Жизненная сила

Порой я гадаю, действительно ли я настолько суха и бесчувственна. Нет, я привязана к Моне и Мане: помню, как плакала, когда у Моне воспалились глаза, ветеринар наложил повязку и бедному животному пришлось целых десять дней проходить с завязанными глазами. Не то чтобы я неспособна чувствовать душевную боль, просто я предпочитаю не искать ее. Мне нравится иметь счет в банке. Никогда, ни за что я больше не окажусь в том же положении, в каком очутилась, забеременев от Лесли Бека.

Вошел посыльный с двумя ящиками австралийского шардонне. Я попросила отнести их вниз, в подвал, где царит такой холод, что можно обойтись без холодильника, и посыльный всем своим видом выразил недовольство — впрочем, за это ему и платят. Пока он спускался в подвал, его оштрафовали за парковку в неположенном месте.

— Ну, теперь вы довольны? — осведомился он.

Я ответила, что мне нечему радоваться: если повезет, по крайней мере несколько шоферов будут высаживать сегодня вечером богатых клиентов возле галереи, и я вовсе не хочу, чтобы какой-то фургон торчал у самых дверей. Шоферы тоже имеют право демонстрировать мастерство.

— Ясно, — отозвался он, но, по-моему, мало что понял.

Посыльный был славным парнем — смуглым, плечистым, довольно смышленым, но сегодня мне было некогда беседовать с ним. И я поручила его Барбаре.

А затем в дверях возник Лесли Бек.

— Я очень занята, Лесли, — заявила я.

Он протянул мне пачку десятифунтовых банкнот. Они были хрустящими, приятными на ощупь, еще чуть теплыми после банкомата.

— Их ровно семь, — сообщил Лесли. — Но если сомневаешься, пересчитай сама.

Что он имел в виду? В чем я могла сомневаться? Я вспомнила, что это шаблонный прием Лесли. Он намекал на тайные особенности характера собеседника, и, пока тот замирал, гадая, что бы это значило, и наконец преисполнялся благодарности за то, что его заметили и оценили, Лесли наносил решающий удар. Справиться с благодарным человеком всегда легче.

Если бы я удосужилась пробудить в посыльном чувство благодарности (позвонила его боссу, объяснила, что посыльный ни в чем не виноват, предложила заплатить штраф) да вдобавок пожаловалась на какие-нибудь женские проблемы (засорившуюся раковину, одинокие вечера), этот посыльный трижды приехал бы ко мне, лишь, бы еще раз побеседовать со своенравной, но симпатичной бабенкой, развлечься с ней и еще долго рассказывать об этом; но кому нужны такие приключения? Мне они порой необходимы, однако это бывает редко. Просто приятно сознавать, что при желании нечто подобное можно устроить.

Лесли Бек смотрел на меня в упор.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — заявил он. — Ты могла бы себе многое позволить, если бы захотела, но ты не хочешь. Ты всегда была такой. И многое упустила в жизни.

У меня создалось впечатление, что он пришел устроить сцепу, выбить меня из колеи, и я чуть не испугалась.

— Напрасно ты отказалась поужинать с нами, — добавил он.

— Я устала.

— Барбара вернулась домой только в три часа ночи, — сообщил он. — И с ней ничего не случилось. Она приезжала на Ротуэлл-Гарденс, взглянуть на картины Аниты. Она про них еще не рассказывала?

— Не успела, — ответила я. — Лесли, мне некогда. — И я удалилась в хранилище, пока он не прочел мои мысли, а в них, выражаясь языком дешевых романов, которые изредка почитывала Аида, царило смятение.

НОРА

И в эту минуту смятения, читатель, мы покинем Мэрион и вернемся ко мне.

Сказать или промолчать? Это основной вопрос рубрики вопросов и ответов, и, поскольку такие колонки неизменно присутствуют в журналах для ограниченных женщин, нет причин считать, что подобных проблем не существует. Да что там, мы можем даже слегка раздуть эти проблемы, переместив их в сферу мужских интересов. Допустим, я — Марк (ты заметил, читатель? Отныне я — молодой мужчина по имени Марк), я женат на Сью, наши лучшие друзья — Алан и его жена Эллин, хорошие знакомые — Хелен и Питер, и Сью сообщает мне, что у Эллин роман с Питером. И я отвечаю Сью: жена, я не желаю об этом знать, замолчи, это просто слухи. Если мы будем смотреть на происходящее сквозь пальцы, проблема разрешится сама собой. Точно так же поступят и Алан, и Хелен. Но в таком случае я узнаю о скандале из других источников, от каких-нибудь знакомых или коллег. И тогда о романе Эллин будут знать все, кроме Алана, моего лучшего друга, и все мужчины станут жалеть его, но в глубине души — презирать. Очевидно, рано или поздно Алан обо всем узнает — ибо кто-нибудь сочтет своим долгом известить Хелен, а Хелен позвонит Алану. Весть об измене жены потрясет Алана, мало того, он сочтет, что друзья предали его, умолчав о случившемся. Так что же мне делать? Немедленно созвониться с Аланом? Предать Эллин, которая мне нравится? Эллин, лучшую подругу моей жены? Теоретически я мог бы сам поговорить с Эллин или поручить Сью — в сущности, какая разница, кто возьмет на себя эту миссию — попросить Эллин порвать с любовником ради Атана? Разумеется, ничего подобного Эллин не сделает. Она возмутится. Это ее личное дело, при чем тут я? Но я имею самое прямое отношение к происходящему. У супружеских пар немало общего. Недостойные поступки друзей не оставляют нас равнодушными.

Любовники, обманывающие супругов, убеждены, что на них никто не обращает внимания, но, конечно, это неправда, и они это понимают. Их видят вдвоем в припаркованных машинах, как миссис Соню Кольер и ее любовника, в малолюдных ресторанах, в дальних уголках парков, видят выходящими из отелей, расположенных по соседству с их домами, и слухи начинают расти и множиться, даже в крупных городах, где все считают себя незаметными, но на самом деле существуют в обособленных компаниях, мало чем отличающихся от провинциальных. Присмотритесь к почтовым индексам на рождественских открытках, которые вы рассылаете, — прожив пару лет на одном месте, вы будете поддерживать связь преимущественно с теми знакомыми, которые живут по соседству, за углом.

Чаще всего мы выбираем бездействие, ибо кому хочется приносить дурные вести, становиться нарушителем семейного покоя, провоцировать ссоры? Мы, друзья, безмолвствуем, а браки распадаются, люди расстаются. И тогда мы, друзья, принимаем ту или иную сторону, остаемся с одним из бывших супругов, не обязательно с пострадавшим, потому что пострадавшие, как правило, скучны со своими жалобами и слезами, а у виновников начинается радостная новая жизнь, им обеспечен прилив энергии. Но как бы там ни было, невозможно дружить и с преступником, и с жертвой — и мы избегаем этого, боясь очутиться в нелепом положении. В компании возникают трения, начинаются поиски виноватых, выяснения, кто кому и что сказал, и в мгновение ока компания распадается. Дружеские узы редко выдерживают такое напряжение. И Алан, ни в чем не повинная жертва, ради которой вы хранили молчание, говорит вам: «Марк, подлец, ты все знал и молчал? А ведь я считал тебя другом!» И он прав.

Мне надоело быть Марком, который очутился в безвыходном положении и потому вынужден терпеть оскорбления, будучи, по сути дела, без вины виноватым. Я становлюсь самой собой и продолжаю оценивать ситуацию с точки зрения женщины.

Эллин переспала с Питером, ей понравилось, но ценный, способный скрасить жизнь узелок дружеских отношений этих двоих развязался, и концы нитей будут беспорядочно болтаться до тех пор, пока какая-нибудь энергичная, не сломленная неудачей пара не заметит потерю, не подберет лакомые кусочки и не соединит их посредством непринужденного группового общения, и в результате Марк и Сью, Эллин и Питер, Алан и… Кто еще? Подыщем ему подругу с экзотическим именем, например, Аделина! Алаи и Аделина будут собираться за другими обеденными столами, в окружении слегка перетасованного набора знакомых лиц. Но потерь не избежать. Согласно статистике на некоторое время Хелен останется без партнера: женщину, отвергнутую одним мужчиной, отвергают и другие, особенно если пятно на репутации еще свежо…

— Ты спятила? — возмутилась Розали. Я разговаривала с ней по телефону и незаметно увлеклась. — Ты застряла в прошлом. Мир больше не состоит из супружеских пар. Жизнь перестала вращаться вокруг званых ужинов и дач, снятых в складчину. Люди заводят друзей, выбирая их по любому принципу. Потеря мужа — событие личной, а не социальной значимости. Без Уоллеса мне живется свободнее и легче, чем с ним, не в обиду ему будь сказано.

— Рано или поздно он вернется, — по привычке возразила я. Но прошло уже восемнадцать месяцев, мы не знали, оплакивать его или нет. Думаю, все мы и вправду тревожились, но Уоллес так часто надолго покидал дом, что несколько месяцев в году Розали лишь формально считалась замужней женщиной, — вот и теперь нам казалось, что Уоллес просто задержался в пути. Почему-то мне не верилось, что он погиб. Присутствия смерти я не ощущала. Думая о мертвых, я представляю себе свободное пространство в форме их фигуры, пустое место, которое они прежде заполняли, но с Уоллесом дело обстояло иначе, и доводы рассудка не помогали. Его худощавое, угловатое тело, выпирающее адамово яблоко, осунувшееся лицо, зеленые, всегда немного тесноватые свитеры (интересно, были они маловаты Уоллесу с самого начала, или же Розали пересушивала их после стирки?) по-прежнему отчетливо видятся мне. И потом, он просто не мог умереть. Он так живо поворачивал сосредоточенное лицо к тому, кто высказывал интересную мысль, его взгляд был таким отрешенным — он казался менее привязанным к своей физической оболочке, чем, скажем, Лесли Бек, состоял целиком из воздуха и огня, и, поскольку плоть почти не оказывала на него влияния, он по всем признакам должен был быть бессмертным. Сенсуалистам положено умирать молодыми — так и происходит, поскольку к сенсуалистам относятся заядлые курильщики, любители выпить, чревоугодники и сластолюбцы. А Уоллесу Хейтеру полагалось пережить всех нас. Чем старше я становлюсь, тем выше ценю Уоллеса.

Но что мне сказать Розали про мистера Кольера? Я уже поняла, что просто промолчать недопустимо. Между делом вставить: «Знаешь, что мне рассказали про моего босса?» Пожалуй, это удачный выход. Но Розали может счесть, будто я пытаюсь что-то испортить, отнять у нее частицу радости, исказить ее представления о мире рассказами об убийствах и увечьях, навязать ей синдром невесты в ванной. Только попробуй сбиться с пути, сестрица, и тебе крышка! Перестань играть роль Пенелопы для своего Уоллеса-Улисса, и посмотришь, что из этого выйдет. Распусти пряжу, отойди от станка; видишь — зеркало растрескалось от края до края, а вот и ты сама — корчишься на полу ванной, умирая от удара электрическим током.