Жизнь с призраками

Приехавшие с ней смешливые англичане пошли смотреть на пещеру, где, по преданию, в маленьком озерке купалась Клеопатра. Она потащилась за ними. Заходить в воду нельзя, можно только смотреть. Наверное, во времена Клеопатры вода эта и отличалась какими-то волшебными свойствами, но сейчас просто подсыхающая лужица, от которой еще и странно пахнет, наверное, какой-то газ, тут неподалеку источники, если надышаться, то можно потерять сознание, впрочем, она и так его уже потеряла.

Англичане возвращаются на том же катере, на котором они все вместе сюда приплыли. А ей не хочется, лучше уйти от всех, дальше по берегу. Хорошо, что она надела джинсы, пока спускалась к морю, попала в заросли колючего кустарника, исцарапала все руки, зато ноги остались целы.

Берег покрыт камнями, иногда вода подходит прямо к скалам и приходится идти по дну, аккуратно переставляя ноги, удерживая равновесие, чтобы не упасть и не переломать их.

Наверное, стоило вернуться вместе с этими парнями на катере, но ее что-то будто подталкивает в спину. Марина не может остановиться, слезы давно высохли, но разбитое и помутневшее зеркало все не дает покоя.

А потом это и произошло. Она дошла до маленькой бухточки, которая показалась такой милой и уютной, ноги болели, ей ведь не в привычку так много ходить, перепрыгивая с камня на камень. Хорошо бы развести костер и подсушить джинсы, но у нее нет с собой спичек, да и солнце еще палит вовсю, обсохнет и так, а потом пойдет обратно. Гнев, ярость, ненависть, все это куда-то сгинуло, хотя обида осталась, но она все последние годы живет с обидой, так что одной больше, одной меньше, какая разница!

Тут она и задремала, сидя прямо на гальке, прислонившись к каменистому обрыву, почти вертикально уходящему вверх. А проснулась уже тогда, когда солнце почти подошло к горизонту, море было спокойным, не вода, зеркало, в котором, наверное, и стоило поискать отражение нового мира, если он, конечно, возможен.

Марина встала, ноги болели, лезть по склону было нельзя, а идти обратно по морю не получится, совсем скоро станет темно, и она просто не дойдет до причала.

Придется остаться здесь, хотя это и страшно.

Она огляделась по сторонам. В нескольких метрах от нее, прямо в стене, виднелось черное отверстие, вход в пещеру. Там должно быть тепло и сухо, подумала она, если не заходить далеко, то можно переждать до утра, дура, что с меня взять, устроила развлечение, черт бы побрал Озтюрка с этой крашеной девицей, сидят сейчас в отеле и смеются над ней, а она тут на берегу, и неизвестно, когда доберется обратно.

В пещере оказалось не очень тепло и совсем не сухо, но было все равно уютнее, чем на берегу, где уже стало совсем темно и казалось, что вот-вот из моря на берег полезет всякая нечисть.

Ей пришло в голову, что если пройти еще несколько метров, то там может быть посуше. Шла она аккуратно, стараясь не упасть, но тут кто-то пролетел прямо над ее головой. Марина испугалась, поскользнулась, внезапно правую ногу пронзила резкая боль чуть повыше щиколотки, и она упала.

И кубарем покатилась куда-то вперед и вниз, пока не ударилась о стену и не потеряла сознание.

Придя в себя несколько часов спустя, попыталась встать, вскрикнула от боли и снова опустилась на землю. Свернулась клубочком и заплакала.

Она действительно сбежала так, что ее никто никогда не найдет. Разве что спустя много лет кто-нибудь забредет сюда и обнаружит кучку костей и череп. И осколки разбитого зеркала, которые она так и не смогла собрать. Как не смогла добыть себе нового, с ясной и ничем не замутненной амальгамой.

21. Салат из осьминогов

Дороги из Бодрума до Гюмюшлюка минут сорок, если ехать на долмушике. Вначале мимо холмов, поросших оливами, затем слева начинаются лимонные и мандариновые сады, а справа продолжаются оливковые рощи. Одна сторона дороги серебристая, разве что иногда попадаются тусклые проплешины обгоревшей земли, а другая радостно-оранжевая и восхитительно-желтая. Мандариновые нравятся мне больше лимонных. Иногда я думаю, что если бы родился в этих краях не в прошлом перерождении, а в этом, то перед домом у меня обязательно росло бы старое, узловатое дерево, покрытое не только листвой, но и маленькими оранжевыми мячиками, как елка из моего детства. Почему-то было положено вешать рядом с игрушками и мандарины, делала это бабушка, а я стоял рядом и заворожено смотрел, как между зелеными колючими лапами покачиваются на ниточках воспоминания о чужом и замерзшем лете, казалось бы, навсегда погребенном под метровым слоем снега, засыпавшим двор и улицу.

Мандарины бывали всегда только в Новый год, а морозы всю зиму. И чем я становился старше, тем они мягчали. Наконец исчезли январские сиреневые сумерки, окна больше не покрывались льдистым узором, да и не стало куржака на ветвях деревьев, что росли во дворе.

И двора того не стало, как и бабушки с дедом. Мне сорок два, за окнами долмушика слева уже не мандариновые и лимонные сады, а Эгейское море, не голубое здесь, и не жемчужно-розовое, а глубокого синего цвета, до дома несколько тысяч километров, хотя где он, мой дом?

В России? Как бы я ни пытался забыть о ней, все равно не получается, и дело не в призраках, что никак не отпускают меня, преследуют постоянно, нагоняя то в одном месте, то в другом.

Что им от меня надо? Чтобы я покаялся и вернулся? Попросил прощения? У кого?

— Приехали, — говорит Дениз, — Гюмюшлюк!

Когда я пригласил ее в ресторан на наградные, полученные от Арнольда, она сама выбрала это место. Турки любят бывать в нем, отчего-то считая, что лучших рыбных ресторанчиков не найти по всему бодрумскому побережью. Что же касается Арнольда, то тому так понравилось быть спасителем, что он не поскупился на оплату, забыв про так и не найденные сокровища госпитальеров. У него брали интервью, его снимало турецкое телевидение. Маринины родители, каким-то образом прослышав про чудесное спасение дочери, собрались прилететь за ней, так Арнольд оплатил им билеты туда и обратно, хотя я абсолютно не верил в такое великодушие. Это просто тешило его самолюбие и давало преференции в каких-то неведомых мне играх, которые он вел там, дома, в стране, из которой я сбежал, чтобы избавиться от морока, преследующего меня долгие годы. Но и сейчас он накрывал меня здесь, на пасторальных холмах Гюмюшлюка, рядом с женщиной, которая могла бы стать для меня избавлением от этой напасти, если, конечно, наши судьбы сложились бы иначе и меня окружали бы не порождения тьмы, пусть даже некогда близкие и родные, а ангелы света, хотя кто и когда их видел, мне вот не довелось.

В ту ночь, когда мы нашли Марину и капитан вызвал по рации полицию и врачей, Дениз не отходила от нее до того момента, пока быстроходный катер не унесся обратно в сторону Бодрума, увозя завернутую в одеяла несчастную аниматоршу, все еще не осознавшую чудесного мига спасения.

А на следующий день, когда пришлось давать показания, Дениз уверенно рассказала о том, как ВИП-клиент из России со своим приятелем, то есть со мной, решил пройтись вдоль побережья Черного острова и, увидев вход в пещеру, надумал совершить туда экскурсию, которая известно чем закончилась, очередной миф, рождающийся прямо на глазах.

Когда мы уходили из больницы, где приходила в себя от шока и переохлаждения Марина, нам встретился Озтюрк с большим букетом цветов. Мне еще подумалось, что хоть у какой-то истории в этом мире должен быть счастливый конец, после этого я и пригласил Дениз в ресторан, будто чувствуя, что и самому мне надо делать выбор.

Ресторанчики находились на берегу, до них надо было идти пешком от местной остановки такси и долмушиков, которым въезд к морю был запрещен. Ничем особым от тех, что были в Бодруме или в Ортакенте, они не отличались, разве что пляж возле них был не галечным, а песчаным, и терпко пахло морской травой, выброшенной на него, по всей видимости, последним штормом.

Напротив был маленький островок, до которого можно было дойти, едва замочив ноги. Дениз улыбнулась и вдруг направилась к морю, не оборачиваясь, будучи уверенной, что я последую за ней.

Что я и сделал, только снял на всякий случай сандалии и джинсы да положил их в сумку. Дениз сбросила юбку, но оставила топ, и так мы и пошли по воде, стараясь не поскользнуться и не упасть в воду.

— Заячий остров! — сказала она, когда мы выбрались на сушу.

И пошла вверх, к вершине, по одной из многочисленных узеньких тропинок, пересекающих островок повсеместно.