Жизнь после жизни

— Я патриотка, — сказала она. — Сама себе удивляюсь, хотя почему, собственно? Как там написано на памятнике Эдит Кавелл у церкви Святого Мартина?

— «Быть просто патриотом недостаточно»,^{172} — подсказал Тедди.

— Ты тоже так считаешь? — спросила Урсула. — С моей точки зрения, этого более чем достаточно.

Она посмеялась и взяла его под руку, будто они прогуливались по Уайтхоллу. Повсюду были следы разрушений. Урсула показала Тедди, где находится Бомбоубежище Кабинета.^{173}

— У меня подруга там работает. Ночует буквально в шкафу. Терпеть не могу бункеры, подвалы и прочие подземелья.

— Я за тебя переживаю, — сказал Тедди.

— А я — за тебя, — отозвалась она. — Но от этих переживаний никому не легче. — Она переняла манеру мисс Вулф.

Тедди («лейтенант авиации Тодд») без единой царапины налетал стажером положенное количество часов на среднем бомбардировщике «уитли» в учебном подразделении, которое базировалось в Линкольншире, а через неделю с небольшим ждал отправки к своему первому месту службы, где готовился пройти еще один курс подготовки, чтобы пересесть на один из новых «галифаксов».

После первого периода службы выживала только половина экипажей, рассказывала Урсуле знакомая девушка из Министерства военно-воздушных сил.

(— Разве шансы выжить не равны при любом вылете? — спросила Урсула. — Разве вероятность не одинакова?

— Для экипажей бомбардировщиков — нет, — ответила девушка из министерства.)

Тедди провожал ее на работу — она предупредила начальство, что задержится после обеденного перерыва. Обстановка стала более спокойной. В их планы входило пообедать в каком-нибудь фешенебельном месте, но почему-то они остановили свой выбор на ресторане британской кухни, где заказали ростбиф, сливовый пирог и заварной крем. Сливы, конечно, были консервированные. Но все равно необыкновенно вкусные, как и все остальное.

— Сколько имен, — проговорил Тедди, разглядывая из окна Кенотаф. — Сколько жизней. А теперь — все по новой. Род человеческий, я считаю, где-то подкачал. Он разрушает все, во что хочется верить, ты согласна?

— Не бери в голову, — отрезала она. — Живи как живется. — (Определенно она мало-помалу превращалась в мисс Вулф.) — В конце-то концов, жизнь у нас одна, так постараемся прожить ее с толком. Правильно все равно не получится, но стремиться к этому необходимо. — (Трансформация завершилась полностью.)

— Что, если у нас была бы возможность проживать эту жизнь снова и снова, — сказал Тедди, — пока не получится правильно? Вот было б здорово, да?

— Думаю, это было бы довольно утомительно. Могу процитировать Ницше, но боюсь получить тумака.

— И правильно делаешь, — добродушно сказал Тедди. — Он же, как я понимаю, нацист?

— Не совсем. Ты по-прежнему пишешь стихи, Тедди?

— В последнее время мне слова не даются. Сколько ни стараюсь, получается как-то высокопарно. Красивые картины войны. А нащупать сердце не могу.

— Темное, бьющееся, окровавленное сердце?

— Это тебе следует писать стихи, — посмеялся он.

Пока у нее гостил Тедди, на дежурство она не выходила. Мисс Вулф временно исключила ее из графика. Налеты теперь стали нерегулярными. В марте-апреле дела были совсем плохи, тем более после небольшой передышки. «Удивительно, — говорила мисс Вулф, — в тяжелые минуты каждый нерв натянут как струна, и от этого легче справляться с трудностями».

В их секторе определенно наступило затишье.

— По-моему, Гитлера сейчас больше интересуют Балканы, — сказала мисс Вулф.

— Он положил глаз на Россию, — довольно авторитетно заявил однажды Крайтон. (Милли уехала на гастроли, так что кенсингтонская квартира была в их распоряжении.)

— Но это же безумие.

— А чего ты хотела — этот тип и в самом деле безумен. — Вздохнув, Крайтон сказал: — Давай больше не будем о войне.

Как престарелые супруги, они играли в криббидж^{174} и потягивали виски — из адмиралтейских закромов.

Проводив ее до конторы на Эксибишн-роуд, Тедди удивился:

— Я-то думал, твой оперативный центр занимает грандиозное здание, с колоннами и портиками, а это просто бункер.

— С колоннами и портиками — это к Морису.

У входа к ней подскочила телеграфистка Айви Джонс, заступающая на вахту:

— А вы — темная лошадка, мисс Тодд: скрываете такого потрясающего молодого человека.

«Вот результат излишнего панибратства», — подумала Урсула, а вслух сказала:

— Бегу. Доклад об оперативной обстановке не ждет.

Ее подчиненные, «девушки», мисс Фосетт и прочие, сортировали, подбирали и приносили ей в соответствии с ее инструкциями желто-рыжие папки, а она составляла отчеты, ежедневные, еженедельные, а иногда и почасовые. Сводки потерь, сводки разрушений, доклады об оперативной обстановке — им не было конца и края. Подчиненные все это перепечатывали, раскладывали по новым желто-рыжим папкам и за ее подписью отправляли дальше тем, кому требовалось, — например, Морису.

— Мы всего лишь винтики большой машины, правда? — сказала ей как-то мисс Фосетт, и Урсула ответила:

— Запомните: без винтиков ни одна машина работать не будет.

Тедди пригласил ее куда-нибудь посидеть. Был теплый вечер, на улицах цвели деревья, и на какой-то миг ей показалось, что война закончилась.

Говорить об авиации Тедди отказался, равно как и о войне, и даже о Нэнси. Где она сейчас? Занимается какими-то делами, о которых, видимо, не имеет права распространяться. Впечатление было такое, что сейчас вообще никто ни о чем говорить не хочет.

— Что ж, давай поговорим об отце, — предложил Тедди; так они и поступили, а наговорившись, почувствовали, что наконец-то устроили для Хью такие поминки, каких он заслуживал.

На следующее утро Тедди на несколько дней уезжал поездом в Лисью Поляну, и Урсула, попросив его «взять с собой еще одного кочевника», протянула ему щенка. Она целыми днями пропадала на службе, и Фортуна сидела взаперти, правда иногда Урсула брала ее с собой на пост, и собака уже стала для всех своего рода талисманом. Даже мистер Буллок, не большой любитель животных, приносил ей какие-то объедки и косточки. Порой собака питалась лучше, чем Урсула. Тем не менее в военное время Лондон не лучшее место для щенка, сказала Урсула брату.