Жизнь после жизни

— Урсула? — окликнул Морис. — Ты понимаешь, что я говорю? Мы его потеряли.

— Потеряли — найдем.

— Нет. Он официально объявлен пропавшим без вести.

— Значит, он не погиб, — сказала Урсула. — Где это было?

— Над Берлином, пару дней назад.

— Он выбросился с парашютом и попал в плен, — сказала Урсула как о чем-то определенном.

— Боюсь, что нет, — сказал Морис. — Он сгорел. Не спасся никто.

— Ты-то откуда знаешь?

— Есть свидетели, из летчиков. Его видели.

— Кто? Кто конкретно мог его видеть?

— Понятия не имею. — Он начал терять терпение.

— Нет, — сказала она. И повторила: — Нет.

У нее заколотилось сердце, во рту пересохло. Перед глазами поплыл туман, испещренный точками, — пуантилистский пейзаж. Она была близка к обмороку.

— Ты в порядке? — услышала она голос Мориса.

«В порядке? — мысленно переспросила Урсула. — Как я могу быть в порядке?»

Голос Мориса доносился откуда-то издалека. Она услышала, как он зовет кого-то из девушек. Ей подвинули стул, принесли стакан воды. Девушка посоветовала:

— Мисс Тодд, опустите голову между коленями.

Это была мисс Фосетт, всегда доброжелательная.

— Спасибо, мисс Фосетт, — прошептала она.

— Мама тоже очень тяжело это восприняла. — Морис как будто удивился. Он никогда не любил Тедди так, как любила его вся семья. — Ну ладно, — он погладил ее по плечу; она постаралась не содрогнуться, — мне пора на службу, встретимся в Лисьей Поляне, — как бы между прочим сказал он, словно неприятная часть разговора завершилась и теперь можно просто поболтать.

— Зачем?

— Что зачем?

Она села прямо. Вода в стакане слегка дрожала.

— Зачем нам встречаться в Лисьей Поляне?

Она чувствовала, что заботливая мисс Фосетт все еще стоит рядом.

— Ну как же, — сказал Морис, — семьи в таких случаях всегда собираются вместе. Похорон ведь не будет.

— Не будет?

— Конечно. Тела ведь нет, — сказал он.

Неужели он пожал плечами? Да? Ее затрясло, она испугалась, что вот-вот упадет со стула. Хоть бы кто-нибудь ее поддержал. Только не Морис. Мисс Фосетт взяла у нее из рук стакан. Морис сказал:

— Я, конечно, тебя подвезу. Мама, судя по голосу, не в себе, — добавил он.

Значит, он сообщил ей по телефону? Какая черствость, окаменев, подумала Урсула. А впрочем, решила она, так ли уж важно, каким способом к тебе пришла эта весть. И все же тот факт, что принес ее не кто иной, как элегантно одетый Морис, который сейчас, прислонившись к ее столу, разглядывал ногти и ждал, когда она скажет, что чувствует себя нормально и он может идти…

— Я чувствую себя нормально. Можешь идти.

Мисс Фосетт напоила ее горячим сладким чаем и сказала:

— Мои искренние соболезнования, мисс Тодд. Проводить вас домой?

— Вы очень добры, — ответила Урсула, — но я сама доберусь. Вас не затруднит принести мне пальто?

Он мял в руке форменную фуражку. Они его нервировали уже одним своим присутствием. Рой Холт большими глотками, будто умирая от жажды, пил пиво из высокой пупырчатой кружки. Сам «из летчиков», он был другом Тедди и свидетелем его смерти. В последний раз Урсула приезжала сюда летом сорок второго; тогда они сидели в пивном дворике, закусывая бутербродами с ветчиной и маринованными яйцами.

Рой Холт родился в Шеффилде, где воздух еще считался йоркширским, но был уже не так чист. Мать и сестра Роя погибли во время жесточайших бомбежек в декабре сорокового, и он поклялся, что не успокоится, пока не сбросит бомбу на башку Гитлеру.

— Одобряю, — сказала Иззи.

Ее, как заметила Урсула, отличала совершенно особая манера общения с молодыми людьми — материнская и в то же время кокетливая (в прежние годы — просто кокетливая). Смотреть на это было неловко. Едва услышав скорбную весть, Иззи немедленно примчалась из Корнуолла в Лондон, вытребовала машину и талоны на бензин «у одного знакомого» из правительственных кругов и повезла Урсулу в Лисью Поляну, а оттуда — на военный аэродром. («Поездом тебе ехать нельзя, — сказала она, — ты просто не выдержишь».) «Один знакомый» означало у нее, как правило, «бывший любовник». («Как вы урвали себе такую тачку?» — спросил ее нагловатый владелец бензоколонки, когда они заправлялись у него по пути на север. «Переспала с членом правительства», — ангельским голоском ответила Иззи.)

После похорон Хью они долго не виделись — с того самого дня, когда Иззи сделала душераздирающее признание насчет своего ребенка; Урсула подумала, что по дороге в Йоркшир надо бы вернуться к этой теме (переступив через себя), поскольку Иззи тогда была страшно подавлена и, по всей видимости, ни с кем не могла обсуждать такие подробности. Но когда Урсула спросила: «Ты не против, если мы поговорим о твоем ребенке?» — Иззи ответила:

— А, вот ты о чем, — как будто речь шла о каких-то пустяках. — Забудь все, что я тогда наболтала, — у меня было паршивое настроение. Давай куда-нибудь заедем на чашку чаю; я бы и горячую лепешку смякала, а ты?

Да, семья собралась в Лисьей Поляне; да, «тела» не было. К этому времени статус Тедди и его экипажа изменился от «пропавших без вести» до «предположительно погибших». Надеяться больше не на что, сказал Морис, и не надо себя обманывать. «Надежда всегда остается», — возразила Сильви.

— Нет, — сказала Урсула. — Бывает, что надежды не остается.

Ей вспомнился тот младенец, Эмиль. А как выглядел Тедди? Почерневший, обугленный, скукоженный, как обгоревшая древесина? А может, от него вообще ничего не осталось, «тела нет». Стоп, стоп, стоп, приказала она себе. Постаралась дышать ровнее. Думать о нем как о маленьком мальчике, который играет с самолетиками и поездами… нет, так еще тяжелее. Намного тяжелее.

— Чему удивляться, — мрачно выговорила Нэнси.

Все сидели на открытой веранде. Каждый приложился к доброму виски из запасов Хью. Странно было пить его виски, когда его самого не стало. На письменном столе в «роптальне» стоял хрустальный графин, и Урсула поймала себя на том, что ей впервые наливает из него не отцовская, а чья-то другая рука. («Не выпьешь ли капельку доброго виски, медвежонок?»)

— Он совершил столько вылетов, — продолжала Нэнси, — что статистика уже была против него.

— Понимаю.

— Он это предвидел, — сказала Нэнси. — И даже принимал. Так у них заведено, у этих ребят. Я знаю, ты думаешь, что это наигранное, — вполголоса продолжала она. — Но у меня душа расколота надвое. Я его так любила. Я его так люблю. Не понимаю, с какой стати перешла на прошедшее время. Со смертью любимого любовь не умирает. Сейчас я люблю его еще сильнее, потому что мне его невыносимо жаль. Не только потому, что у него никогда не будет жены и детей, не будет счастливой жизни, какой он был достоин, не будет вот этого, — она обвела рукой Лисью Поляну, средний класс, всю Англию, — но еще и потому, что он был очень хорошим человеком. Звонким и правдивым, как колокол. — Она горько посмеялась. — Глупо, я знаю. Но мне ясно, что ты меня понимаешь, как никто другой. Слез у меня нет, как нет и желания плакать. Мои слезы не смогут выразить эту потерю.