Жизнеописание Хорька

– Ну, вонючка, козел ты недоделанный, тебя ж раздавить – что муху хлопнуть, ну да живи, копи свои денежки.

Он завалился на койку, отвернулся к стенке, но не засыпал, хотя был здорово-таки пьян, в первый, пожалуй, раз так по-настоящему, и, слушая, как колдун-прыщатик что-то бубнит под нос, ощутил вдруг прилив такого счастья, такой легкости – наконец-то он избавился от этих денег и снова был чист и невинен, как в раннем-раннем детстве.

2

На свой полустанок прибыл он к концу следующего дня. В блеклых сумерках белой ночи отыскал место, вырыл одностволку и припасы к ней – обильно смазанное, укутанное бережней новорожденного, ничего не пострадало. Углубился в лес, отмахал от жилья километров с десять и, запалив костерок, принялся очищать ружье от масла. Пороху, дроби и пуль было предостаточно – ему ведь осталось богатое наследство от Виталия, и сейчас, готовя ружье в дело, он вспоминал ту зиму, охотника, страхи и болезнь, накатившую вдруг и так же вдруг отступившую прочь. Теперь, он надеялся, будет по-иному. Нет, как и прежде, он не боялся одиночества, но, повзрослевший, набравшийся лесного опыта, осознавал, что неплохо б было приискать себе напарника. Впрочем, он загадал на рыбаков, и чутье, пока его не подводившее, подсказывало: так и случится, а что его примут в артель, не могло быть и сомнений – в лесу людьми не кидаются.

Кончался июнь, птица еще учила первым навыкам выведенных птенцов, и он поклялся по возможности бить только самцов, выполнивших свою главную функцию, хотя те из-за линьки прятались теперь по укромным закуткам, но и это было хорошо для него – значит, придется побегать, поискать – зуд погони начинал забирать его, а уши, так часто бездействовавшие в городе, ловили теперь мельчайшие звуки-шорохи.

Хорек не спешил. На полустанке накупил хлеба и муки, соли, спичек и уксусной эссенции для шкур, тем исчерпав почти всю наличность – из своих еще, не поповских, и на специально подобранном жестяном листе насушил над костром сухарей.

В ближайшей речке наловил руками рыбы – ею и питался на вынужденной стоянке и, когда закончил все приготовления, собрался уже основательно, упаковал рюкзак и тронулся в путь, на север, и шел, шел, шел, не в том взвинченном и опустошенном настроении, что в прошлом году, а со спокойствием бывалого уже лесовика.

Жара стояла несусветная, дождей не было давно. В лесу зависла духота, болота парили, а многие уже и пересохли. В борках хвоя шелестела под ногами, как бумага. Сильно пахло смолой, и этот главный здесь запах забивал остальные. В сухом безветрии была одна страшная сила, коей он боялся, – огонь, а потому костры закладывал маленькие и тщательно заливал-затаптывал за собой кострища. Сойки и вороны часто увязывались за ним, оповещали всех обитателей о приближении человека, но он не таился, шел уверенно и ходко, лишь при случае стреляя глупых рябчиков на прокорм. По его расчетам, оставался день-два, он начал уже узнавать окрестности: длиннющее желтое болото, не опасное, он переходил его поперек; озерко как блюдечко, озерко побольше с островком посередине – он был почти у цели. Опять время и свобода стали бесконечны, принадлежали ему, и только ему, и Хорек во все глаза глядел по сторонам, радостно отмечая цвирканье белки, стрекот мамаши-рябухи, скликающей выводок, ловил звуки тяжелоперого хлопанья – взлеты жирующего глухаря.

Около очередного озерка, наломав лапника, устроил себе последнюю лежанку, запалил костерок, жарил на угольях рябчиков, глядел в небо, на медленные, застывшие облака. Он чувствовал себя здесь дома и не мог уже взять в толк, какая такая Сила все же согнала его отсюда и зачем следовало ему опять оказаться в городе. То, что Сила была, – он помнил, он ощущал Ее и теперь разговаривал с Ней? с Ним? О чем? Да ни о чем – о чем-то...

3

Посреди ночи Хорек проснулся – никогда еще не чувствовал он столько тревоги, прямо-таки разлитой вокруг. Серое, безмолвное, запечатанное свинцовыми пломбами небо, странная гнетущая жара, и запах стоял не обычный, смолистый, а какой-то мешаный, и туман завис над дальним лесом. Скоро он догадался, что то не туман, – далеко, где-то в районе его озера, полыхал лесной пожар, – дым обволакивал горизонт, поднимался к небу, мешался с ночным серым воздухом, ноздри стали различать уже тонкий запах гари. Следовало спешно уходить, но куда?

Он влез на высокую ель и с верхушки разглядел только клубы дыма – весь север, запад и восток были охвачены пламенем, и оно, похоже, двигалось сюда, так как вдруг он заметил стадо оленей, бегущих через болото прямо на него, на юг.

Здесь, на верхушке дерева, гулял ветерок – северный ветерок, постепенно набирающий силу, и, зная эти места, Хорек предположил, что к утру ветер окрепнет, а значит, и огонь пойдет быстрее.

Хорек слез с елки, на всякий случай затоптал костер – он решил бежать к озеру с островком посередке – там огонь был бы не страшен. Остаток ночи он прошагал быстро, почти бежал: борками, через болотца, и часто стороной его обгоняли летящие в испуге птицы. Спасались все без разбору, лес вокруг шуршал от копыт, коготков, наполнился хлопаньем крыльев – огонь, судя по всему, шел по пятам.

Ветер действительно окреп, и уже явственно потянуло гарью, жженой смолой, и он прибавил шагу. Хорек уже несся, не разбирая пути, по кочкам, по рытвинам, спотыкаясь и вскакивая, паника природы передалась ему.

Впереди замаячило большое длинное болото, и на нем он увидал вдруг исполинского лося. С испугу зверь показался больше того, прошлогоднего. Лось отдыхал, вполоборота развернувшись к северу, к надвигающемуся пламени, к спешащему Хорьку – ноздри его бешено раздувались, видно, бежал он долго, и умные, грустные глаза, казалось, глядели прямо на человека. Хорек перезарядил ружье, загнал пулевой патрон, второй сунул в карман и с криком бросился на прогалину. Лось вздрогнул, очнулся и бесшумно истаял на длинных своих ногах в гуще леса. Кажется, он тоже держал путь к озерцу, во всяком случае, Хорек поспешил за ним и скоро вышел на пустое пространство, на еще одно болото, в центре которого лежало спасительное озерцо. Он рванул к нему не разбирая дороги и, когда обернулся назад, увидел дым в полукилометре. Подойдя почти вплотную к берегу, он понял, к своему ужасу, что из затеи ничего не выйдет. Кочковатое болото кое-как держало человека, но по приближении к воде становилось все более и более опасным – Хорек проваливался уже по колено, по пояс – у самой воды была трясина, и спасительный островок с жидкими корявыми сосенками оказался недосягаем. Все же здесь было много воды, слишком даже много, и он наконец упал на какой-то бугорок, чтоб отдышаться. Он совсем выбился из сил, лег грудью на сухую колючую осоку, грязный, мокрый наполовину, и потом только расстелил ватник, подложил под спину рюкзак и, кое-как устроившись на махоньком пятачке, повернулся лицом к наступающему огню.

Сперва натянуло дыма. Он стлался по земле, летел какими-то рваными тряпками по воздуху и скоро повалил как из трубы – сосны и ели в лесу едва маячили. И вдруг, как по мановению, исчез. Хорек услышал треск пламени и заметил огненную полосу – она бежала по низу, по хвое, как бесконечно извивающийся лисий хвост. Завороженно следил он за низовым пожаром, а тот скакал, веселый и ненасытный, как в детстве скакал огонь по тополиному пуху, что дети поджигали на улицах города в июне, – желто-оранжевая, на вид безопасная змейка. Вот она перекатилась через овражек, вползла в борок, из которого он выскочил на болото по лосиным следам, и вдруг, в непередаваемо быстрое мгновенье, огонь расширился, взвился, сделал мощный хлопок и... какие-то секунды деревья стояли, как Неопалимая Купина, в нимбах беснующегося пламени, но тут же, не выдержав разрушительного жара, запылали кроны, как адские свечки, выстреливая вверх, в небо, и там ветер гнул пламя и гнал его дальше, мимо укрывшегося на болоте Хорька.

Мимо – легко сказано. Пламя и правда перемахнуло болото, слизало следующий борок, унеслось рекой дальше, но огонь, сам пожар, еще только разгорался – по-прежнему полыхали, уже чадно, дымно, деревья, и вся округа вмиг оказалась завалена черной сажей и пеплом. Невыносимо накалившийся воздух заставил Хорька вжаться в кочку, к проступающей воде, но это мало спасало – огонь был уже повсюду: стреляя, горела осока, начал дымиться ватник и одежда, и тогда Хорек выхватил из рюкзака манерку и принялся цедить грязную болотную жижу и обливать ею себя с головы до ног. Манерка наполнялась медленно – он ползал вокруг своего пятачка по хлюпающей, ходящей ходуном трясине, потеряв испуг, отыскивал углубления с водой, черпал, поливал себя, но вода мгновенно испарялась – от дыма он задыхался и едва не терял сознание.

В какой-то момент Хорек поглядел в сторону озера, и, о чудо, на островке стоял тот исполинский лось, стоял пригнув голову к земле и, кажется, наблюдал за его судорожными метаньями. Как он попал туда? Зашел ли с другой стороны, знал ли тропинку – ясно было одно – там, среди воды, все ж было много лучше и надежней, и Хорек ему позавидовал.

Так ползал он часа два-полтора, потому как за первым валом огня накатил второй, дожравший незахваченные останки, а за ним поползли огоньки, ручейки пламени, подлизывающие, аккуратно добивающие все живое уже вконец.

Пожар продолжался весь день, всю ночь – Хорек, абсолютно измотанный, то приникал к своему бугорку, то, сгоняемый жаром, начинал ползать кругами и только где-то под вечер, когда адское пекло переместилось, ушло прочь, уткнулся в свою натоптанную лежанку и впал в забытье. Последнее, что он отметил, был лось, стоявший уже прямо и по-прежнему глядящий на него.

4

Надо было подниматься, идти дальше, но куда – вот вопрос? На свое озеро? К рыбацкому стану? Но это означало пройти по гари, поблескивающей местами огоньками мелких костерков. Может быть, следовало уйти восточнее? Он не знал границ несчастья, округа дымила, черная, лишенная всякой жизни, под ногами шуршала горячая зола, и Хорек все же из присущего ему упрямства решил продолжить путь. В конце-то концов, уговаривал он себя, домик рыбаков расположен на до€ре – выкорчеванном, отвоеванном у леса береговом пространстве, и огонь мог пощадить его. Да и не было другого пути, иных мест он не знал, кроме нахоженного в прошлом году с Виталием треугольника, и сейчас, втайне взывая к своему Лесному Покровителю, уговорил себя, что одна-то из трех избушек сохранна, стоит и, даже если опять нету рыбаков, он сумеет хоть как-то пересидеть в ней.