Жизнь с призраками

А потом хлопок, и звуки возвращаются. Я смотрю на карту, вот море, вот крепость, вот край острова. Потом обрыв, на колени мне прилетела лишь одна половина. Другая осталась там, в сумрачном, призрачном мире, потому как иначе, чем посланием от матушки, я это назвать не могу. Она ведь действительно хотела мне помочь, вдруг ей это удалось, пусть только сейчас.

Я знаю, что это за остров, он хорошо виден из Бодрума, совсем неподалеку. Его называют Карадой, еща Кара-Адой, или Черным островом. Добраться до него пустяки, но вот где там искать и что?

Сомневаюсь, что это действительно утерянные сокровища госпитальеров, но карты просто так с неба не падают, если их посылают призраки, значит, они видят в этом смысл.

Меня лихорадит. С трудом достаю из кармана мобильник. Надо звонить Арнольду, но я набираю номер Дениз.

18. На борту гулеты

Арнольду я позвонил уже после того, как поговорил с Дениз. Я не стал объяснять всех подробностей того, каким образом обрывок газельей шкуры с выцветшими от времени набросками карты попал мне в руки, фигуры умолчания существуют не только в риторике. Встретиться все договорились на следующий день, в десять утра. Арнольда должен был привезти Мамур, а мы с Дениз должны были ждать их у гулеты под названием «Рай», что стояла пришвартованной неподалеку от входа в замок, среди множества других, разве что некоторые были с двумя мачтами, а наша с одной.

Гулета — та же яхта, делается она вручную из дерева и испокон веков бороздит эгейские воды. Отличие от прошлых времен лишь в том, что сейчас на них ставится мотор и чаще, чем рыбаков, контрабандистов и ловцов губок, на них можно увидеть туристов, отправляющихся в «Голубой круиз», что означает плавание вдоль побережья с заходом в бухточки для купания прямо с палубы.

Арнольд появился с блеском, чуть ли не в шлейфе огня и дыма, хотя это просто адреналин, что чувствовался во мне с самого утра, придал наступившему дню инфернальный оттенок. Безумие нарастало с каждой минутой. Что-то должно было произойти благодаря затеянной мною авантюре, вот только я понятия не имел, что именно.

— Снимайте обувь! — сказал капитан.

Арнольд недовольно поморщился, но снял свои мокасины и прошествовал по трапу на палубу, вслед за ним проскользнула Дениз, а потом и мы с Мамуром.

Капитана звали Селимом, прямо как отца султана Сулеймана Великолепного. Мамур успел рассказать мне это за те пять минут, что мы толклись в ожидании нашей погрузки. Он даже успел радостно сообщить, что до сих пор есть такая поговорка, мол, быть тебе визирем у султана Селима, и, не дожидаясь моего очередного идиотского вопроса, поведал, что хотя приснопамятный султан и правил всего-то восемь лет, визирей за это время он казнил более десятка, а значит, поговорка эта из тех, что желает адресату отправиться в ад, в тартарары, на тот самый Черный остров, куда мы вот-вот должны отправиться.

Если бы кого я и назначил сегодня визирем, то Арнольда, хотя он и оплачивал всю эту экскурсию в поисках неведомо чего.

Сам он, зачем-то надевший сегодня капитанскую фуражку и майку десантника, снял шорты, подставив под солнце белые волосатые ноги, и затребовал себе чего-нибудь выпить. Не знаю, всерьез ли он относился к нашей авантюре, но наличие при нем двух мобильных телефонов, GPS-навигатора и еще какого-то приспособления, напоминающего портативный миноискатель, говорило о том, что настроен он серьезно, и кто знает, что случится, если мы ничего не найдем.

Экипаж гулеты состоял из трех человек, уже упомянутого капитана Селима и двух матросов, Джабраила, типичного бодрумского мачо, загорелого и мускулистого, с цепочкой на шее и татуировкой на плече, и худого, меланхоличного, странно рыжеволосого Ахмеда, который ходил по палубе потупив глаза, он чуть ли не просвечивал на солнце. Было в нем что-то ангельское, я все пытался разглядеть крылья, но он явно их снял и убрал под лавку в каюте. Лишь по какой-то ошибке родители дали ему это имя, Ахмед, вот кого следовало назвать Джабраилом!

Селим что-то сказал своим парням, Джабраил принял с берега толстый конец, которым была пришвартована яхта, Ахмед в это время убрал трап, заработал мотор, и «Рай» бодро направился к выходу из бодрумской гавани.

Насколько я разбираюсь в географии, идти нам надо было на юг. Кара-Ада ведь практически сразу у выхода из гавани. Но мы забирали на запад, море чуть волнилось, мне нравится это ласковое слово, в нем нет пафоса завывающего ветра и белых барашков на гребнях, так, небольшая волна, при которой никакой качки не чувствуется. Селим стоял за штурвалом, Арнольд пил уже второе пиво, ребята исчезли внутри гулеты, а я смотрел на Дениз, которая только что вышла на солнечный свет, чтобы позагорать.

Первый раз я видел Дениз в купальнике. Меня зазнобило, это было невольно. Все предыдущие дни я гнал от себя нарастающее чувство, понимая, что ничем, кроме очередного краха, закончиться оно не может. Мы слишком разные, мы абсолютно разные, и дело не в том, что она турчанка, а я русский, хотя…

Хотя именно в том, не надо обманывать себя, надо всегда называть вещи своими именами. Она турчанка, я русский, у нас разные ментальности, мы отличаемся, как день и ночь, нам никогда не найти общего языка.

Я даже не знаю, что сказать ей, какие слова найти. На днях Мамур преподал мне урок турецкого, с уклоном в интимную лексику. Мой хитрый друг явно понял, зачем мне это понадобилось, и, покуривая со мной на пару кальян, начал вдруг рассуждать о том, как его сестре не хватает мужского внимания. Только вот закончил это вбитой накрепко, как гвоздь, фразой, «жаль, что ты не турок!», а потом перешел непосредственно к тем словам, которые турок бы на моем месте не преминул сказать.

Например, я мог бы сказать ей «джаным беним», что значит «душа моя», только я никогда этого не сделаю, потому что фразу эту здесь не говорит только глухонемой. Если идти по улице и слушать, внимательно, очистив свой мозг от всех мыслей и открыв его случайно влетающим словам, то окажется, что это нечто наподобие «привет» или «здравствуйте», формула вежливости, знак радушия, не более. Мне нравится такое обращение, как нравятся и люди, что говорят это друг другу, но Дениз заслуживает иных слов, по крайней мере сейчас, когда я смотрю, как она стоит на корме, подставив всю себя солнцу.

Нет, в ней нет ничего особенного, обычная женская фигура, которую нет смысла расцвечивать восторженными эпитетами, но меня к ней тянет, вот в чем все дело!

Меня не смущает ее небольшая полнота, от этого лишь выигрывают бедра и грудь, мне нравятся ее плечи, длинная, гордая шея, все же я начинаю заигрываться, сейчас наступит черед восточной велеречивости, чего следует избежать, лучше вновь вспомнить урок Мамура и вызвать из памяти еще несколько слов.

Например, я мог бы ей сказать «ашкым». Или «севгилим». Означает это одно и то же, любимая, интересно, гордая турчанка сразу заедет мне в глаз, или позовет брата, чтобы он разобрался с crazy russian? Безумный русский сидит прямо на палубе, неподалеку от загорающей любимой, и играет в слова, бросая их на палубу, как кубики, интересно, что получится?

Пока получается то, что я внезапно ответил себе на главный вопрос, что же происходит со мной в последнее время. Я влюбился. В свои-то сорок два года, да вдобавок ко всему в турчанку! Я оглядываюсь, где-то поблизости должна быть тень Леры, ведь она не может допустить ничего подобного, даже те женщины, что уходят сами, не терпят, когда им находят замену, это в женской природе, и с этим ничего не поделаешь.

Но тени нет, небо безоблачно, все так же немного волнит море. Дениз зовет Мамура, надо, чтобы он намазал ей спину кремом от загара. Тот где-то пропадает, наверное, говорит о чем-то с капитаном или развлекает Арнольда, который с пива перешел на белое вино и расслабленно вбирает в себя морской ветер, становясь все больше и больше похожим на человека.