Жизнь с препятствиями

Правда, и в этом есть своя оборотная сторона: Дрейку вдруг показалось, что он с кем-то смешивается, и он всполошился, опасаясь реакции замещения, которая заменит его неизвестно кем.

— Кто вы такой? — Дрейк постарался отодвинуться от незнакомого газа. — Кто вам позволил соединяться со мной?

— Мне позволила любовь… Дрейк, это же я, твоя Бесси!

Он стал припоминать. С какой-то Бесси он встречался в твердом состоянии. Родители ее были против, но она сказала, что всюду пойдет за ним. И пошла. Из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное… Она всюду пошла за ним, хотя ее родители были против.

— Дрейк, теперь нас ничто не разделит! Настоящая любовь возможна лишь в газообразном состоянии!

Любовь любовью, но не следует терять голову (кстати, где она, голова?). Нужно постараться сохранить свое «я», хотя это и нелегко в газообразном состоянии.

— Бесси, постарайся держаться в рамках!

— Зачем?

— Черт возьми, чтобы нам окончательно не смешаться!

— Ты не хочешь со мной смешаться?

— Послушай, любовь, конечно, дело хорошее, но, чтобы мы могли друг друга любить, нам надо знать в точности, где ты, а где я.

— Зачем?

У него даже сердце заболело, хотя он и не чувствовал, откуда именно идет эта боль. А может, сердце заболело не у него? Может, оно заболело у Бесси?

Теперь это невозможно было определить.

— Я не буду тебе мешать, вмешиваться в твою жизнь, смешиваться с тобой, раз ты этого не хочешь…

Бесси плакала, переходя в жидкое состояние, и Дрейк видел, что ей приносят облегчение слезы… Или, может, ее слезы приносили облегчение ему?

Дрейк чувствовал, что скоро он снова будет один. Бесси уходила от него в жидкое состояние, чтобы уйти еще дальше, в твердое состояние… Бесси уходила к родителям, навсегда отделяя себя от Дрейка…

Дистрофики

* * *

Однажды заспорили солнце с бореем, Кто снимет с прохожего шубу скорее. Борей попытался сорвать ее грубо — Прохожий плотнее закутался в шубу. А солнце пригрело — и сразу прохожий Снял шубу и шапку, и валенки тоже. Поистине ласка — великое дело: Кого она только из нас не раздела!

* * *

У апельсина не доля, а долька, Но апельсин не в обиде нисколько. Сладкая долька ему суждена, Да и к тому же еще не одна. Прячутся дольки под толстою кожей, Здесь их не сушит ничто, не тревожит. Доля ж открыта, у всех на виду, Всем на потеху, себе на беду.

* * *

Ходит в золоте луна, в серебре — вода. Ходит в мягком тишина, в зябком — холода. Ходит в пышном торжество, в пестром — суета. И совсем без ничего ходит доброта. Ей бы серебро воды, золото луны, — В мире не было б нужды, не было б войны. Это не ее вина, а ее печаль… Ходит в мягком тишина, голубеет даль.

* * *

Вбивают в осину осиновый клин. Не клин виноват, а его господин. Однако и он, господин молоток, Легко и резонно отводит упрек. За ним ведь рука, за рукою плечо, А там еще что-то и что-то еще… Не сыщешь виновных, не сыщешь причин. Вбивают в осину осиновый клин.

* * *

Что ни вечер воет ветер: «Всем пора на боковую! Не беда, что солнце светит, Я сейчас его задую!» Воет ветер на рассвете, Заступая в караул: «Эй, вставайте, солнце светит! Это я его раздул!»

* * *

Итак, пустыни больше нет. На этом месте вырос город. Фонтаны. Опера. Балет. Проспекты. Фауна и флора. А в центре озеро. Причал. Плывут суда по глади синей… И только слышен по ночам Глас вопиющего в пустыне.

* * *

Отпустила реку высота, И река потекла, понеслась, Выбирая пониже места, О высокие камни дробясь, Рассыпаясь на тысячи брызг На опасном пути своем… Так бывают легки на подъем Те, которые катятся вниз.

* * *

Там, где река утратит имя И перестанет быть рекой, Ее в свои объятья примет Неведомый простор морской. И, окунувшись в неизбежность, Тогда почувствует река, Насколько плата велика За бесконечность и безбрежность.

* * *

Не нужно сетовать, река, Что время мчит тебя куда-то, Что уплывают берега, К которым больше нет возврата. Все уплывает без следа, Тебя же гонит мимо, мимо… Не нужно сетовать: вода Свежа, пока она гонима.

* * *

Не оставляет рыба в море след, И след не оставляет в небе птица. В немом пространстве вереница лет На мертвый камень камнем не ложится. У времени и веса даже нет, Его нести и муравью не трудно. Столетья невесомы, как секунды… Откуда же на лицах наших след?

* * *

Пейзажу сельскому навстречу, забыв о шуме городском, Течет дорога через речку и называется мостом. Струится каменно и строго, в движенье обретя покой, А под мостом течет дорога и называется рекой. Бегут, бегут пути земные, спешат неведомо куда. Стоят столбы, как часовые, и называются года. И каждый постоит немного и растворится без следа. А мимо них бежит дорога и называется: судьба.

Жизнь света

Звездный луч пронзает космос насквозь, он ясно видит свой путь в темном, безжизненном космосе… А попав на Землю, луч начинает дрожать, спотыкаться о каждый фонарь, пока совсем не пропадет, не затеряется в земной атмосфере…

Луч света в темном царстве чувствует себя хорошо.

Погибает же он — в светлом царстве.

Вулканы

у вулканов много тепла, которое они спешат поскорей отдать и потому извергают его, обжигая, но не согревая…

Теплоту ведь тоже нужно уметь отдать. Чтобы благие порывы не стали стихийными бедствиями.

Потерпевшие на земле

Облака рождаются в океане и терпят бедствие на земле, осыпаясь дождями, расшибаясь о камни и сухую земную твердь. И они высаживаются в какой-нибудь луже, как Робинзон на необитаемом острове, и плывут посреди грозной стихии, земли, попутным ручейком или попутной речушкой в большие попутные реки, а там — на родину, в океан.

А за ними вырастают леса, расцветают сады, оживает земля, напоенная влагой.

Если ж нет ничего попутного — ни рек, ни ручейков, — они уходят под землю. Они проходят сквозь землю, сквозь эту сухую твердь, и ничто не может их остановить: ведь они идут к своему океану. В подземной темноте, натыкаясь на камни и руды, они идут к своему океану — через многие километры, через суглинки, известняки и пески…