — за Ральфом?) приняли бы форму приглашений на танцы, в кино, в уютные ресторанчики, но сейчас их чаще всего тянуло к развалинам, как туристов — к древним руинам. Для осмотра, как выяснилось, лучше всего было занимать места сверху в автобусе одиннадцатого маршрута.
Возможно, такая тяга объяснялась не столько войной, сколько причудами обоих. Другие парочки как-никак соблюдали обычные ритуалы.
А они «посетили» галерею Дювина в Британском музее,{149} универмаг «Хэммондс» близ Национальной галереи, гигантскую воронку перед Банком Англии — такую огромную, что через нее даже был перекинут временный мост. Затем торговый дом «Джон Льюис»: когда они подъехали, здание еще дымилось, а на тротуаре валялись манекены, лишившиеся одежды.
— Тебе не кажется, что мы с тобой какие-то извращенцы? — спросил Ральф, а Урсула ответила:
— Нет, мы — свидетели.
Она не исключала, что когда-нибудь ляжет с ним в постель. Не видела особых препятствий.
Бриджет вынесла чай с кексом; Памела сказала:
— Думаю, пора освобождать папу.
— Выпьем, — предложил Хью, наливая Урсуле солодового виски из хрустального графина у себя в «роптальне». — Я теперь в основном тут отсиживаюсь. Единственное спокойное место. Собакам и кочевникам вход строго воспрещен. Знаешь, я за тебя переживаю, — добавил он.
— Я и сама за себя переживаю.
— Война — кровавое дело?
— Чудовищное. Но, думаю, праведное.
— Справедливая война? Как тебе известно, у Коулов родня большей частью живет в Европе. Мистер Коул рассказывает жуткие вещи о том, что делают с евреями. А здесь, можно подумать, это никого не касается. Ладно. — Он поднял и попытался закончить на более жизнерадостной ноте: — Давай. За окончание.
Когда она распрощалась и Хью проводил ее по тропе до полустанка, было уже темно.
— Бензина, к сожалению, нет, — сказал он и печально добавил: — Ты припозднилась. — У него был сильный фонарик, и никто не требовал его погасить. — Вряд ли я привлеку «хейнкель».
Урсула рассказала ему, что большинство спасателей суеверно боятся включать карманные фонарики, даже во время налетов, когда вокруг горят здания, полыхают зажигалки и вспыхивают осветительные ракеты. Как будто робкий луч фонарика может на что-то повлиять.
— На фронте был у меня знакомый парень, — сказал Хью, — чиркнул он спичкой — и готово дело: немецкий снайпер тут же снес ему голову. Хороший был парень, — задумчиво добавил он. — Фамилия — Роджерсон, как у нашего деревенского пекаря. Но не родственник.
— Ты никогда об этом не рассказывал, — заметила Урсула.
— Вот сейчас рассказываю, — сказал Хью. — Пусть это станет тебе уроком: не высовывайся и не светись.
— Я понимаю, ты шутишь.
— Вовсе нет. Запомни, медвежонок: лучше струсить, чем погибнуть. К Тедди и Джимми это тоже относится.
— Опять же несерьезно.
— Напрасно ты так думаешь. Ну вот, добрались. Темень такая, что можно платформу не заметить. Боюсь, твой поезд опоздает, а то и вовсе не придет. Гляди-ка: Фред. Здравствуй, Фред.