Жизненное пространство
Шрифт:
Илья откровенно боялся, что она сейчас начнет вновь уговаривать его, приводя какие-то аргументы в пользу своей состоятельности, как полноценного участника рискованной экспедиции в Сферу Дайсона, необходимость которой только что убедительно обосновал Горкалов, но нет — девушка стояла, глубоко затягиваясь сигаретой, и влажный ветер ерошил ее короткие волосы, явно подстриженные так из-за громоздкого виртуального шлема, который, по всей видимости, частенько скрывал под собой эти юные, милые черты.
Начал накрапывать мелкий дождь. Дальнейшее молчание становилось невыносимым, и Илья Андреевич, желая сломать эту напряженную тишину, спросил:
— Ты на машине?
Она отрицательно покачала головой.
— Отдала в ремонт на днях. Тут рядом станция пневмопоезда.
Он
— Давай-ка я тебя подвезу, — предложил он. — А по дороге обсудим наши проблемы, ладно?
Шейла согласно кивнула, и они пошли к решетчатым воротам, подле которых на парковочной площадке стояла машина Горкалова.
— Почему вы отказываетесь взять меня с собой? — с плохо скрытой дрожью обиды в голосе наконец спросила она.
Горкалов нахмурился.
Он знал ответ на заданный вопрос, но внутреннее понимание не всегда можно облечь в гладкие формулировки. Он чувствовал себя в этот момент, как та собака, которая все понимает, вот только сказать не может…
Действительно, как объяснить ей то, что пережито самим? Как убедительно доказать, что война — это жернова, которые сначала перемалывают душу, а уж затем добираются до плоти. И слишком часто выжившие начинают впоследствии завидовать павшим, хотя никто не признает такого состояния вслух. Ему захотелось сказать ей: девочка, если я возьму тебя с собой и вдруг оправдается самое худшее, о чем я говорил, сидя за столиком в кафе, то ты никогда уже не будешь прежней, не наденешь это пальто, — ты просто не сможешь носить белый цвет и станешь одеваться, как Шерман, потому что на черном не видна кровь, которая навек пропитает твою душу, изменит сознание, ты потеряешь почву под ногами, как теряли ее мы в своих первых реальных боях. Но у нас была Конфедерация, мы верили в символы, а во что поверишь ты, где найдешь новую точку опоры для своего пошатнувшегося разума, когда само понятие Человечество сейчас рассыпалось на отдельные, утратившие смысл и общность буквы, каждая из которых являет собой лишь обозначение звука, не несущего общего смысла?..
Он ничего не сказал, лишь подумал об этом.
Отчетливо щелкнули электрозамки его «Гранд-Элиота», услужливо распахнулись две передние дверки, мягко осветился уютный, пропитанный запахом искусственной кожи салон.
Глядя, как Шейла садится в машину, Горкалов вдруг ощутил душевную боль и с убийственной ясностью осознал, что все же, несмотря на свою осволочевшую натуру, Джон Шефорд, сам того не подозревая, оказался прав в одном, невольно или, быть может, намеренно ударив, как опытный садист, в самую потаенную, болевую точку души — Горкалову было пятьдесят пять, жизнь рикошетом ушла на излет, и все, что могло в ней быть, проскользнуло мимо, канув в последнем, пустом двадцатилетии.
Кем он был на самом деле? Отставным полковником, которому никто не слал писем, никто не звонил, — осколок прошлого, пропустивший из-за собственной обиды и недоумения самое главное — невосполнимый кусок собственной жизни. И вот теперь, словно очнувшись от летаргического сна, он вновь пытался войти в ту воду, которая уже унеслась: он снова возвращался в строй, и в его машину садилась молодая привлекательная женщина…
Хлопок двери отсек морось дождя, а вместе с ним и эти неинтересные и ненужные никому мысли.
С тихим шелестом заработал водородный двигатель, мягко осветились шкалы приборов, из автоматически включившегося кристаллопроектора чарующей, тревожащей мелодией полилась тихая музыка.
«Гранд-Элиот» неожиданно резко ушел с паркинга, так что ведущие колеса взяли рывок с короткой пробуксовкой.
Шейла вопросительно посмотрела на Горкалова, но опять промолчала, и эта ее сдержанность так остро напомнила Нормана, что Илья на миг подумал: «а может, она права, и это я уже впадаю в маразм, заслоняя дорогу тем, кто идет вслед, кто, несмотря на молодость, сумел поверить в общечеловеческие ценности и готов бороться за них?»
— Где
ты живешь? — спросил он, сбрасывая скорость и плавно вписывая машину в закругление дорожной развязки, словно извиняясь этим аккуратным маневром за свой рывок с паркинга.— Северный сектор, тридцать пятый уровень, седьмая параллель, — лаконично ответила Шейла, которая так и не дождалась от него вразумительного ответа на заданный ранее вопрос.
Горкалов кивнул. Исполинский мегаполис, выросший на месте исторической посадки колониального транспорта «Кривич», условно делился на секторы и уровни. Бесчисленные названия улиц, направления которых дублировали друг друга на разных высотах вздымавшегося к облакам города, давно утратили значение и смысл и все чаще подменялись термином «параллель» с добавлением ее номера.
— Чем ты занимаешься, Шейла? — спросил он. — Работаешь где-нибудь?
Она кивнула, глядя на проносящиеся мимо текучие городские огни.
— Первый пилот на суборбитальном челноке, — ответила девушка.
Бровь Горкалова удивленно взметнулась.
Вот даже как? Значит, ее короткая стрижка — это дань не виртуальным симуляторам, а настоящему гермошлему скафандра?.. Он задумался, машинально управляя машиной.
Быть пилотом суборбитального челнока — занятие не из легких. Сам термин говорил о том, что такой тип кораблей стартует непосредственно с поверхности планеты и выходит много выше орбит околопланетного пространства, в точки гиперсферного «всплытия» межзвездных транспортов. Пилот челнока при этом испытывает весь букет ощущений от стартовых перегрузок, которые неизбежно наступают в тот период, пока корабль выдирается из цепких объятий поля тяготения родной планеты, до сложных маневров в околопланетном пространстве, набитом разного рода конструкциями. Подобные полеты и связанные с ними навыки сродни ощущениям и опыту пилота космического истребителя…
Мысли Горкалова, равно как и плавное движение «Гранд-Элиота» по скоростной магистрали, были нарушены внезапной бледной вспышкой далекого света.
Он машинально притормозил, Шейла, напряженно молчавшая, тоже вскинула голову, обернувшись в том направлении, откуда пришел отсвет; оба недоумевали, но обменяться взглядом или какой-то репликой попросту не успели — в районе северной окраины города опять что-то сверкнуло, теперь уже отчетливее, резче, и сквозь звукоизоляцию салона внезапно прорвался далекий басовитый отголосок мощного взрыва, произошедшего где-то в районе центрального космопорта Элио.
События, отголосок которых заставил затормозить Горкалова, начались несколькими часами ранее, у высоких планетных орбит Элио.
Атака неизвестного крейсера, нацеленная на оборонительные орбитальные конструкции, была стремительной и беспощадной.
Первой ей подверглась станция Гиперсферной Частоты — сооружение неприкосновенное, защищенное негласным табу, которое признавалось даже самыми отпетыми отморозками из числа преступивших галактические законы людей.
Никто не ожидал атаки. Все выглядело спокойно, даже штатно — объект, появившийся на радарах станции, передал опознавательные коды, совсем недавно присвоенные грузовым транспортам соответственного тоннажа, а что касается звена «Фантомов», которое неслось перед ним, то горбоносые машины полностью оправдали свое жутковатое название: они появились на экранах станции, как призраки, — радары молчали до последнего рокового мига, когда звено оказалось в зоне действия обычной оптики.
Никто не успел толком понять, что происходит. Эфир нес жуткое, гробовое молчание — корабль, передавший коды транспорта, еще не появился на экранах и хранил полную радиотишину, оставаясь лишь немой точкой на дисплеях. Автоматика станции ГЧ попыталась было воззвать к нему, в тщетной попытке выяснить происхождение и принадлежность возникших на экранах «Фантомов», но все было напрасно. События развивались слишком быстро, подчиняясь беспощадной логике заранее продуманного плана: головной истребитель звена уже вышел на прямую атаки, и его корпус вдруг исторг два ослепительных лазерных луча, которые впились в обшивку станции ГЧ, вскрывая ее, как нож…