Жизнь в розовом свете

– Да, в бедности есть своя прелесть. Бедность - плодоносная почва для сюрпризов и маленьких радостей... Так легко порадовать нищего... Эн умолкла, но не стала перебивать. Рассказ сестры, действительно, звучал по-новому, лишившись помпезного глянца.

На третьем году брака я забеременала. Мне было двадцать восемь и чувствовала я себя не блестяще. Страшно утомлялась, взбираясь на пятый этаж, чуть не теряла сознание от запаха красок, злилась на чрезмерно заботливого мужа. Все думала - рожаю не от того человеке, не вовремя, не способна стать ни любящей, ни обеспеченной матерью.
– в общем - не испытывала никакой радости от приближающегося события и не могла смотреть на светящегося тихим счастьем Хантера. Оказалось, у меня очень низкий гемоглобин. За месяц до родов доктор, благоволивший нашему семейству, устроил меня в специальный санаторий. Прелесть заключалась в том, что домик - не больше традиционной альпийской гостиницы их тех, где над входом вывешивают оленьи рога, находился в горах. А продуктами пациентов обеспечивала семья фермеров, доставляла ежедневно свежайшие сливки, сыры, яйца. По тем временам для нас это была большая роскошь.

Не стану вдаваться в описание этого пер ??????, хотя он стоил того. В восьми комнатах постоянно жили полтора десятка старушек, а нижний этаж занимали приезжающие на пару недель будущие матери. Все из малоимущих семей и с какими-то проблемами в здоровье. Старушки подобрались разные - кто "из бывших", кто совсем прост - из рабочей городской бедноты. Одна дама вызывала больше всего сплетен и любопытства. Не знаю как, но Иоланда Мориц ухитрялась ежедневно выходить к завтраку с идеально уложенными седыми буклями. Она одевалась в теплые шерстяные вещи, но обязательно закалывала воротник блузки изящной брошью, не забывая о кольце и серьгах в том же стиле. Никогда к малахиту не одевался, например, оникс. Но предпочтение все же отдавала бриллиантам. Говорили, что это лишь искуссные стразы-копии тех драгоценностей, что некогда хранились в сейфе баронессы Мориц, но давно распроданы её детьми.

Баронесса носила синее пелене и не выпускала из рук тросточку она была абсолютно слепа.

С электрическом в этом альпийском домике частенько случались перебои, и тогда все собирались в гостиную. Старушки грелись у камина это был конец февраля, занимаясь рукоделием. Беременные, сидя за столом при свечах, тихонько жаловались на своих мужей и злющих свекровей. Я, натянув на пяльца холст, пыталась вышить гладью одуванчики. Именно эту вышивку я собиралась вставить в купленную Хайнером раму и повесить над кроваткой новорожденного.

В тот вечер завывала вьюга, в углах комнаты прятались тени: казалось мы несемся над миром на потерявшемся, сбившимся с курса паруснике.

Старухи начали петь. Вначале едва слышно, потом все громче, стройнее. Конечно, они репетировали здесь уже не один год и протяжная баллада об уехавшем а высокие горы рыцаря, тронула меня сильнее, чем хор в опере.

"Уехал верный рыцарь мой пятнадцать лет назад. И на прощанье я ему заворожила взгляд. В край бурных рек и синих гор направил он коня. Во всех красавицах с тех пор он узнает меня."

Я обмирала, уверенная в том, что где-то на краю света, глядя сквозь очередную подружку, Грег видит мое лицо...

Баронесса Мориц вдруг поднялась и пошла к дверям, без тросточки, выставив вперед руки. Казалось, она увидела кого-то и распахнула объятия. Я замерла - слепая дама, на натыкаясь на мебель, шла прямо ко мне! Я вскочила, убрала с дороги свой стул, освобождая проход. Старуха повернулась, словно видела меня. Прижавшись спиной к стене, я затаила дыхание. Сухие пальцы в искрящихся перстнях коснулись моего выпяченного живота.

"Здесь темно. Света! Необходимо побольше света..." Мне казалось, поблескивающие чернотой стекла пенсне "смотрят" прямо в мои глаза. "Откройте окно, деточка, утреннее солнце такое розовое!.. Оно помогает выжить". Баронесса загадочно улыбнулась, словно сказала нечто, понятное лишь нам двоим.

На следующий день, забрав свой чемоданчик, я села в сани фермера Пауля и уехала в городок Алкен. До Вены меня довезла электричка. Когда я прошла осмотр в клинике, оказалось, что с гемоглобином все в порядке. В марте я благополучно родила Антонию.

– Да у тебя и сейчас кровь как у девушки. Не то, что у меня сплошные ??????????

– Ты аллергична, Ди. После цветущей Испании трудно дышать северной пылью.

– Ты когда-нибудь изменяла Родриго?

Да замялась: - Пару раз...

– А если точнее?

– Не помню. Это было совсем не важно... Подумаешь - такой стиль. Все вокруг творят высокое искусство и постоянно флиртуют. Соблазн разит в воздухе - стихи, полотно, музыка - все о любви.

– Родриго знал?

– Ты что?! Он убил бы меня.
– Ди положила в рот целую ложку джема и поморщилась.
– Пора навестить дантиста.

– Сломался протез? Действительно, джем густоват.

– У меня больше половины своих зубов. И между прочим - два зуба мудрости.

– А у меня - три, - Эн ощерилась.
– Все три оставшихся - зубы мудрости.

– Не заметно. Шутишь ты странно. Не надо стесняться своего превосходства - зубов у тебя полно и Ханкеру ты не изменяла.

– Еще как! Ты флиртовала, забывая подсчитать случайных партнеров "стиля жизни". А у меня был только один настоящий возлюбленный. За это действительно следовало бы придумать. Увы, Ханкер отличался редким терпением и благородством. Знаешь, что он сказал, когда я заявила, что хочу уйти к другому?
– Эн нахмурилась...
– Не знаешь ...

– Что-то очень умное, но ты не ушла.

– Вероятно. Но я осталась с ним потому, что поняла - не стоит гоняться за призраками. То, что было с Грегом не повторится. Я стремилась к такому же накалу чувств, к той же безоглядной радости и лишь смутно догадывалась, нельзя дважды войти в одну реку. К несчастью, это понимаешь, когда тебя вытаскивает на берег спасательная команда, чтобы сделать искусственное дыхание. Мне попался удивительный мужчина. Думаю, его главный недостаток состоял в том, что первым все же был Грег. Это ведь потом понимаешь, что первое - не означает единственное... А может все же - означает? А, Ди?

– Разумеется. Цифры для того и придумали, чтобы отличать предметы одни от других. Первое - есть первое. И никакое другое... Хотя...
– Ди с сомнением подняла брови.
– Чем хуже остальные цифры?

– Вероятно, я сама сделала глупость, решив написать новое полотно поверх шедевра.

– Имела глупость уехать с Максимом на взморье, где провела первые дни любви с Грегом. "Никогда не возвращайтесь в места, где были счастливы. Время обманет вас под маской пространства", - заклинал Набоков. Тогда я не понимала это. Все было точно так же - те же сосны и те же сырьежки в бархатном мху. Муравьи, земляника, белый песок пустынного пляжа порождали галлюцинацию - Грег появлялся то тут, то там, как проявляются на фотографии призраки. И становилось физически больно от необратимости ушедшего времени. Мне уже перевалило за сорок. Меня не давил груз лет - я ощущала себя той же ????????? девчонкой, готовой все начать сначала.
– О нет, Ди, дело заключалось далеко не в сексе. Это было бы совсем просто. Я ощущала любовь - мое призвание. Только она может реализовать какие-то сокрытые во мне сокровища, делает возможность стать талантливой, блестящей, единственно неотразимой. Знаешь это поразительное ощущение - ты словно бутылка шампанского - вся искришься , пенишься, опьяняешь...

Я играла в великие чувства и мне нужен был достойный партнер. Я нашла его на улице.

Максим затормозил в луже, обдав мое новое платье брызгами. Дождь едва кончился, это напоминало о Греге. А мужчина, выскочивший с извинениями из машины, оказался тоже русским - из семьи эмигрантов. Порода была видна сразу. А после оказалось, что Максим - умница, удивлявший меня разнообразием познаний, интересов, привязанностей, тонкий, чувствовавший ньюансы моих душевных движений, талант, равно щедро проявлявший себя в науке, музыке, живописи... К тому же смотреть на него было наслаждением этот человек заключил тайный договор с материальным лицом. Вещи подобострастно подчинялись ему - книга разворачивалась на нужной странице, огонь сам вспыхивал в сигарете, а бутерброд вопреки закону, падал маслом кверху - и не на пол - на колено, застеленное салфеткой. Он был состоятелен, свободен, неотразим. Очень нравился женщинам и умел завораживать их. Боже, как Макс играл Шопена!