Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Шрифт:
"Серебро" в парном катании досталось паре Людмила Смирнова-Андрей Сурайкин. А вот знаменитая пара Белоусова-Протопопов на этот раз вынуждена была довольствоваться всего лишь скромным 6-м местом. В танцах на льду победили Людмила Пахомова и Александр Горшков. "Серебро" досталось Татьяне Войтюк и Вячеславу Жигалкину. В одиночном катании у мужчин победу одержал Сергей Четверухин.
Соревнования по фигурному катанию закончились в воскресенье, 17 января. Утром следующего дня взрослое население огромной страны отправилось на работу, дети сели за школьные парты. Николай Рубцов и Людмила Дербина в то утро посетили жилищную контору, чтобы утрясти проблему с пропиской Дербиной. Но там их поджидала новая неприятность — Людмилу не прописывали, поскольку не хватало площади на ее ребенка от первого брака. Рубцов попытался было качать права, мол, я буду жаловаться чуть ли не в обком партии. Но его быстро
Несолоно хлебавши Рубцов и Дербина отправились к машинистке, работавшей в газете "Вологодский комсомолец", которая перепечатывала рукопись стихов Рубцова (он собирался везти сборник в одно из столичных издательств). Всю дорогу поэт никак не мог успокоиться, метал громы и молнии по адресу бюрократов из жилконторы. Однако по пути в редакцию, возле ресторана "Север" на Советской улице, судьбе угодно было послать им встречу со знакомыми поэта — журналистами, которые шумною толпой двигались на посиделки в шахматный клуб. Они пригласили с собой за компанию и Рубцова с Дербиной, но Людмила отказалась. А вот Рубцов нет. Видимо, после унижения, которое он испытал в жилконторе, ему требовалось залить свое горе водкой. В итоге он отправил любимую в редакцию, а сам с друзьями свернул в шахматный клуб. Через некоторое время Людмила тоже пришла в клуб, где веселье было уже в самом разгаре. Ей налили вина, но Людмила практически не пила, предпочитая тихо сидеть на своем месте. И здесь в какой-то момент Рубцов вдруг стал ее ревновать к журналисту Задумкину. Однако досадный эпизод удалось обернуть в шутку, и вскоре вся компания отправилась догуливать на квартиру Рубцова на улице Александра Яшина. Но там поэта вновь стала одолевать ревность, он принялся буянить, и, когда успокоить его не удалось, собутыльники решили уйти от греха подальше. В комнате остались лишь Рубцов и его невеста. Далее послушаем ее собственный рассказ:
"Я замкнулась в себе, гордыня обуяла меня. Я отчужденно, с нарастающим раздражением смотрела на мечущегося Рубцова, слушала его крик, грохот, исходящий от него, и впервые ощущала в себе пустоту. Это была пустота рухнувших надежд.
Какой брак?! С этим пьянчужкой?! Его не может быть!
— Гадина! Что тебе Задумкин?! — кричал Рубцов. — Он всего лишь журналистик, а я поэт! Я поэт! Он уже давно пришел домой, спит со своей женой и о тебе не вспоминает!..
Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки…
Рубцова раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух. Нет, я их ему не простила! Но по-прежнему презрительно молчала. Он все более накалялся. Не зная, как и чем вывести меня из себя, он взял спички и, зажигая их, стал бросать в меня. Я стояла и с ненавистью смотрела на него. Все во мне закипало, в теле поднимался гул, еще немного, и я кинулась бы на него! Но я с трудом выдержала это глумление и опять молча ушла на кухню…
Где-то в четвертом часу я попыталась его уложить спать. Ничего не получилось. Он вырывался, брыкался, пнул меня в грудь… Затем он подбежал ко мне, схватил за руки и потянул к себе в постель. Я вырвалась. Он снова, заламывая мне руки, толкал меня в постель. Я снова вырвалась и стала поспешно надевать чулки, собираясь убегать.
— Я уйду.
— Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь меня оставить в унижении, чтобы надо мной все смеялись?! Прежде я раскрою тебе череп!
Он был страшен. Стремительно пробежал к окну, оттуда рванулся в ванную. Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток… Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх кинул меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней. "Господи, мертвец!" — мелькнуло у меня в сознании. Одно мгновение — и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал… Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: "Люда, прости! Люда, я люблю тебя!" Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня. Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным
толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось на полу при нашем падении. Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считаные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся…Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице…"
Было около пяти часов утра 19 января. Когда в отделении милиции Дербина сообщила о том, что случайно убила своего мужа, дежурный ей не поверил. Он увидел, что женщина была явно не в себе, к тому же от нее пахло спиртным. "Идите-ка спать, гражданка, — сказал дежурный. — Вы сильно выпивши". Однако Дербина продолжала настаивать на своем: "Я убила мужа. Поэта Николая Рубцова!" И тут другой милиционер, сидевший в той же дежурке, вмешался в разговор: "Когда убили?" — "Только что". — "Где же это произошло?" — "Здесь недалеко — в доме на Яшина". Только после этого милиционеры поняли, что женщина, судя по всему не врет.
Когда они прибыли на место происшествия, Рубцов еще не успел остыть. В протоколе о его гибели эксперт зафиксировал иконы, пластинку песен Александра Вертинского и 18 бутылок из-под вина. Судмедэксперт зафиксировал смерть Рубцова от механической асфиксии. Позднее — спустя 30 лет — другие судмедэксперты установят, что симптомы смерти поэта никак не были похожи на симптомы смерти от механической асфиксии: не было ни судорог, ни одышки, ни выделения мочи и кала. Для финального этапа механической асфиксии типичны утрата сознания и полное расслабление. Рубцов же кричал перед смертью осмысленные фразы, это подтвердили соседи, а затем перевернулся на живот. При удушении на коже остаются кровоподтеки и ссадины, соответствующие пальцам убийцы, а на теле Рубцова были лишь царапины. Вывод: Рубцов умер сам, от сердечного приступа, который спровоцировал хронический алкоголизм с поражением сердца.
В тот же вторник, 19 января, в морг, где покоилось тело Рубцова, пришли его коллеги. Один из них — Виктор Астафьев — так опишет свои впечатления от этого посещения:
"Морг-подвал был вкопан в берег реки Вологды, под яр навалена, насыпана куча всякого мусора и спецпринадлежностей, проросших чернобыльником, сыплющим семя по грязному снегу. Ломаные носилки, гипсы, тряпье, черные бинты и даже криво сношенный протез рифленой подошвой торчал из гнилого сугроба. А в приделе морга, на деревянной скамейке, лежал черный труп, вознесший беспалые руки в небеса, и от него, несмотря на зиму, источался тяжелый запах. Ребята оробели: говорят — ты, мол, Виктор Петрович, старше нас, на фронте был, всего навидался…
Я прошел в морг. Внутри он был не так ужасен, как снаружи. Мрамором отделанный зальчик был негусто заполнен носилками или топчанами с наброшенными на них простынями, под которыми угадывались тела упокоенных. Меня встретила пожилая пьяненькая тетка с бельмом на глазу — такие, на мой взгляд, особы и должны здесь хозяйничать. Тетка открыла было рот, но я сунул ей пятерку, и она запричитала:
— Вы к Коленьке, к Рубцову? Вот он, вот он, ангелочек наш, соловеюшко вологодский. — Приоткрыла простынь на крайнем топчане.
Я попросил прибавить свету. Самое удивительное было в том, что Коля лежал успокоенный, без гримасы на лице и без языка, который непременно вываливается у удавленников. Едва я не вскрикнул, заметив вместо гримасы привычную, хитроватую иль даже довольнехонькую улыбку в левом углу рта, словно бы- Коля говорил мне: "Ну оставайтесь, живите. А я отмаялся".
Горло Коли было исхватано — выступили уже синие следы от ногтей, тонкая шея поэта истерзана, даже под подбородком ссадины, одно ухо надорвано. Любительница волков, озверевши, крепко потешилась над мужиком…"
Между тем в день, когда не стало Рубцова, боксерская сборная Советского Союза вот уже более суток находилась в США, где должна была провести второй в истории бокса поединок с американцами (первый раз это произошло два года назад). Наши ребята весь январь готовились к поединкам на базе "Трудовых резервов" в Тушине, но долго не могли вылететь в Америку — в США в те дни проходили антисоветские выступления (8 января в Вашингтоне даже взорвали бомбу у здания информационного и торговых отделов советского посольства — к счастью, никто не пострадал), и советское правительство запросило у американцев гарантий безопасности для спортсменов. Когда эти гарантии были наконец получены, сборная отправилась за океан.