Жизнь - жестянка

Или он вовсе не доброжелатель, а враг, который просто хочет еще раз причинить мне боль? Унизить, растоптать? Быть может, копии фотографий как раз в это самое время рассматривает моя бабушка или… Или Коршунов. Мне становится дурно.

На что в данный момент смотрит Коршун установить не представляется возможным. Зато бабушка — в широком доступе. Набираю ей. Сначала она пугается — чего это я вообще решилась звонить? Потом радуется. У нее все в порядке, бабуля весела как птичка, и я несколько успокаиваюсь. Она сообщает мне, что ее посетил «чудный мальчик» по имени Олег — «тот самый, за которого ты просила» — и долго беседовал с ней о прошлом. Я понимаю, что свои обязательства по отношению к нему я могу считать исполненными — свое интервью он получил. Интересно, что бабуля там наговорила?..

Эксклюзивный материал — интервью с самой маркизой де Ментенон — выходит в эфир через несколько дней. За это время его украшают обилием фотографий и даже кое-какой хроникой из Госфильмофонда. Я смотрю получившийся фильм лежа в кровати в своей палате и попивая чай. Бабуля бесподобна. Рассказывает о своей любви к деду, о том, каким он был человеком — таких теперь не осталось. О тех весьма непростых временах. Потом ее рассказ плавно перетекает на более поздние годы. Говорит она и о том, как мучилась, прыгая из Парижа в Москву, чтобы успевать уделять внимание внучке, и как бесился по этому поводу ее муж — Маркус де Ментенон, которого она упорно называет Маркушей… Ничего такого, что было бы неизвестно заинтересованным лицам. Я и подумать не могла, что именно это совершенно невинное, полное великолепной грусти по уходящему прошлому интервью, способно вызвать настоящую бурю.

На следующий же день дверь в мою палату распахивается, и я в изумлении вижу… маму. Последний раз я ее видела… Ну-у-у… Ну год назад так точно.

Она уже в том возрасте, который у нас почему-то называют «бальзаковским», хотя этот господин, соответствуясь с эпохой, считал «вышедшими в тираж» женщин не за пятьдесят, а чуть за тридцать. От бабушки моя мама унаследовала разве только осанку — прямую, как доска спину. Лицом пошла в деда. Широкие крестьянские скулы, короткий тоже широкий нос, узкие губы, которые совсем не портили жесткое мужское лицо Петра Соболева, но ужасны на лице его дочери. В первую очередь потому, что она постоянно пытается исправить их форму с помощью карандаша для губ и помады. В итоге получается что-то страшное. Помада расплывается, контур губ — и без того причудливый и фальшивый — размазывается… В общем жуть.

Причина ее неожиданного появления вскоре становится ясна: мама в ярости, хоть и пытается это скрыть. Интервью, которое «посмела дать» бабуля, как ей кажется, наносит ущерб ее доброму имени. «Как она могла утверждать, что я не уделяла тебе достаточного внимания?!» О Господи! Самое смешное, что она сама не понимает, что несет, и в каком виде выставляет себя. Просто здорово: и не подумать хотя бы по телефону проведать дочь после того, как все СМИ в два захода (по количеству известных им попыток) трезвонили про совершенные на меня покушения, но примчаться выяснять отношения после бабушкиного интервью.

Но главный ужас в том, что она решает раз и навсегда доказать «общественности», что на самом деле она прекрасная мать. Похоже некоторое время — по крайней мере, пока я лежу на глазах у всех в больнице — мне предстоит с ней общаться ежедневно. Лучше б я все еще валялась без сознания! В коме. Такое отличное, теплое, уютное слово. Лежишь себе, ни на что не реагируешь, ни за что не отвечаешь. Поют тебя и кормят внутривенно. Даже глотать и жевать не надо. И швы в заднице не волнуют никак.

Я оказываюсь права — мама появляется в больнице и на следующий день. Сидит, со всей строгостью расспрашивает меня о моей непутевой жизни. Оказывается, она все-таки следит за моим творчеством, и я подвергаюсь строгому взысканию за то, что своим «циничным отношением к своей работе, которая суть — служение обществу», ставлю ее — маму — в сложное положение. «В то время как я…» «А ты…» «Ты же рупор, через который общественность может доносить до власть имущих, погрязших в бесконечной драчке за дележ нефтедолларов…» «Ты обязана воспитывать простых людей в должном духе и вести за собой…» Ну да. Надо полагать вперед, заре на встречу…

«Бля-я-я!» — как сказал бы Стрельников.

На свою беду минут через десять после маминого прихода в палату заглядывает Кондрат в своей черной форме и краповом берете, на сей раз надетом не задом наперед, а как положено. Мама усаживает его перед собой, спиной ко мне. Так что выражения его лица я не вижу, но вскоре замечаю, как складки кожи на его здоровенной шее и бритом затылке розовеют, потом приобретают устрашающий красно-коричневый оттенок, а после начинают шевелиться по-моему сами собой. А ведь мама к нему относится хоть и строго, но справедливо. Как ей кажется. Еще бы! Ей в руки попал «жандарм», «душитель прекрасных порывов народа» (Пушкин бы плакал), «палач на побегушках у власти» (палач на побегушках — это сильно! Я оценила!), и прочая, прочая, прочая.

Все-таки удивительная у нее каша в голове. Какая-то жуткая помесь идей и словечек эпохи раннего Ленина, эпохи начала 90-х с ее дикой демократией, которую в народе много позднее никто и не именовал кроме как «дерьмократией», и непонятно еще какой эпохи, скорее всего придуманной ей самой. С отцом вот все более или менее понятно. Он фанатичный коммунист. А вот куда занесло маму, по-моему даже она плохо понимает… После того, как она принимается именовать Кондрата — офицера СОБРа — «омоновцем», чем по незнанию наносит ему самое жестокое оскорбление, мне приходится спасать боевого товарища.

— Мам, оставь Федора в покое. Он у нас натура тонкая, твоего напора может и не снести.

«Тонкая натура» смотрит на меня затравленно и нервно стискивает пудовые кулаки. Похоже, бежать без оглядки ему не позволяет только офицерская честь. Мама возмущенно смолкает. Обрадованный Кондрат вскакивает, быстро передает мне приветы от Стрельникова, «который, видно, умом тронулся в этом своем санатории — девицу завел и носится с ней, как с писаной торбой». Рассказывает о том, как его самого и все его подразделение «дрючат» в связи с прошедшими майскими и подступающим Днем независимости — «навещать часто не смогу, душа-девица, все учения какие-то и усиления. Учат нас, понимаешь, террористов ловить. Усиленно. Сегодня вот и то еле вырвался».

После того, как Кондрат уходит, мама клещом вцепляется в меня. «Кто такой? Какие у вас с ним отношения? Что значит друг? Он же молодой мужчина, а ты молодая женщина!» Железная логика! Меня спасает только появление моей подруги Ирки с двумя младшими детьми. Палата тут же наполняется суетой, беготней и детским смехом. Мама торопливо простившись отваливает. Я всегда подозревала, что причина ее отношения ко мне в том, что она просто боится детей. Боится и не понимает, как ей с ними быть. С детьми же нельзя вести политические дискуссии…

Иногда мне ее жаль. Иногда жаль себя — ведь если бы она была мне хоть чуть-чуть ближе, если бы я ее хоть сколько-нибудь интересовала, я может и не попала бы в ситуацию под названием «Александр Петрович Борзунов». Кто знает? С Борзунова мысли мои по давно протоптанной тропинке переходят на Коршуна. И что это за семейка такая, оказывающая на меня какое-то фатальное влияние? То отец, то теперь сын.

Когда я осознала, что Коршун — сын Борзунова, у меня даже в глазах потемнело, так стало нехорошо. Долго приходила в себя, держа в трясущихся руках свидетельство о рождении Сергея, в котором черным по белому были прописаны имена и фамилии его родителей… Потом как-то свыклась с этим. Родственников ведь не выбирают. Да и потом, Борзунов развелся со своей первой женой, когда его сыну — кстати единственному сыну! — едва исполнилось пять лет. Яблочко недалеко падает от яблоньки только тогда, когда зреет на ней. А если ветку срезали, а потом успешно привили на другое дерево, то созревшее на ней яблочко, хоть и сохранит свой изначальный сорт, но будет напитано совсем другими соками… Сергей ведь не Борзунов, а Коршунов, и я очень надеюсь, что его отчим дал мальчику больше, чем биологический отец.

Но что это я? Коршуна рядом со мной нет и вряд ли будет. Если только в привычной роли малоразговорчивого соседа…

Ирка с детьми заскакивает ко мне совсем не на долго. У них в планах еще бассейн и изостудия. Так что через пятнадцать минут я уже предоставлена сама себе. Смотрю телевизор, что в обычной жизни не делаю практически никогда. Потом включаю скайп. Стрельникова в сети нет. Действительно что-то новенькое! Зато тут же начинает названивать Кристоф. Он в поместье, в которое бабушка планирует меня отвезти после выздоровления. С планшетом в руках он специально выходит из дома, чтобы по вебке показать мне окрестности. И правда очень красиво. На таком фоне самое то снимать фильм, в основе сюжета которого красивая любовная история времен рыцарей и прекрасных дам.