Жизнь солдата

И вот в момент борьбы за мяч Янка, промахнувшись бутсами по мячу, нанес ими такой удар по моему большому пальцу на ноге, что у меня от адской боли потемнело в глазах. Все побежали за отлетевшим мячом, а я, сжав зубы, чтобы не закричать от боли, заковылял к берегу. Палец весь распух, принял темно-красную окраску и был похож на вареного рака.

Я сел в лодку, на которой мы приплыли, и на ней добрался до другого берега. Потом мне рассказывали, как ругал меня Янка Кучер за то, что я забрал лодку. Им всем пришлось идти домой кругом, через мост. Палец мой продолжал болеть, не переставая, хоть плач.

Дома никого не было. Я налил в таз холодной воды опустил туда ногу с больным пальцем. Острая боль пронзила меня. Но я терпел и ногу из воды не убирал. Постепенно боль стала уменьшаться, но палец почему-то все больше темнел. Не знаю почему, но про разбитый палец я никому не рассказывал.

Когда я утром проснулся и посмотрел на него, я сразу подумал, что его, наверно, придется отрезать. Весь палец стал темно-синий, как будто ночью его облили чернилами. Боль была слабая, терпимая, но при прикосновении к нему она усиливалась. Я сидел и сожалел, что вчера не одел сандалии – ничего бы такого не случилось. Теперь же ни о каких играх на улице не могло быть и речи.

Я вынужден был целыми днями сидеть дома и томиться от бездействия. Борис Драпкин и Исаак Гольдберг забегали ко мне, чтобы позвать меня играть на улицу, но я отказывался. Когда кто-то был дома, я сидел, держа ноги под столом, чтобы никто не заметил мой палец. А темно-синий цвет его так и не сходил. Когда же дома никого не было, я передвигался по дому, упираясь на пятку. Постепенно ноготь на пальце отлетел, а окраска его так и не изменилась. Мой тихий домашний образ жизни не мог пройти, не замеченным взрослыми. Однажды, тетя Сарра вошла на нашу половину дома и сказала маме:

– Роня, последнее время я приметила, что твой сын никуда не выходит играть, ты не знаешь, что с ним случилось?

Мама подошла ко мне и, прикладывая ладонь к моему лбу, спросила:

– Левочка, ты случайно не заболел? Почему ты перестал ходить на улицу играть?

Я знал, что мой темно-синий палец ее перепугает, и поэтому ответил:

– Нет, мама, я не болею, а играть на улице мне просто не хочется, – и, чтобы отвлечь их настороженное внимание ко мне, я высказал только что пришедшую на ум мысль: – Я хочу рисовать, а бумаги и карандашей у меня нет.

Сказал и сам удивился, как это я забыл про рисование? Ведь когда-то я увлекался рисованием. В детском саду один раз мой рисунок даже на стену повесили. На том рисунке я изобразил могучий зеленый дуб, один из тех, которые растут у дальнего поворота шоссе.

– Хорошо, – сказала мама, – я куплю тебе карандаши и бумагу.

Я очень обрадовался. Даже про палец забыл. Ровно через час бумаги и карандаши лежали передо мной на столе. А что рисовать? Думал я, думал и вспомнил про фотографии в альбоме. Там была фотография, которая мне больше всех нравилась. Это была фотография моей мамы, когда она была совсем молоденькой. Мама тогда носила длинное платье до самого пола, и поэтому, наверно, казалась высокой и стройной. Я и стал срисовывать с фотографии мамин портрет.

Через полчаса все было готово. Рисунок мне понравился. Но все почему-то говорили, что ничего похожего не получилось. Тогда я решил попробовать срисовать с фотографии отца. У нас было несколько фотографий отца, не считая групповые снимки. Я начал с солдатской фотографии. Это когда он до революции служил в царской армии. Фуражка, овальное лицо с усиками, гимнастерка – все кажется просто. А когда нарисовал, то все опять говорили, что не похож. Один дядя Симон сказал, что что-то есть. Тогда я решил, что портретиста из меня не выйдет. В то время я еще не знал, что портреты можно перерисовывать с помощью сетки.

Однажды, сидя в спальне у окна и глядя на привычную картину Днепра и заднепровского луга с дальним лесом, у меня вдруг появилась идея нарисовать все это на бумаге. И я стал рисовать вид из окна. Я так увлекся, что не заметил, как наступили сумерки. Пришлось оставить рисунок на завтра.

Вообще, когда ты чем-нибудь увлечен, то время летит совершенно незаметно. Я перестал даже оглядываться на свой палец. А он постепенно стал краснеть. Темно-синяя окраска исчезала. Это значило, что палец опять приходит в себя после удара.

Забегая вперед, скажу, что палец так до конца и не отошел. Он остался припухлым на всю жизнь и каждый раз при непогоде напоминал о себе.

А рисунок с видом из окна всем понравился, и он был первым моим рисунком, который стал висеть на стене в нашем зале.

Случаются летом такие дни, когда с самого утра не находишь себе никакого дела. Слоняешься по дому, во дворе, и нигде ничего не привлекает твое внимание. И, как нарочно, ни одного мальчишки нет на улице, чтобы вместе скоротать время.

В один их таких скучных дней, прослонявшись до полудня без дела, я ничего другого не нашел, как сесть по старой памяти на середине улицы и поиграть в теплом песке. Причем сел я не напротив нашего дома, а напротив дома Клетецких. А почему именно там, я и сам не знаю. Возможно, что именно это не могла понять и собака Альма. Она вылезла из-под ворот и стала лаять на меня, хотя хорошо знала меня. То ли ей не понравилось, что я сел слишком близко от охраняемого ею дома, то ли она возмутилась тем, что я сел среди улицы, где ездят подводы. Кто ее поймет, почему она лает на соседа. Я запускал руки поглубже в горячий песок и время то времени, чтобы умерить собачий пыл, кричал ей: "Альма, перестань!" После моего окрика она делала резкий поворот к воротам, как будто собираясь пролезть во двор, но тут же возвращалась на прежнее место и опять начинала лаять на меня. Очевидно, она все-таки боялась оставить меня среди улицы. А я продолжал наслаждаться теплом уличного песка, удивляясь настойчивости собаки.

И вдруг вместе с песком я поднял наверх большую, круглую двояковыпуклую линзу. Я удивился до крайности. Такая находка среди улицы! Как она могла сюда попасть? И как она могла здесь, на проезжей части улицы, сохраниться? Хоть и редко, но крестьяне на подводах здесь проезжают. А линза была совершенно целая, хотя и не совсем чистая. Может ее недавно кто-то потерял? Я оглянулся вокруг, но на улице не было ни души. Одна только собака Альма продолжала на меня лаять, как будто говорила: "Уйдешь ты, наконец, домой или нет?" На этот раз я ее послушался. Я положил линзу за пазуху и тихо пошел домой, не проявляя никакой радости, хотя внутри я был страшно рад этой находке.

В то время редко у кого из мальчишек была линза, они вообще были величайшей редкостью. Даже за деньги не всегда ее купишь. Сначала я спрятал ее в коробку с фотографиями, которым не нашлось места в альбоме, потом перепрятал в шкаф, потом – под кровать. Мне все время казалось, что сейчас войдет хозяин линзы и потребует ее вернуть. А мне не хотелось с ней расставаться.

Целый день я сидел как на иголках и молил бога, чтобы никто не пришел за линзой. Я уже представлял себе, как я буду везде прожигать дырки этой линзой, как интересно будет выжигать буквы на дощечках. Я обязательно выжгу свои инициалы на винтовке и сабле. И тогда все будут знать, чьи они. Я уже видел воочию, как все мальчишки нашей улицы сбегутся ко мне и будут просить у меня линзу, чтобы попользоваться ее волшебными возможностями.