Жизнь Пушкина
Шрифт:
Эти две строки примечательны. Совершенно очевидно, что Наталья Николаевна очень хорошо знает, о ком идет речь. Беспокойство Пушкина связано с именем, им обоим известным. И повод для тревоги все тот же. 26 августа должен был состояться традиционный бал во дворце в память Бородинского боя, но царь, с которым Наталья Николаевна продолжала легкомысленно кокетничать, несмотря на предупреждения мужа, на этот раз на балу быть не мог: коронованный ловелас выехал за границу, в Фридланд[1052], на свидание монархов.
VIII
Пушкин намерен был посетить Ярополец, имение Наталии Ивановны Гончаровой, но свернул на проселочную дорогу и поехал в Малинники, где когда-то проводил время с влюбленными в него барышнями. Но барышни разъехались. Не было ни Анеты, ни Евпраксии, ни других девиц. Немец-управляющий попотчевал гостя шнапсом[1053], и поэт, переночевав в усадьбе, продолжал свое путешествие.
Встреча с тещей
25 августа Пушкин был уже в Москве. Здесь он пробыл пять дней. «Однако скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва, — писал он жене, — даже извозчиков мало на ее скучных улицах. На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент в очках и в фуражке, да кн. Шаликов[1055]…»
Видел Пушкин Чаадаева, который «потолстел, похорошел и поздоровел», но и эта встреча не сблизила их. Набожный П. В. Нащокин, провожая Пушкина, пригласил приходского батюшку отслужить напутственный молебен, что не помешало Павлу Воиновичу устроить прощальный кутеж с ананасами и шампанским в честь приятеля. В письме к жене Пушкин пишет: «Скажи тетке, что хотя я и ревную ее к тебе, но прошу Христом и Богом тебя не покидать и глядеть за тобою…» Поэт, кажется, в самом деле доверял Екатерине Ивановне Загряжской, которая покровительствовала своей племяннице.
В Нижнем Пушкин пробыл один день. Губернатор М. П. Бутурлин[1056] принял его очень любезно. В очередном письме к Наталье Николаевне Пушкин рассказывает о том, что он обедал в Москве у своего приятеля М. О. Судиенки[1057], который женился и успел родить двух ребят[1058]. «Жена его[1059] тихая, скромная, не красавица», — многозначительно замечает Пушкин.
Пятого числа он был уже в Казани. Здесь он объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал стариков, помнивших Пугачева[1060]. В Казани Пушкин встретился с Е. А. Баратынским, который приезжал туда из деревни по каким-то делам. Утром седьмого числа Пушкин, провожая приятеля, познакомился с К. Ф. Фуксом[1061], казанским профессором, человеком разносторонне образованным. Знаток Казани и ее истории, он, конечно, был очень нужен Пушкину, и поэт в тот же вечер был у него. Его жена, А. А. Фукс[1062], поэтесса, автор нескольких книжек и деятельная сотрудница казанских изданий, оставила свои воспоминания об этой встрече. Пушкин с нею был очень любезен, однако в письме к жене отзывается об этой поэтессе весьма насмешливо: «Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stoocking[1063], сорокалетней несносной бабе с вощеными[1064] зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи[1065] и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений…»
Это письмо Пушкин послал из села Языкова (в 65 верстах от Симбирска), где он навещал семью поэта. Восемнадцатого числа Пушкин был в Оренбурге. Первый визит его был к инженер-капитану К. Д. Артюхову[1066], которого он встречал в Петербурге и даже был с ним на «ты». Этот инженер-капитан был весельчак и балагур. Пушкин прежде всего пожелал пойти в баню. Хозяин сопровождал его. Предбанник расписан был сценами охоты, и Артюхов забавлял поэта охотничьими рассказами и с таким азартом описывал, как геройски умирает вальдшнеп[1067], что Пушкин, посылая ему впоследствии экземпляр «Истории Пугачевского бунта»[1068], надписал на нем такому-то, «сравнившему вальдшнепа с Валленштейном[1069]». От Артюхова в тот же день Пушкин поехал на дачу к военному губернатору В. А. Перовскому[1070], с братом которого[1071] был в приятельских отношениях. На губернаторской даче поэт остался ночевать. На другой день он собирался ехать в село Берды, где была резиденция Пугачева и где можно было найти стариков, знавших знаменитого мятежника. Утром у Перовского был с докладом В. И. Даль[1072], вернувшийся из командировки. Его Пушкин также знал по Петербургу и ценил как страстного ревнителя русской народной речи. В сопровождении Даля и Артюхова Пушкин поехал в Берды. Атаман собрал для него всех стариков. Они с удивлением смотрели на непонятного гостя. Однако поэту удалось вызвать их на беседу. В этом же селе нашел он старуху Бунтову[1073], которая рассказывала ему как очевидица о взятии Пугачевым крепости Нижне-Озерной. Старуха помнила и обряд присяги, и виселицу, на которую непрестанно вздергивали непокорных, в то время как присягавшие целовали руку Пугачеву… Она спела поэту песни о великом бунтовщике, и Пушкин их записал.
Ночевал Пушкин у Перовского. На другой день утром поэта разбудил громкий смех губернатора, который стоял у постели гостя с письмом в руке. Письмо, развеселившее генерала Перовского, было от нижегородского губернатора. Бутурлин писал,
что у него был недавно Пушкин и что он любезно принял сочинителя. Однако он не верит, что Пушкин едет для собирания сведений о Пугачеве. Нет, он, очевидно, послан из Петербурга с тайным поручением, как наблюдатель и ревизор. Губернатор предупреждал Перовского, чтобы он был осторожнее.Едва ли не этот забавный случай дал повод Пушкину набросать программу на сюжет мнимого ревизора: «Криспин приезжает в губернию»[1074] и т. д. — сюжет, который он позднее подарил Гоголю[1075]
Любопытно, что через месяц после отъезда Пушкина из Оренбурга Перовский получил предписание из Петербурга наблюдать за Пушкиным, находящимся под секретным полицейским надзором.
Из Оренбурга Пушкин поехал в Уральск. «Тамошний атаман и казаки, писал он жене, приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, — накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной…»
25 сентября Пушкин выехал из Уральска в Болдино. По дороге он заехал еще раз в Языково, где застал всех трех братьев[1076]. Приехав в Болдино 1 октября, Пушкин засел за работу. Но через неделю он получил легкомысленное письмо от Натальи Николаевны, которая опять хвасталась своими светскими успехами. «Не стращай меня, женка, — писал ей в ответ Пушкин, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать, — и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить. Вот уж неделю как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачеве, а стихи пока еще спят…» В заключение он делится своими надеждами выручить за «Историю Пугачева» тридцать тысяч. «Заплатим половину долгов и заживем припеваючи…»
Царь в это время уже вернулся из Богемии[1077], и Пушкин в следующем письме опять умоляет свою красавицу: «Не мешай мне, не стращай меня…» «Не кокетничай с царем…» Но Наталья Николаевна не обращает внимания на мольбы мужа. Тогда 30 октября Пушкин написал ей гневную отповедь: «Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой…» «…Есть чему радоваться!..» В следующем письме опять мольба: у мужчин имеют успех те женщины, которые наиболее доступны. После этого изволь гордиться похищением мужских сердец. Она должна подумать об этом хорошенько и не беспокоить его напрасно. Для кого он работает? Только для нее, чтобы она была спокойна и блистала своей красотой. Пусть и она побережет его. Пусть она не вызывает беспокойств семейственных, ревности, не говоря об cocuage[1078]…
IX
В Болдине Пушкин жил полтора месяца. За это время он успел закончить «Историю Пугачева», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Анджело», «Сказку о мертвой царевне» и, наконец, «Медного всадника». Тогда же, вероятно, была написана и «Пиковая дама». Это был последний этап пушкинского творчества. Позднее, за исключением «Египетских ночей» и нескольких лирических пьес, ничего значительного поэт не создал. «Медный всадник» был последним словом поэта. Какое же это слово? И в чем его смысл? Историки литературы указывают на источники замечательной повести — на статью Батюшкова «Прогулка в академию художеств»[1079], на одно из стихотворений Вяземского[1080], на стихи Мицкевича[1081], посвященные Петербургу, на книгу Берга «Подробное известие о наводнениях в С.-Петербурге»[1082] и, наконец, на устный рассказ М. Ю. Вьельгорского[1083] о том, как в 1812 году какой-то петербуржец видел таинственный сон, будто Петр, изваянный Фальконе[1084], скачет на своем страшном коне по улицам столицы, подъезжает ко дворцу и говорит царю: «Молодой человек! До чего ты довел мою Россию! Но, покамест я на месте, моему городу нечего опасаться…»
Все эти источники в той или другой мере были использованы Пушкиным, но их разнообразие ничуть не умалило цельности и значительности «Медного всадника».
В чем же смысл этой загадочной повести? Пушкин не умел и не любил отвлеченно мыслить. И, однако, он был, быть может, самым умным человеком в России тридцатых годов XIX века. Его ум, чуждый всякой теории, был, однако, безмерно выше так называемого здравого смысла, этого суррогата разума. Пушкин, как великий художник, мыслил диалектически. Для него бытие не укладывалось в рамки формальной логики и рассудочного отношения к миру. Все попытки разъяснить «Медного всадника»[1085] то как столкновение частного начала (Евгений) с выразителем коллективной воли (Петр), то как понимание этих сил с переменою их значения (Евгений — коллектив, а Петр — индивидуальность), то как борьбу самодержавия с революцией, в частности с декабристами, то, наконец, как предельное выражение классового сознания поэта, показавшего в Евгении судьбу «шестисотлетнего дворянина», утратившего свои привилегии и богатства, все эти попытки заключали в себе долю истины, но не могли исчерпать сложного содержания загадочной поэмы.