Жизнь Пушкина

Петербургские друзья Пушкина худо понимали положение поэта. Как мог он не поладить с таким просвещенным и блестящим вельможей, каким был граф Воронцов? Вере Федоровне было виднее здесь, в Одессе, что Пушкину ужиться мирно с Воронцовым было мудрено. В своих письмах к мужу она старается объяснить поведение поэта. У Пушкина явились замыслы бежать за границу. Ему взялись помогать две дамы — Вяземская и — как это ни странно — Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Этот проект побега стал, конечно, известен очень многим. Даже московский сплетник А. Я. Булгаков[614] писал брату[615] о подготовлявшемся побеге Пушкина за границу. Сам Воронцов сообщил ему об этом. «Мы считаем, писал ему граф о Вяземской, — по меньшей мере неприличным ее затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным, когда получился приказ отправить его в Псков…» А. Я. Булгаков знал, оказывается, что граф сердит так же и на Елизавету Ксаверьевну за то, что она поддерживает проект В. Ф. Вяземской. Побег не состоялся. Почему?

Пушкин в стихотворении «К морю» делает признания, быть может, откровенные:

Не удалось навек оставить

Мне скучный, неподвижный брег,

Тебя восторгами поздравить

И по хребтам твоим направить

Мой поэтический побег!

Ты ждал, ты звал… я был окован;

Вотще рвалась душа моя:

Могучей страстью очарован,

У берегов остался я…

Министр Нессельроде в письме от 11 июля 1824 года известил графа Воронцова, что по воле императора Пушкин не только будет удален из Одессы, но и, будучи исключен из списков чиновников министерства за дурное поведение, подлежит высылке в Псковскую губернию, в имение родителей под надзор местного начальства.

Месяца через три, уже из Михайловского, Пушкин писал о своем враге П. А. Вяземскому: «Каков граф Воронцов?..»

Полу-герой, полу-невежда,

К тому ж еще полу-подлец!..

Но тут однако ж есть надежда,

Что полный будет наконец.

Одесса. Гавань. Ф. Гросс. 1840-е годы

Глава восьмая. В МИХАЙЛОВСКОМ

I

Весною 1823 года вышла в Лондоне без имени автора сатирическая поэма '«Бронзовый век», но льва сразу узнали по когтям. Экземпляр этого стихотворного памфлета был, конечно, доставлен русскому царю, и Александр, бледнея от бессильной ненависти, прочел строки Байрона, ему посвященные. Поэт зло смеется над пристрастием царя к щегольству и балам, издевается над его либерализмом, когда дело идет о чужих народах, и над его деспотизмом, когда ему приходится считаться с народами, ему подвластными; царь сулит свободу Греции, если греческий народ признает его державную власть. Нет, Байрон не верит этому лицемеру, претендующему руководить делами Европы. Не лучше ли ему заняться своей несчастной страной, где народ изнемогает от рабства и нужды?..

И вот Пушкин, если верить графу Воронцову, ученик и почитатель этого ужасного клеветника! Возможно ли оставить поэта безнаказанным! Император Александр не знал, между прочим, что Пушкин уже охладел в эти дни к английскому поэту. Правда, в Михайловском, когда до него дошла весть о смерти Байрона[616], Пушкин заказал сельскому батюшке отслужить панихиду по рабе Божьем Георгии, о чем полушутя, полусерьезно сообщал сам в письмах к друзьям, но эта панихида была не только по мятежном лорде, но и по тем пушкинским пристрастиям, которые к этому cроку обратились в прах и пепел. Пушкин теперь был занят другим властителем дум — Шекспиром.

Но петербургским властелинам не было никакого дела, разумеется, до внутренней жизни поэта. Там, вокруг трона, были совсем другие интересы и заботы. Правда, кое-что в судьбе Пушкина было не безразлично для царского правительства. Это «кое-что» была слава поэта, его популярность, небывалая до того времени в русском обществе. Известность Державина была совсем другая. Она не выходила из круга привилегированных, да и сам Гавриил Романович был человек безопасный и весьма почтенный. Не то Пушкин. Его любят и ценят какие-то новые люди, чужие и непонятные для власть имущих.

Гоголь[617] рассказал однажды М. П. Погодину анекдот о том, как Пушкин, гуляя в окрестностях Одессы, забрел на батарею, расположенную в поле, и как офицер, узнав поэта, в порыве восторга скомандовал дать залп из всех орудий. Из палаток выбежали офицеры и немедленно устроили пир в честь Пушкина. Кажется, на этот раз Гоголь не выдумал этой истории. Она правдоподобна. О ней рассказывали и другие, а экспансивный поклонник Пушкина впоследствии приобрел тоже известность, но совсем иного рода: он стал монахом Оптиной пустыни. Его фамилия Григоров[618].

А как сам Пушкин относился к своей славе? Он откровенно писал, что в юности «любил уже рукоплесканья»[619]. Однако едва ли он был когда-либо слепым поклонником славы и, кажется, знал цену этому кумиру. Летом 1825 года он написал свою известную пьесу «Желание славы». Он признается своей возлюбленной:

Ты знаешь, милая, желал ли славы я;

Ты знаешь: удален от ветреного света,

Скучая суетным прозванием поэта,

Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал

Жужжанью дальнему упреков и похвал.

Но вот теперь, когда он в разлуке со своей возлюбленной, когда измена и клевета обрушились на него и он стоит один, «как путник, молнией постигнутый в пустыне», — теперь он желает славы:

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Все, всё вокруг тебя звучало обо мне…

«Ежели бы ты приехал в Петербург, писал А. А. Дельвиг Пушкину, когда пришла весть в столицу об изгнании поэта, — бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была толкотня от знакомых и незнакомых почитателей. Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты…»

Следуя официальному предписанию, 30 июля 1824 года Пушкин выехал из Одессы. Ему суждено было по дороге лишний раз убедиться в своей популярности: в Могилеве его узнали какие-то молодые люди и устроили ему экспромтом чествование. Пили, конечно, шампанское, так же как и на батарее под Одессой. И после кутежа несли его до экипажа на руках.

Сохранились воспоминания некоторых обывателей, встречавших Пушкина во время этого путешествия. На Пушкине надет был какой-то молдаванский плащ, цветные шаровары, турецкая феска на голове, в руках у него была огромная палка, похожая на посох. Проезжая мимо усадьбы А. Г. Родзянки, Пушкин в этом самом костюме явился к нему и пробыл у него час, забыв про «предательство» этого приятеля[620], в плохих стихах упомянувшего о преступном, с точки зрения властей, поведении поэта.

19 августа 1824 года Пушкин приехал в Михайловское. Там было все по-прежнему, как и в те летние месяцы, когда Пушкин навещал усадьбу до своей ссылки на Юг. Семейство было в сборе. Неожиданное появление Александра в молдаванском плаще и феске произвело впечатление. Думали, что кончилась опала и сын вернулся в отчий дом в качестве амнистированного. Увы! Все выяснилось незамедлительно. Александр Пушкин по-прежнему в немилости у правительства и даже вычеркнут из списка благонамеренных. Он государственный преступник. Тень падает на все семейство. Как! Все хлопоты и ходатайства влиятельных друзей не увенчались успехом. Если заступничество таких людей, как Жуковский, не спасло Александра от новой кары, значит, этот строптивый сын в самом деле не только «либералист», но и сущий карбонарий. Сергей Львович вспомнил, как он четыре года назад, обливаясь слезами, писал письмо В. А. Жуковскому, благодаря его, А. И. Тургенева и Н. М. Карамзина за великодушные ходатайства перед царем. «Quant au comte Милорадович, — писал он, — je ne sais en le voyant si je me jetterai a ses pieds ou dans ses bras…» («Что касается Милорадовича, то, когда он его увидит, он не знает, броситься ли ему к его ногам или в его объятья».) Подумать только! Александр мог попасть в Соловки, где одни дикие монахи и где, кажется, вовсе нет женщин. А главное — какой позор для всего семейства. И вот теперь опять новая беда. Александр не сумел поладить даже с таким просвещенным и блестящим вельможей, как граф Воронцов. Недаром с детских лет этот сынок внушал и ему, Сергею Львовичу, и бедной Надежде Осиповне серьезные опасения. Выяснилось, что Александр безбожник. Это ужасно. Сам Сергей Львович, разумеется, масон, а не какой-нибудь изувер и прекрасно сознает, что цивилизация успешно борется с суевериями церкви, но надо соблюдать приличие. И, кроме того, существует все-таки bon Dieu[621]. И как же без него? Надежда Осиповна тоже думает, что без bon Dieu никак не обойтись. У Александра младший брат и сестра. Он может их развратить.

Маркиз Паулуччи[622], волею судеб оказавшийся генерал-губернатором Псковской и прибалтийских губерний, послал предписание губернатору Адеркасу[623] учинить надзор над коллежским секретарем Александром Пушкиным. Губернатор обратился за содействием к предводителю дворянства, но никто из дворян не соглашался взять на себя такую ответственную обязанность, к тому же не совсем обычную и странную. Пришлось возложить это дело на самого отца — Сергея Львовича, известного в губернии, по уверению Б. Л фон Адеркаса, своим ''добронравием». Ничего доброго из этого не вышло. Сергей Львович в самом деле решил следить за перепиской сына, худо сообразив, что это не совсем удобно, да и чревато последствиями. Но что ему было делать? Александр мог развратить и Левушку, и сестру. Между сыном и отцом произошла дикая сцена. Сергей Львович увлекся ролью отца семейства, оскорбленного безбожным карбонарием. Он кричал на весь дом, что Александр '«хотел его прибить». «Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? — писал Пушкин Жуковскому. — Рудников сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем…»